Время собирать камни - Владимир Солоухин

То есть, значит, нижняя плотина подперла речку, подняла воду и подтопила монастырскую мельницу. От старца Исидора, руководившего братией (а их там было несколько человек отшельников), пошла к царю Алексею Михайловичу челобитная: "Зa Оптиновым монастырем крестьянских и бобыльских дворов нет и денежной руги им нейдет, кормятся миром и своею работою... Пожаловать бы их велеть тое Мишкину мельницу Кострикина отдать им в монастырь на свечи и на ладан н на вино церковное и им строителю с братией на пропитание, чтоб им голодом не помереть".

Пока челобитная шла, Алексей Михайлович умер, а разоренная, вернее блокированная, монастырская мельница стояла и не молола. Между тем Мишкины друзья-драгуны из мести инокам "стаковся с набольшими Козельска города людьми", то есть заручившись поддержкой влиятельных козельцев, обратились в свою очередь к молодому уж теперь государю Федору Алексеевичу, чтобы он позволил им держать Мишкину мельницу из оброка. Однако Исидор с братией тоже не дремали и послали свою челобитную от 13 июля 1676 года.

Рассмотрев дело, царь Федор Алексеевич августа в З-й день (надо сказать, что быстро: двадцать дней всего прошло) прислал козельскому воеводе Василию Ивановичу Кошелеву грамоту, которой повелевал: "...мельницу Мишки Кострикина снесть и впредь ниже монастырской мельницы других не строить".

Но драгуны не угомонились. Позже, в царствование Петра, два драгуна, а именно Григорий Новиков и Никифор Стрыгин, с товарищами насильно завладели сенокосами, которые монахи расчистили собственными руками.

На новой монастырской челобитной Петр начертал короткую резолюцию в своем петровском характере: "Сыскать к допросу". Видимо, сыск был в пользу монахов, и все их раздоры с беспокойными драгунами пресеклись.

В остальном история монастыря до некоторых пор не представляет особенного интереса. Менялись настоятели, совершались со стороны соседствующих бояр и помещиков незначительные вклады, начата постройкой первая каменная церковь. Конечно, некоторые фразы, когда читаешь историческое описание Пустыни, могут разбудить воображение, если оно подготовлено к этому. Например, в 1684 году "стольники Андрей и Иван Шепелев доставили по обещанию святые местные иконы: Спасителев образ, Введенской пресвятой Богородицы, Пафнутия Боровского чудотворца, Царские врата... образ Георгия Страстотерпца "в древних летах, перенесена (сия икона) из села Мормыжева".

Тут получились кавычки в кавычках, потому что вся выписка взята из "Исторического описания Козельской Введенской Оптиной Пустыни" Леонида Кавелина, который, в свою очередь фразу о иконе Георгия взял из вкладной монастырской книги.

Но как же не проснуться на этом месте воображению, как же не задуматься: а где теперь все эти иконы, Царские врата, в особенности икона Георгия, если уже в семнадцатом веке про нее говорили, что она "в древних летах, перенесена... из села Мормыжева"?

Хорошо, если подобрал кто-нибудь из местных жителей, когда ликвидировали Пустынь, но едва ли. А взглянуть бы, хотя бы одним глазком!

Или вот описание следующего предмета: "Крест осьмиконечный, серебряный... Оный крест усердствован в обитель в 1850 году лихвинским помещиком Афанасием Николаевичем Михайловым, достался ему по наследству от родственников его г.г. Камыниных, что свидетельствует надпись, вырезанная в нижней части креста: "Моленье Григория Иванова сына Камынина". По преданью крест сей был с означенным Григорием Камыниным в битве на Куликовом поле, или так называемом Мамаевом побоище... одного наружного осмотра креста достаточно, дабы убедиться, что он весьма древней работы и, судя по ней, относится ко времени, еще не благоприятному для развития художеств в отечестве нашем, когда по необходимости мало заботились о внешнем украшении вещей, обращая лишь внимание на их прямое назначение к употреблению. Крест ныне хранится в ризнице".

Где та ризница, где тот крест? Книга издана в 1885 году. Значит, еще менее ста лет назад эту вещь, побывавшую на поле Куликовом, можно было взять в руки. Мы говорили о том, что у каждой вещи есть своя биография, и вот подтверждение. Это ли не блестящая биография. Вот только неизвестен конец. Оборвалась нить, тянувшаяся через века, оборвалась и потонула во мраке.

Или вот еще предмет. "Финифтяный образ, помещенный за настоятельским местом, хотя и не древний, но замечательный по монастырской работе. Он состоит из тринадцати отдельных икон: средняя - Воскресенье Христово, вокруг нее двунадесятые праздники... Пожертвован в обитель от московского купца Василия Иванова Путилова... один из лучших ростовских мастеров целый год трудился над сею иконою и по окончании ее вскоре умер. По нашему мнению, она заслуживает внимания знатоков как один из лучших образцов финифтяного дела, доселе процветающего в Ростове. Подобная икона на месте стоила около 200 рублей серебром".

