Предисловие к книге Джеймс Генри Повести и рассказы - Генри Джеймс

Как видно из записных книжек Джеймса, он придавал особенное значение мотиву превосходства Брайдона над его американским двойником-антагонистом. В разыгрывающемся между ними конфликте Брайдону принадлежит роль преследователя, его двойнику - роль преследуемого, "травимого", уличаемого противника, который сознает свою виновность. Превосходство Брайдона основано не только на широте его интеллектуального кругозора, но и на его нравственной силе: он заставляет своего двойника выйти из мрака, показаться, открыть свое отвратительное лицо и таким образом побеждает в этом странном единоборстве со своею собственной тенью. Излюбленная ситуация стольких романтических повестей и рассказов (о двойниках-антагонистах, о тени, отделяющейся от человека, и т. п. писали и Гофман, и Шамиссо, и По, и Андерсен, и многие другие) у Джеймса облекается в форму символической, но остро современной по своему социально-этическому смыслу "притчи" на тему о том, что может сделать с человеком капиталистическая Америка. И характерно для Джеймса раскрывающееся напоследок ироническое значение заглавия рассказа. "Веселый уголок", как Брайдон привык с детства называть старый фамильный дом, расположенный на перекрестке двух нью-йоркских улиц, оказывается местом, где калечат человеческие души.

Однако проблема выбора между США и Европой, к которой постоянно возвращался в своем творчестве Джеймс, не всегда решалась им однозначно. Обосновавшись в Англии, он видел и пороки британского общества и (как показывают его во многом автобиографические рассказы о художниках, в особенности "Смерть льва") чувствовал себя безгранично одиноким. Его мучила оторванность от родной почвы. Интересны в этом отношении воспоминания американского писателя Хэмлина Гарленда, посетившего Джеймса в Англии в конце 90-х годов. "Если бы я мог начать жизнь сначала, - сказал он тихо, устремив на меня мрачный взгляд, - то я был бы американцем. Я бы пропитался Америкой, я не знал бы других стран. Я изучал бы ее прекрасную сторону. Смешение Европы и Америки, которое вы во мне видите, оказалось губительным. Оно сделало из меня человека, который но является ни американцем, ни европейцем. Я потерял связь с моим родным народом и живу здесь один".

Джеймс особенно внимательно вглядывался в судьбу Тургенева, которого любил и как человека, и как писателя, которого считал своим учителем. Тургенев много лет провел вдали от России, но Джеймс понимал, что всем своим творчеством он был кровно связан с жизнью русского парода. "Его произведения - как у каждого великого романиста - сильно пахнут его родной землей и вызывают у того, кто прочел их, странное чувство давнего знакомства с Россией. Кажется, словно мы путешествовали там во сне или жили там в прежнем существовании". В другой статье, написанной позже, в 1884 году, уже после смерти Тургенева, он говорит о том, что судьбы его родины занимали русского писателя больше, чем проблемы литературного мастерства:

"Он писал романы и драмы, но великой драмой его жизни была борьба за лучшее будущее России. В этой драме он сыграл выдающуюся роль..." Между строк здесь можно уловить грустное сознание собственного одиночества. Судьба Джеймса - исход его "паломничества" в Европу - в известной мере предвосхитила жизненную драму позднейших писателей "потерянного поколения".

-2

Литературное наследие Джеймса обширно и многообразно по своему жанровому составу: он автор двадцати романов, нескольких томов автобиографической и мемуарной прозы, путевых записок, многочисленных критических очерков и статен, ряда пьес. Более ста рассказов и повестей занимают в его творчестве особое, важное место.

В записной книжке под датой 19 мая 1889 года Джеймс вспоминает о недавнем разговоре с Тэном, известным французским литературоведом. Речь шла о Тургеневе. "Я хочу особо отметить здесь, - пишет Джеймс о своем собеседнике, - его восхищение Тургеневым - его глубиной, разнообразием, формой, созданными им безупречными небольшими вещами, которые будут жить благодаря своей законченной объективности и т. д. Он ставит Тургенева очень высоко - по форме даже выше, чем я. Но беседа с ним была для меня необычайно плодотворна - она оживила, освежила, подтвердила, осветила, так сказать, то желание и ту мечту, которые за последнее время овладели мной с небывалой прежде силой. Мне хотелось бы, чтобы оставленное мною литературное наследие - как бы бедно оно ни было - состояло из большого количества безупречных коротких вещей, новелл и повестей, иллюстрирующих самые разнообразные стороны жизни - той жизни, какую я вижу, знаю и чувствую, - все глубокое и ножное - и Лондон, и искусство, и все вообще; и пусть они будут тонки, своеобразны, сильны, мудры, а может статься, получат когда-нибудь и признание".

Эти строки были написаны Джеймсом только для самого себя; поэтому они особенно драгоценны. Они позволяют понять, какими критериями и требованиями он руководился, обращаясь к жанру повести и рассказа, в котором ему действительно удалось создать вещи, замечательные по законченности, выразительности и психологической глубине. Запись эта интересна и ссылкой на Тургенева, опыт которого, как видим, оставался и в эту пору источником вдохновения для Джеймса, хотя он, конечно, и не повторял в своем творчестве автора "Вешних вод" и "Первой любви".

