Азартные игры. Записки офицера Генштаба - Михаил Вожакин

– А я?..

– Вы подходите безупречно. Вы – не тот, за кого себя выдаете. Говоришь одно, делаешь другое, думаешь третье – артистическая натура… Есть, правда, небольшой изъян, легко устранимый – нужно срочно жениться.

– На ком?

– Панорама твоих девиц налицо. Из восьми я бы выбрал Ларису.

– Но она замужем!

– Месяц назад развелась.

– Вы следили?

– Не совсем. Просто навели справки у конкуренток. Завистниц хватает.

За серым костюмом потянулись мундиры. Встречаясь, кадровики здоровались по-приятельски: «А-а, Григорий, привет!» – «Привет!» С Виссарионом Викторовичем – особо почтительно: он был начальником отдела Управления кадров Генштаба. «Артанов», – шепталось вслед. Все: фигура, многозначительность, слегка ироничный тон, даже ботинки, шитые на заказ из лучшей «генеральской кожи», – подчеркивало франтоватость.

– Стареющий фат! – язвительно заметил Радецкий.

– Стас, не перегибай: «франт» как-то больше подходит. К тому же – фигура, ботинки…

Приезжал на «Волге», останавливавшейся у парадного входа. Его всегда поджидали. Служил прежде в одном из придворных полков, был дружен с комендантом Кремля. Когда в «Большом» давали приличный балет или залетала попеть новая дива, они сидели рядом: комендант с женой, Виссарион – один, в модном костюме, подчеркивающем его стройность. За кулисами подавал лишний бокал приглянувшейся танцовщице, а потом вез ее к себе на квартиру, прибранную идеально. Что касается мебели – натерто полиролью до блеска. Каждая вещица – на месте: пепельница в уголку, рядом инкрустированная янтарем зажигалка, а в вазе – непременно красные розы, три цветка, которые дарил на прощанье. Холостяцкие привычки шлифовались годами. На совещании сидел всегда подле Котова, начальника управления. Успевал подхватить на лету скатившуюся с генеральского стола авторучку, что-то другое. Подавал без угодливости, но с поклоном. Ему вверяли самые деликатные поручения. Две фамилии кандидатов были уже на листке: один – сын командующего Прикарпатского округа, другой приходился родственником какой-то мидовской шишке. Для Центрального командного пункта Генштаба его просили подобрать офицера на собственное усмотрение.

– Майор, связи у грушников есть? – спросил он меня. – Или хотя бы просто знакомые?

Услышав, что нет ни того ни другого, иронично заметил:

– Тогда, Полетаев, давай без утопий. С твоей неевропейской мордашкой закончишь службу в наушниках на китайской границе; в лучшем случае – помощником военного атташе. Будешь встречать генеральских купчих и таскать их экскурсоводом по рынкам и магазинам. Они за коврами – и ты туда же. Лифчики тоже будешь им выбирать!

Такая картина не впечатляла. Но как отказаться?

– Скажи Серенькому, что жениться пока не намерен, – он тут же потеряет к тебе интерес! Остальное объясню завтра. Жду в восемь в «Праге».

Автобиографию переписывал одиннадцать раз. Когда с анкетами было покончено, под ногами валялась груда смятых листов. Без четверти восемь уже входил в ресторан. Полковник сидел в холле, разговаривал с бородатым мужчиной. Перед входом в бар его снова остановил какой-то знакомый; они закурили.

– Да ты иди, Полетаев, иди: занимай столик! – сказал он, видя мое нетерпение.

Зал был полон. Пришлось объясняться с метрдотелем. Убедительнее оказалось: «Я – с Артановым!». Появившийся официант тут же снял табличку со стола:

– Что прикажете? С чего начнете?..

Вошел Виссарион, ведя под руку молодого человека, невзрачного, но в прекрасной тройке, которого представил: «Семен», назвав то ли в шутку, то ли всерьез «русским Карденом». Эти знаки внимания были, видно, авансом за брюки, шитые в долг, за костюмы, которые тот давал ему напрокат, зная, что там, где появляется временами полковник, ни покрой, ни оттенки подобранной всякий раз редкой ткани не останутся незамеченными. Все имена модельеров, все виды европейских мод были ему известны. Благодаря связям с театрами знал многих актрис. Подлаживаясь под их вкусы, мечтал сколотить состояние, намереваясь пустить в дело, как только пробьет час, взойдет его звезда, когда всякий будет жаждать увидеть на плечах любовницы его роскошное декольте, его стыдливые пеньюары, скрывающие извращенность столь же редкостную, как кружева, которым он придавал столько значения. Первые успехи заставляли говорить о нем в некоторых домах, в том числе – у Павловских. Он тянулся к ним, как к чему-то необыкновенному. Они же и бесили его, ибо он пока не был вхож ни к ним, ни в один из салонов при модных журналах, и, чувствуя потребность излить недовольство, душу, язвительно рассказывал о неблаговидных проделках знати, знакомил с археологией сплетен.

