После фуршета - Вячеслав Козачук

- Вот же подонок, — прокомментировал тенор, — И почему это родители Иры не захотели в милицию тогда обращаться?

- Так ты ж не забывай, — ответил грубый, — кем тогда у него папа был. А у Иры родители кто? Мама — врач, папа — инженер. Ну да ладно, крути дальше.

Кадры на экране опять замелькали, сливаясь.

- Погодь, погодь, не так быстро, — скомандовал грубый, — тут у меня отмечено: что-то в институте нужно внимательно проглядеть.

Бег кадров чуть замедлился. На экране уже можно было рассмотреть аудитории иняза, в котором учился Коваленко, толпы студентов, зачеты и экзамены, пьянки в общежитии, отца, за что-то отчитывающего молодого лохматого Витю Коваленко.

- Стоп-стоп! Вот оно! — обрадовано воскликнул грубый.

Бесстрастные кадры показали Витю Коваленко в кабинете какого-то, судя по обстановке, немаленького начальника. Витя что-то быстро писал на листе бумаги. Тут же раздался голос Копеляна:

- На пятом курсе, незадолго до распределения Коваленко написал донос на своего друга и однокурсника Игоря Сидоренко. В цидуле Коваленко с комсомольскими пылом и пафосом сообщал, что тот, якобы, занимается фарцовкой. После смерти Брежнева Коваленко-старшего выпроводили на пенсию, и, по мнению Коваленко-младшего, донос в тот момент был единственным способом поехать на стажировку в Индию вместо друга. Однако кляуза имела и другие последствия. Сидоренко сделал три попытки поступить в аспирантуру, но только после третьей Игорю в приватной беседе объяснили бесперспективность его потуг. Он находится в «черном» списке, поэтому все усилия заведомо бессмысленны. Известие его сильно подкосило, он сник, потерял кураж, и с тех пор работает учителем английского языка в средней школе в маленьком районном городишке на Киевщине.

- Ты глянь, что этот гад делал! — возмутился грубый. — Такому парню карьеру развалил!

- Угу, — с осуждением в голосе откликнулся тенор, включая проектор в режим убыстренной перемотки.

- Ты не гони особо, не гони, — распорядился грубый, — тут из него сволочизм уже полным ходом попер.

На экране замелькали кадры его объяснения со Светой, и сразу же отозвался голос Копеляна:

- Светлана Прокопчук несмотря на то, что родителей к этому времени в живых уже не было, решилась все-таки родить и вырастить ребенка. Мальчик появился очень беспокойным: сказались частые скандалы с Коваленко. Однажды ночью, физически измотанная Светлана во сне придавила ребенка, и он задохнулся. Смерть ребенка, навязчивое чувство вины вызвали у нее развитие шизофрении. В настоящее время Светлана Прокопчук в очередной раз пребывает на излечении в психиатрической больнице.

- Гнида, — в унисон прокомментировали услышанное два голоса.

На следующих кадрах Коваленко увидел себя склонившимся над ящиком рабочего стола в кабинете шефа, с которым он работал в МИДе. Собственный вид ему не понравился, слишком уж нервный. Тут же раздался голос Копеляна:

- Коваленко украл у своего начальника Грицишина Владислава Дмитриевича более пяти тысяч чеками Внешэкономбанка, которые тот копил на протез своей жене. После обнаружения пропажи Грицишин с инфарктом миокарда почти два месяца провел в клинике Стражеско, а его жена так до сих пор и без протеза.

- Через месяц, — продолжал голос за кадром, — Коваленко совершил еще одну кражу. На этот раз у сослуживца, вернувшегося из зарубежной командировки. Деньги предназначались для взноса в жилищный кооператив, так как дипломат с семьей уже много лет жил в одной квартире с родителями жены. Квартиру он ждал как избавление от ада земного и дьявола в виде тещи. Пропажа денег вызвала у дипломата депрессию, он запил, из МИДа был уволен, после чего жена его бросила.

В этот раз голоса даже реплик не подавали, только протяжно вздохнули: один — шумно, с подвыванием, а второй — тоненько, как бы всхлипывая.