Ну, не будем гадать, насколько драгоценна она была бы во всех отношениях теперь. Знатоки понимают.

Монастырь то хирел, то несколько оживлялся, то упразднялся совсем и присоединялся к другому, большему монастырю, то открывался вновь. Доходило дело до двух монахов в нем (да и то один из них был слепой). Огонек этот тлел-тлел, мигал-мигал на ветру времени, грозясь погаснуть, - и вдруг, казалось бы ни с того ни с сего, разгорелся в огромное и яркое пламя. Захудалая обитель о нескольких убогих монахах вдруг превратилась в богатейший, красивейший (по свидетельству одного путешественника, "как корзина белых лилий на фоне синего леса") и знаменитый на всю Россию монастырь.

Ну, не то чтобы ни с того ни с сего: значит, подлили маслица в огонек, подбросили дровишек. И все же расцвет Оптиной пустыни можно считать неожиданным и внезапным.

Первым толчком было то, что московский митрополит обратил внимание на Оптину и решил ее поддержать. Нашел делового энергичного человека (Авраамия) и послал его туда для исполнения своей затеи, наверное, поддержал и деньгами на первое время, а потом уж пошло само... Русь была богомольна и густо населена. По копеечке, по копеечке, сначала капает, потом текут, со всех сторон тянутся ручейки. Когда же монастырь набрал силу и приобрел благолепие (а за плечами несколько веков стояния на этом месте, то есть уже традиция), то возможны и крупные пожертвования богатых людей, возможны завещания наследства на помин души. Каждый грешен, и как-то спокойнее, если обеспечишь себе поминовение и коллективную монашью молитву на ближайшие сотни лет. Так что понять материальный расцвет любого монастыря в то время можно, приобретенье же особой популярности требует и особого разъяснения.

У многих монастырей эта популярность шла по линии популярности в народе живших в нем некогда ярких личностей, провозглашенных потом чудотворцами, возведенных в ранг святых. Таковы Сергий Радонежский, основатель Троице-Сергиевой лавры, таковы Зосима и Савватий - соловецкие чудотворцы, Кирилл Белозерский, Нил Сорский, Пафнутий Боровский, Иосиф Волоколамский, Серафим Саровский...

Так и говорили раньше богомольцы между собой: "пойду к преподобному Сергию", "пойду к Тихону Задонскому", "пойду к Борису и Глебу". От популярности святых зависела во многом и популярность самого монастыря.

Но в том-то и дело, что Оптина пустынь, прозябая на протяжении веков на берегу Жиздры и конфликтуя с козельскими драгунами да с Мишкой Кострикиным, так и не обзавелась своими святыми, своими чудесами и мощами. В этом смысле у нее не оказалось никакой традиции, и популярность вдруг создалась несколько особенным образом.

Хоть и в двух словах, начать придется издалека.

Надежда Павлович, которая в двадцатые годы непосредственно перед закрытием и ликвидацией Пустыни провела в ней по особому заданию несколько лет (она была послана туда как музейный работник), набросала в разговоре с нами следующую четкую схему: "Без Паисия Величковского нельзя понять оптинского старчества, без старчества нельзя понять братьев Киреевских и оптинского издательства, без братьев Киреевских нет славянофильства как философского течения прошлого века. Без старчества нет и связи с монастырем Гоголя, Достоевского и Толстого. Значит, начинать надо с Паисия Величковского".

Мы не собираемся подробно рассказывать всю эту историю, но обозначить схему необходимо.

Паисий Величковский жил и действовал в восемнадцатом веке. Он родился в 1722, а умер в 1794 году. Родившись в Полтаве (его светское имя Петр) и будучи очень религиозным, он долго скитался по разным монастырям, пока не добрел до Афонской горы. Во время этих скитаний он увидел и понял, что православное монашество вырождается во внешнюю обрядовость при оскудении истинной и глубокой (с его точки зрения) духовности; изучая на Афоне произведения так называемых отцов церкви, [Конечно, надо бы и дальше везде писать "так называемые церковные традиции", "так называемое духовное просвещение" и т. д. Но мы надеемся, что современный и действительно просвещенный читатель сам, где надо, будет подставлять эти вспомогательные слова] Паисий заметил, что славянские переводы часто ошибочны и вообще малопонятны. Тогда он стал собирать старинные рукописи и по ним исправлять более поздние списки. Он стал искать первоисточники, то есть книги на греческом языке, чтобы переводить их на церковнославянский. Так, например, он перевел знаменитую "Филокалию" собрание писаний древних отцов церкви, которая у нас известна теперь под названием "Добротолюбие". (У Надежды Павлович хранится экземпляр этой книги со многими пометками Александра Блока.)