На службе у олигарха - Анатолий Афанасьев

Прокололся Митя по-глупому. Последнее время в Москве он вёл рассеянную жизнь мелкого добытчика. Подрабатывал то тут, то там, в основном на рынках и вокзалах — подай, принеси, толкни — на побегушках у хачиков, но не жаловался, на пиво и на плату за комнату хватало. Жил в полупьяной одури с утра до ночи, как и большинство его сверстников, не прибившихся толком ни к одной солидной группировке. Особенно и не жаждал прибиться, высоко ценя личную свободу. В тот день ему повезло: раскатал двух залётных пожилых бизнесменов на малолеток, подсунул им прыщавую тамбовскую Нюрку с подружкой и слупил стольник чистоганом. «Зеленью», разумеется. Видно, у мужиков свербило, раз клюнули, ведь такие, как шалопутная четырнадцатилетняя Нюрка, на вокзале шли по двести-триста рублей за сеанс. Тем более что спидоносицы.

С деньгами Митя позволил себе плотный обедец в любимой харчевне близ Даниловского рынка, а ближе к вечеру заторчал в скверике с незнакомым, прилично одетым господином лет тридцати. Ему сперва померещилось, что опять попёрла халява. Господин, назвавшийся Семёном, угостил его натуральным «Мартелем» и туманно намекнул на приятное для них обоих дальнейшее времяпрепровождение. По правде говоря, Митя был уверен, что наткнулся на бродячего педика, и уже прикидывал, как половчее вытянуть аванс, а потом крутануть динамо. Тут у Мити был богатый опыт. Обвести вокруг пальца распалившегося педика намного проще, чем стибрить подгнившую грушу у кавказца. Похоже, эта уверенность его и подвела. Он расслабился, дымил травкой, попивал сладкий коньячок, а когда педик завёл речь о политике, охотно ему поддакивал и сам не заметил, как приблизился к опасной черте. Семён, яростно сверкая глазами, нещадно крыл и глобализацию, и поганых американцев, и весь миротворческий корпус, который распоясался и ведёт себя в столице как в борделе. «Надеюсь, Митя, ты патриот?» — сурово поинтересовался обличитель, и в ответ Митя обиженно ударил себя в грудь кулаком. Педик долил в пластиковый стаканчик остатки коньяка, подождал, пока Митя выпьет, и, оглянувшись по сторонам (уже темнело), тихо спросил:

— Про крестоносцев случайно ничего не знаешь?

Тут бы Мите спохватиться, уразуметь, что к чему, но в нём играл коньяк, вот он и нагородил с три короба. Ни про каких крестоносцев он, естественно, слыхом не слыхивал, решил, что речь идёт о какой то религиозной секте, но торжественно заявил, что эти самые крестоносцы ему как родные братья и если Семёну требуется рекомендация…

После этого заявления педик Семён изменился в лице, посмурнел, достал из кейса, где до этого у него был коньяк, штатовские браслеты и нормальным, не педерастическим голосом объявил:

— Всё, парень, спёкся… А ну, давай лапки.

Митя не сопротивлялся, сознавая, что слишком пьян и выйдет только хуже. Новый знакомый, оказавшийся сексотом, отвёл его в ближайший полицейский участок, где с него сняли показания, установили личность, адрес и слегка отволтузили для профилактики, выбив два передних зуба. После чего заперли в клетке до утра.

Среди ночи он почувствовал, что у него разрывается мочевой пузырь, и кое-как уговорил дежурного полицейского отвести его в сортир. И тут ему повезло: дюжий детина с медной американской бляхой на груди оказался ещё пьянее, чем Митя был несколько часов назад, и, выйдя из сортира, Митя увидел, что тот уснул на табурете мёртвым сном, свесив буйную голову на грудь. Поборов соблазн освободить мента от автомата, висевшего на боку, Митя на цыпочках прокрался к входной двери и без препятствий вышел на улицу.

К полудню следующего дня он уже был на малой родине и вот теперь сидел в подвале заброшенного дома. Прокрался задами, кажется, его никто не заметил. Домой заходить не собирался, там его никто не ждал. Отца три года назад забрали на торфоразработки, откуда он так и не вернулся, пропал без вести, что было чрезвычайно распространённым явлением. Матушка Мити после исчезновения единственного кормильца запила горькую и в пьяном кураже завербовалась на два года на рисовые плантации в Китай. Изредка Митя получал от неё короткие весточки на Московский главпочтамт до востребования. В последнем письме мать сообщала, что у неё всё хорошо, не голодает, и, хотя работа круглосуточная, братья китайцы относятся к русским рабам милосердно, почти как к людям… Ключ от квартиры в Раздольске Митя однажды потерял вместе с паспортом, так что, можно считать, у него не было и родного дома, и всё же, когда пятки прижгло, примчался именно сюда.

Он прекрасно понимал, какая ему угрожает опасность. Одно дело влететь на мокрухе или, скажем, на наркоте, и совсем другое, если потянут за политику. В лучшем случае, коли не станет финтить и запираться, получит от десяти до пятнадцати, в худшем грозило пожизненное.