Как видно из записных книжек и предисловий Джеймса, отправным пунктом для него как новеллиста чаще всего служили реальные жизненные факты. Иногда это был случайно услышанный и поразивший его воображение анекдот; иногда воспоминание о какой-нибудь мимолетной дорожной встрече или подмеченное во время прогулки выражение лица, поза, облик попавшегося ему прохожего.

Как писал сам Джеймс, внутренний голос подсказывал ему: "Драматизируй! Драматизируй это!" Так родились многие из его повестей и рассказов - в том числе и "Дэзи Миллер", и "Письма Асперна", и "Поворот винта".

В позднейшем предисловии к "Дэзи Миллер" Джеймс вспоминал, что толчком к созданию этой новеллы послужило случайно услышанное им упоминание о промахе некой молодой американки, завязавшей знакомство с не представленным ей итальянцем и поплатившейся за это неодобрением "света". Джеймс воспользовался этим анекдотом, но, как пишет он сам, "драматизировал" его и создал образ едва ли не самой популярной из всех своих героинь. Имя Дэзи Миллер в 80-90-х годах XIX века приобрело значение имени нарицательного, хотя сам автор признавался, что идеализировал в лице этой самоуверенной, развязной, но простодушной, доверчивой и чистой сердцем девушки своих юных соотечественниц. "Моя якобы типическая фигурка была, конечно, чисто поэтическим созданием", - писал он в том же предисловии.

Судьба этой новеллы сложилась парадоксально: редактор филадельфийского журнала, которому Джеймс предложил свою рукопись, с негодованием отверг ее как "клевету на американских девушек". "Дэзи Миллер" была впервые напечатана в Англии и лишь потом переиздана в США.

Повесть проникнута характерной для Джеймса иронией. Элегантному, благовоспитанному и чопорному Уинтерборну Дэзи Миллер кажется своего рода аномалией. Этот сноб и скептик неравнодушен к обаянию ее женственности; но ее живость, открытость и простота в обращении с людьми тревожат его: он готов видеть в этих проявлениях естественной доверчивости чуть ли не симптомы испорченности и порока. Его холодность и отчужденность глубоко уязвляют девушку. Только позднее, - слишком поздно, после смерти Дэзи, Уинтерборн понимает, как он ошибся, отвергнув ее любовь. Впрочем, Джеймс кончает новеллу ироническим финалом: пожалев было о том, что он оторвался от своей страны и разучился понимать своих соотечественников, Уинтерборн возвращается в Женеву; одни говорят, что он "пополняет там свое образование", другие намекают, что он "сильно заинтересован одной иностранкой" - дамой, обладающей многими достоинствами.

В "Дэзи Миллер" уже проявилось незаурядное мастерство Джеймса в воссоздании атмосферы действия. Поэтический колорит Италии, в частности, великолепно уловлен им и в этой новелле, особенно в изображении ночного Рима, и в "Письмах Асперна", действие которых развертывается в Венеции. В предисловии к этой повести Джеймс с особым лирическим чувством говорит о своих личных воспоминаниях об Италии, которые определили тональность "Писем Асперна" и придали "всей истории романтическую гармоничность".

В январе 1887 года Джеймс занес в свою записную книжку поразившую его "курьезную историю" о капитане Силсби - "бостонском знатоке искусства и поклоннике Шелли". Он записал и подробности "любопытного приключения" Силсби, пересказанные ему одним из его знакомых. "Мисс Клермонт, бывшая любовница Байрона (мать Аллегры), жила до недавнего времени здесь во Флоренции, достигнув глубокой старости, лет восьмидесяти или около того [*Клер Мери Джейн Клермонт (1798-1879) была падчерицей Годвина и сводной сестрой его дочери Мэри, вышедшей замуж за Шелли. После разрыва с Байроном, который был отцом ее внебрачной рано умершей дочери Аллегры, Клер подолгу жила в доме Шелли и была близким другом этого поэта. Она умерла во Флоренции в глубокой старости, приняв католичество], а с нею жила младшая мисс Клермонт - лет около пятидесяти. Силсби знал, что у них есть интересные рукописи - письма Шелли и Байрона, - знал это давно и лелеял мысль завладеть ими. С этой целью он задумал план поселиться у мисс Клермонт в надежде, что старая леди, по ее дряхлости и упадку сил, умрет при нем и он сможет прибрать к рукам документы... Все произошло так, как он рассчитывал. Старуха умерла, тогда он вступил в переговоры с ее родственницей - старой девой пятидесяти лет - о предмете своих желании. Ее ответ был: "Я вам отдам все письма, если вы на мне женитесь!" Говорят, что Силсби продолжает ухаживать. Здесь, конечно, есть небольшой сюжет: две увядшие, странные, неимущие и презираемые старые англичанки, пережившие свое поколение в заплесневелом уголке чужестранного города, хранящие как свое драгоценнейшее достояние эти прославленные письма. А затем и тайная стратагема фанатика Силсби: как он сторожит и выжидает, как высиживает свое сокровище. Развязка не обязательно должна повторять то, что рассказывают о бедняге Силсби; во всяком случае, общая ситуация сама составляет сюжет и картину. Она меня очень поразила. Интерес будет заключаться в цене, какую должен заплатить герой, какую старуха или наследница потребует за письма. Его колебания, его борьба - ведь он действительно готов почти все отдать..."