Танец на Глубине (СИ) - Eliseeva / Елисеева Yadviga / Ядвига

— Сударыня, право, то была сущая малость в сравнении с той пользой, которую несут всем нам ваши товары и ваше искусство, — моряк тепло улыбнулся, приподнял треуголку, и дюжина лет тут же покинула лицо хозяйки. — Мадам Моник, вы меня балуете.

Румянец проступил сквозь белила на её полном лице, и мадам Моник извлекла из-под прилавка маленькую чёрную коробочку с тонкой золотой вязью.

— Аль-Садская сурьма, редчайшего состава, из самой чёрной сажи, — понизив голос, чрезвычайно важно отрекомендовала она, обмахиваясь видавшим виды веером с рваным кружевом.

Васко повертел коробочку в руках и сунул за пазуху.

— Вы не перестаёте меня баловать, — искренне улыбнулся он и деликатно поцеловал ей руку.

Мадам Моник коротко и совсем по-девичьи вздохнула и, нажав на невидимую педаль, указала молодому человеку на ковёр в дальнем углу лавки.

— Не утруждайтесь, Мадам Моник, я помню! — он элегантно приподнял треуголку и посмотрел в глаза торговке. — Спасибо!

Перехватив гостинцы поудобнее, он аккуратно сдвинул ковёр и распахнул дверь вниз.

— Завтрак пополудни и кофе с молоком, капитан?

— Если вас не затруднит! — глухо отозвалось из-под пола.

— Храни тебя Просветлённый. Или кому ещё ты там молишься, мой мальчик! — тихо сказала Мадам Моник.

***

В тёмной мастерской пахло грубым льняным маслом и растворителями.

Васко на ощупь нашёл рычаги, и из потайных ниш сверху полился мягкий дневной свет. По-хозяйски оглядев просторное помещение, Васко аккуратно сложил припасы в угол и прикрыл от пыли ветошью, а после — заложил руки за спину и пошёл вдоль стен. Его взору предстали точнейшие копии мировых шедевров: Леонардо, Терборх и Рембрандт, Канналетто и Ватто… Васко прищурился — пёстрых цветов было всё ещё слишком много для его чувствительных глаз.

Он деловито листал стоящие стопками подрамники в тени у стен, иногда бросая: «божественно!», «Уна, ты бы видела!» и «золотые руки!».

Вдоволь насытившись, он развернулся к чему-то огромному посередине помещения и рванул на себя стоящий дыбом холст.

На неотёсанных высоких козлах перед ним возвышалась огромная заготовка носовой фигуры для «Морского конька».

========== НАКАНУНЕ ==========

На высоких потолках просторной залы кружились отблески хрустальных брызг от люстр, играя на позолоченной росписи. Вдоль окон на всем протяжении столов, застеленных шёлковыми скатертями, выстроились в идеальную линию изящные канделябры, фарфор и букеты живых цветов.

— Графиня знает толк в салонных встречах, — отметила Селин де Сарде, сделала глоток шампанского из высокого бокала, поправила белую розу в завитках своей пышной прически и кивнула музыкантам позади неё.

Гости перестали перешёптываться и замерли в ожидании.

Взгляд выхватил среди присутствующих чету д’Орсеев, сидевших рядом с её кузеном Константином.

Селин очень злило, что дядя и его супруга держались как ни в чем не бывало, в то время как её мать, Ливи де Сарде, сестра самого Князя Клода д’Орсея, была смертельно больна. С трудом покинув её, пусть и ненадолго, Селин де Сарде сама явилась сюда только после многодневных уговоров и под давлением.

Кузен ободряюще кивнул, и, окончательно справившись с волнением, Селин поймала нужный момент вступления и запела.

Её чистый голос разносился по всей зале.

Она пела о любящей девушке, брошенной и обманутой, которая мечтает о смерти, устав от тесных объятий ужаса и тоски. От горя она рыдает на берегу, то проклиная любимого, то признаваясь в своих чувствах, то взывая к нему с мольбой развернуть судно к берегу… Её боль, страх и разочарование настолько отзывались в Селин, что каждый раз она проживала все эти эмоции, как свои собственные. На этот раз всё почему-то ощущалось острее. В глазах певицы стояли слёзы, корсет сковал дыхание, но ария была исполнена безукоризненно.

Музыканты довели до конца композицию, Селин вскинула руки, и воцарилась тишина.