Коваленко начал впадать в прострацию: кадры на экране, голос Копеляна, голоса, как он их про себя назвал, киномехаников — все это слилось в какую-то сплошную визуально-звуковую какофонию. Время от времени, когда он уж совсем переставал воспринимать показываемое и рассказываемое, Коваленко кто-то подталкивал, приводя в чувство. После одного весьма болезненного тычка к нему вернулась ясность сознания. В этот момент на экране бежали кадры его предпринимательской деятельности, а кто-то голосом Копеляна с пугающей бесстрастностью рассказывал, как Коваленко обманул своего партнера. Видимо, это повествование вконец вывело из себя «киномехаников», так как он услышал разъяренный голос грубого:

- Ладно, хватит тут с ним цацкаться, и так все ясно. Отправляем его на четвертый уровень, пусть там с ним разбираются!

- Мало ему четвертого, — злобно возразил тенор, — сразу на пятый его нужно!

- Сначала с ним на четвертом поработают, а потом уж и на пятый спровадят, — гнул свое грубый.

- Ну, смотри, ты сегодня старшой, тебе и решать, — неохотно уступил тенор.

В этот момент Коваленко ощутил сильный удар в темечко, в глазах поплыли разноцветные круги, и, уже теряя сознание, он почувствовал, как его опять поволокло в трубу.

Коваленко открыл глаза и увидел сидящую возле него жену. Заметив, что муж смотрит на нее, она всплеснула руками, подхватилась и выбежала с криками:

- Доктор, доктор, он пришел в себя!

Почти тут же она вернулась в сопровождении седого бородатого мужика в белом халате и по-пижонски нахлобученной докторской шапочке. Подойдя к кровати, бородатый наклонился к нему:

- Ну как, Виктор Васильевич? Как себя чувствуете?

Коваленко сделал попытку ответить, но огромный шершавый язык никак не хотел шевелиться во рту, и в ответ только послышалось слабое шипение.

- Ничего, ничего, — покровительственно похлопал по руке врач. — Это нормальное явление. Скоро пройдет.

Коваленко сделал еще одну попытку пообщаться, но она отняла столько сил, что он, измученный, тут же уснул.

Каждый раз, просыпаясь, Коваленко видел рядом жену. Но поговорить с ней смог только через пару дней. Еле выдавливая слова, он спросил:

- Что со мной?

Жена, видя, что он уже идет на поправку, эмоций уже не сдерживала. Временами взвизгивая от еле сдерживаемой злости, она поведала ему, что почти две недели он пролежал в коме. А причиной всему, по ее глубокому убеждению, стала неумеренная страсть к выпивке, которая проявилась у Коваленко в последнее время. Безучастно прослушав ее гневную тираду, Коваленко поинтересовался, где же он все-таки мог встречаться с апостолом Петром, его двумя подручными, которые прокрутили ему всю его жизнь. Когда до жены дошел смысл его вопроса, она покрылась пятнами и, как ошпаренная, выскочила из палаты. Вернулась запыхавшаяся в сопровождении пижона-врача. Тот озабоченно пощупал пульс, озадаченно побарабанил пальцами по спинке кровати и ответил на какой-то, самому себе заданный, вопрос:

- Ну, посмотрим, посмотрим… Понаблюдаем… Интересный случай, интересный…

И бормоча что-то себе под нос, покинул палату.

После проявленного им любопытства жена поглядывала на Коваленко с опаской, жалостью и тревогой, но его это уже мало заботило.

Выздоравливал Коваленко на удивление быстро. Врач, с радостным изумлением отмечая прогресс, каждый раз повторял ему:

- Повезло вам, Виктор Васильевич, ох, как повезло… Видать, в рубашке родились…

Через месяц Коваленко выписали. Врач, выпроваживая его, напутствовал:

- Спиртное вам, Виктор Васильевич, категорически противопоказано. В этот раз вам крупно повезло, но не факт, что легко выкрутитесь в следующий…

Коваленко, слушая его, лишь снисходительно кивал головой. В себе он был уверен на все сто.

Дома, пока жена хлопотала на кухне, Коваленко извлек из стоящего в кладовке чемодана с инструментами припасенную бутылку армянского коньяка и, как он называл, походно-аварийный стаканчик. Дрожащими от нетерпения руками Коваленко открыл бутылку, расплескивая, налил в стаканчик такую волнующе пахучую янтарно-золотистую жидкость и жадно выпил. Подождал, пока по желудку разлилось приятно-привычное тепло, и уже неспешно выцедил второй стаканчик. Затем вознамерился плеснуть в третий раз, но тут в глазах засияли сотни ярко-желтых бубликов, а пол начал медленно уходить из-под Коваленко.

«Нет! Не может быть! — пронзила мысль. — Ведь уже все было так хорошо…»