Митя пока не отчаивался, у него был план спасения, который вчерне созрел ещё в участке. Он собирался уйти на Кубань, оттуда в Европу, но для этого надо было сначала разыскать Димыча, Диму Истопника, единственного человека, который, если захочет, сможет помочь.

… Только днём казалось, что Раздольск вымер. С приближением ночи в городе начиналось утробное копошение, словно в туше зверя, оккупированной червями. Подтягивались людишки из окрестных лесов, оживали подвалы и чердаки, фантастическим цветком, разбрасывая неоновые радуги, распускался ночной клуб «Харизма», обосновавшийся в восьмиэтажном здании бывшего горсовета…

Глава 2

Наши дни. Заманчивое предложение

Здесь меня прервали. Зазвонил телефон, и я оставил строку недописанной. Кто бы это мог быть? В последнее время мне редко звонили, тем более в половине десятого утра… В трубке мужской голос, незнакомый, нейтральный.

— Господин Антипов?

— Да, с кем имею честь?

— Вы автор книги «Жизнеописание странников»? Я не ошибся?

— Не ошиблись… И в чём дело?

— Виктор Николаевич, — голос в трубке потеплел, обрёл живые интонации, — у меня предложение, которое, надеюсь, вас заинтересует.

— Слушаю.

— Обсуждать по телефону не имеет смысла. Желательно встретиться.

— Вы не представились…

— Извините. Меня зовут Гарий Наумович Верещагин. Юрист концерна «Голиаф». Слышали о таком?

Я напряг память.

— Который спонсирует телешоу «Жадность» и торгует итальянской сантехникой?

— Не только это, Виктор Николаевич. — Собеседник коротко хохотнул, словно услышал удачную шутку. — «Голиаф» — многопрофильная организация, но… Всё-таки проще встретиться. Как у вас со временем? Скажем, в районе двух-трёх часов?

— Гарий Наумович, хоть намекните, о чём речь. Я ведь в сантехнике не разбираюсь.

— Вы остроумный человек, это приятно… Нет, Виктор Николаевич, вам не придётся заниматься сантехникой. Вы же писатель?

Ответить на этот вопрос однозначно было непросто. О том, что я писатель, кроме меня, знал небольшой круг знакомых и родственников да ещё, пожалуй, трое-четверо издателей, кому я носил свои романы (их у меня целых три). С завидным постоянством эти романы возвращались ко мне обратно, иногда через два-три месяца, иногда через год. Две рукописи вообще затерялись, исчезли, но, естественно, это были копии. Оригиналы хранились на дискетах и в компьютерной памяти. Выход небольшим тиражом «Жизнеописания странников» можно считать приятной случайностью, слегка польстившей моему самолюбию, не более того. Книга представляла собой беллетризованные биографии Леонардо да Винчи, Коперника и Ньютона, объединённые мыслью, что все трое были пришельцами. Смелый человек Сева Парфёнов, рискнувший выпустить «Странников» в свет, вскоре после того и разорился. Как-то за дружеским винопитием Сева поделился со мной любопытной догадкой. Оказывается, он считал, что причиной его разорения был не дефолт, не коммерческие просчёты, а тот факт, что он прочитал подряд все мои сочинения. Летом мне стукнет тридцать шесть лет, и в связи со всем вышесказанным я без энтузиазма оглядывался на прожитую жизнь, если к этому ещё добавить, что даже те, кто знал, что я писатель, частенько в этом сомневались.

— Допустим, — сказал я с вызовом. — Допустим, писатель. И что из этого следует?

— Зачем же так? — мягко заметил Гарий Наумович. — Вы писатель без всяких «допустим». На мой взгляд, один из лучших. Ваших «Странников» я прочитал за одну ночь. Замечательная вещь.

Я буркнул что-то невразумительное, не веря в его искренность. Давненько не слышал таких комплиментов. В прежние годы меня иной раз похваливала жена, особенно если удавалось отхватить приличный гонорар за какую-нибудь статейку в журнале, но с ней мы развелись три года назад.

— Кстати, Виктор Николаевич, моё предложение может оказаться для вас неплохим финансовым подспорьем. Насколько мне известно, настоящие писатели в наше время не самые богатые люди. Или деньги вас не интересуют?

Тут он, разумеется, попал в точку. Если что-то меня и интересовало по-настоящему, то именно они, родимые. На плаву я держался лишь благодаря тому, что калымил по вечерам на своей старенькой «девятке». И так уже пять лет подряд. Иногда, правда, подворачивалась возможность устроиться на более или менее приличную постоянную работу, но всякий раз я находил причины, чтобы отказаться. Не то чтобы я считал себя гением, который не имеет права растрачивать драгоценное время на ерунду, но что-то всё же удерживало. Видно, сказался неудачный опыт, когда я несколько месяцев проработал репортёром в «Вестнике демократии», а потом ещё с полгода ходил словно вывалянный в дерьме.