Наблюдая за публикой, к своему разочарованию, де Сарде сделала вывод, что по-настоящему её слушали лишь единицы: пара одержимых поклонников, несколько известных искусствоведов и одинокий эстет.

Дамы, включая хозяйку салона и тетушку д’Орсей, обмахивались веерами и чирикали о чём-то своем. Группа высокопоставленных господ обсуждала какие-то политические вопросы и чинно теснилась в углу со своими курительными трубками. Князь д’Орсей для виду поаплодировал и продолжил оживленную беседу с генералом Монетной Стражи Никелом Торстеном, отвратительным мужланом с бульдожьей челюстью, чья лысина бликовала в свете хрустальных люстр.

Натянуто улыбаясь, Селин сделала реверанс под довольно жидкие аплодисменты для такого количества собравшихся гостей. Без энтузиазма выслушав все «браво!», положенное количество фальшивых восторгов и приняв заверения в своем исключительном таланте, она выдохнула.

— Пора бы уже завязывать с пением, — подумала Селин.

Быть оперной певицей с её титулом — странная причуда. В дипломатической карьере увлечение подобного сорта может только навредить ей. Репутация девушки её статуса и так чрезвычайно уязвима, что уж говорить о мире политики. Излишне яркая, будто нездешняя, внешность: почти до белизны светлые волосы, огромные голубые глаза и странная зеленая метка под левой скулой и так затрудняли восприятие де Сарде всерьез, как юриспрудента и дипломата. Даже несмотря на то, что возраст Селин перешагнул второй десяток, её до сих пор частенько принимали за девочку-подростка. Пытаясь компенсировать свою уязвимость, де Сарде силилась казаться взрослой и категорически запретила себе малейшие проявления баловства, свойственные молодости. В одежде же она отдавала предпочтение платью с высоким воротником, закрывающим шею и скулы.

Под пресную болтовню заклятых подруг и унылых кавалеров Селин тайком собиралась было осушить ещё один бокал шампанского, когда её вдруг нашёл кузен.

— Дорогая кузина, отвлеку тебя лишь на мгновение, — он озирался и всё норовил встать за Селин, словно прикрываясь ею от залы.

Припоминая его последние авантюры, она не на шутку встревожилась: так отчаянно брат скрывался только от ростовщиков, когда спьяну занял крупную сумму, да позабыл, у кого.

Константин увёл Селин на приличное расстояние от прочих гостей и сбивчиво затараторил.

— Умоляю, прикрой меня! На меня объявила охоту эта Офелия де Веспе!

— Орелия.

— Ах, неважно! О, я погиб… — простонал кузен, в отчаянии заламывая руки. Искренний ужас на его лице чуть не вызвал у Селин приступ гомерического хохота. Плечи Константина внезапно упали, и он обречённо вздохнул. — А вот и она, легка на помине… Да не смотри же ты на неё так… Селин! Прошу тебя! Задержи эту фурию, иначе мне никак от неё не скрыться! Кому… Ну кому пришла мысль пустить слух, будто мы с ней обручены…?!

— Константин, милый друг мой! — позади с придыханием прозвучал оклик. От знакомого меццо-сопрано у Селин дёрнулась щека, однако улыбка её вышла приветливой. Как и всегда.

— Миледи, обещаюсь быть с вами менее, чем через минуту. Возмутительно! В моем игристом оказалась… оказалась… чья-то мушка! Во избежание неслыханного скандала я просто обязан вернуть её владелице!

Возмущённо сетуя, кузен скрылся в толпе гостей среди богато расшитых камзолов.

— Селин, — не удосужившись посмотреть ей в лицо, Орелия благосклонно улыбнулась. Де Веспе чуть присела в оскорбительном реверансе «для бедных» и кивнула, рассеянно оглядываясь в попытках понять, куда пропал Константин.

— Орелия, — Селин выдавила в ответ симметричную учтивую улыбку.

— Бедняжка Селин, — пропела Орелия. — Когда мы с Константином наконец поженимся, клянусь, я сделаю всё, чтобы тебе больше не пришлось развлекать гостей в салонах подобным унизительным образом. В самом деле, не из экономии же на настоящих певицах он так нещадно тебя эксплуатирует? Н-да. Князю стоит лучше относиться к своей племяннице. Не бережет он тебя, дорогая, ой, совсем не бережет…

— Дорогая подруга, я до слёз тронута твоей тревогой о моём моральном облике. Однако я нахожу в музицировании и опере истинное наслаждение…