Имена склонялись во всех падежах: кто с кем спит, первые жены, другие.

Виссарион питал к нему уважение; шепнул:

– Дима, приглядись! Он-то уж своего не упустит: очень информированный малый!

Болтливость портняжки поначалу раздражала, не давая возможности заговорить о главном. Но под влиянием коньяка многое изменилось. Когда сменили графин, разговор стал совсем вольным. Семен не скупился на шутки, а Виссарион оказался на редкость щедр: снял китель, подсадил знакомых девиц, потребовал еще два прибора, шампанское, прочитал из меню шесть названий – все причудливые, а чтобы поддержать веселье, забавно рассказывал об итальянских подделках «Кардена». Девицы смеялись; уже назначалось время первой примерки. Семен обещал Рыженькой скидку взамен на некоторые услуги.

Услышав: «манекенщица», соседка зарделась.

Очаровашка.

Очаровашка с озороватыми глазками.

– Тебя как зовут-то, красавица? – поинтересовался Семен.

– Дуняша!

В это время дверь распахнулись, и вошла молодая женщина в белом платье, со столь шикарной фигурой, что бантики тончайших, как нити, бретелей словно провоцировали: только потяни – и увидишь, как соблазнительны без одежд ее бедра. Провожали улыбками восхищения.

Не только я.

За ней следовал неопределенного возраста человечек, карлик – как бы паж, в пиджачке коверного на манеже.

Фетровая шляпа была заломлена, как у ковбоя.

– Это – Марчелло, – пояснил Семен.

– Странное имя… А ее как зовут?

– Марго… Шикарная женщина! – На губах Виссариона заплутала улыбка. – Шарма побольше, чем на сцене у Шмыги!

Семен, говоря о ней, наоборот, прибегал к неприличным намекам.

Ее подпускали к разным влиятельным мужичкам. Подпускали, как бабочку: роскошную, нездешнюю по уму, и едва ли не светскую по манерам. Одних потом могло ожидать карьерное продвижение, место во власти; других стирали, как ластиком, едва она их оставляла. Теперь, когда по слухам она была обеспечена, искала то ли жениха, то ли новую жертву, то ли продолжения приключений, доверительно подкрашенные в тональность вечера губы, казались более чем доступными.

Если бы не глаза: холодноватые. Взгляд как бы взвешивал тебя целиком, от него становилось не по себе.

Что-то спросила у подлетевшего к ней Даниила, того самого, что еще недавно услужливо приносил нам закуски. С метрдотелем обменялась рукопожатием. Мелькнул перстень с рубином, перевитым двуглавой змеей.

Модельер не отводил взгляда, пока она не села за столик.

Зашел разговор о тех, кто с ней рядом, кому принадлежит квартира на Старом Арбате, в которой живет.

– Фохту, – ответил Артанов. – А те, кто за столиком – два богатых чечена: оба готовы бросить к ее ногам состояние!

Упоминались и другие любовники. Никто не мог сказать точно, сколько ей лет и был ли ребенок, о котором ходили слухи; вроде бы – да, но куда и к кому она отправила его – неизвестно.

– Может, у родителей Карлика?

– У Марчелло?..

Желая дать понять, что знает больше, Семен утверждал, что его милицейский приятель как-то говорил с человеком, который держал в руках ее паспорт: совершенно чистый. Ей двадцать восемь. Он даже назвал точную дату, но вовсе не исключал, что она могла дать взятку, чтобы в паспорт вписали только то, что хочет она.

– Воздействие ее сексуальности гипнотическое! – добавил портняжка. – Тайна, не всеми осознаваемая…

– Ее тайна, Дмитрий Сергеич, в другом, – шепнул мне Артанов. – Она не дает взяток – она их берет. Если захочет, деньги понесут ей мешками. Обрати внимание, как эти два смуглых абрека глядят на нее – хищники, готовые перегрызть глотку друг другу. Она – медиум.

– Ведьма?

– Если хочешь, называй так. Но с ее помощью Фохт стал всемогущим!

Она в это время очищала яблоко, покойно, как бы совсем отстраненно; шевелились губы. Кавалеры ей отвечали; действительно – почти поединок. Слов было не разобрать, и хотя она улыбалась, как бы поощряя: «Ах, да, правда, правда!», все же казалось, что глаза ее в этот миг слегка иронично прищурены, как бы говоря: о боже, как скучно – как вы, мужики, все одинаковы!

Каприз любопытства сильнее приличий. Так и хотелось спросить: кому из абреков отдаст предпочтение? Тому, что со шрамом? Или – другому, похожему на арабского шейха, которого назвала Рамазаном? Тем более тот вдруг произнес: