Яблоко раздора - Дороти Сэйерс

— Не жилец на этом свете? Какая чепуха, Планкетт! Нельзя так говорить. Легкое несварение желудка, вот что у вас, я полагаю. Примите касторки или добрую старую слабительную соль, а еще лучше — александрийский лист. Сразу забудете о предзнаменованиях и смерти.

— От моей болезни никакое лекарство не поможет, сэр. Кто видел то, что привиделось мне, тому уже никогда лучше не станет. Но раз уж вы и этот джентльмен здесь, не могли бы вы оказать мне одну любезность, сэр?

— Конечно, Планкетт. И какую именно?

— Составить завещание, сэр. У меня осталось не так уж много времени, и я был бы вам благодарен, если бы вы написали черным по белому, что я хочу, чтоб все перешло к Саре, а после нее — к Элфу и Элис поровну.

— Конечно, я это сделаю, Планкетт, Только к чему сейчас все эти, разговоры о завещаниях? Господи Боже, да вы переживете всех нас, вот увидите.

— Нет, сэр. Я всегда был здоровым и крепким человеком, не отрицаю. Но меня позвали, и мне придется уйти. В конце концов это должно случиться с каждым. Но увидеть, что за тобой прикатила карета смерти, и знать, что в ней мертвец, который не может упокоиться в могиле, — это ужасно.

— Полно, Планкетт, не хотите ли вы сказать, что верите в эти старинные басни о карете смерти? А я то думал, что вы человек образованный…

— Я в самом деле видел карету, поверьте мне, сэр. Она подъехала к проулку возле монастырской стены, вся белая, как призрак, и бесшумная, как смерть, — да это и на самом деле смерть, сэр.

— Повозка или что-нибудь такое, следующее через Литл-Доддеринг в Ламптри или Херритинг.

— Нет, сэр, не повозка. Я пересчитал лошадей — четыре белые лошади, и они пронеслись мимо, ни разу не ударив копытом и не звякнув уздой. Так что это была…

— Четыре лошади! Довольно, Планкетт, у вас, по-видимому, двоилось в глазах. Здесь в округе нет никого, кто правил бы четверкой лошадей, если это только не Мортимер из Эбботс-Болтона, но он не стал бы выводить своих лошадей в полночь.

— Лошадей было четыре, сэр. И это был не мистер Мортимер, потому что у него дрожки, а это большая тяжелая карета без огней, и вся она сияла, будто покрыта такой краской, как лунный свет.

— Чепуха, милейший! Вы не могли видеть луну прошлой ночью. Была кромешная тьма.

— Да, сэр. Но карета все равно сверкала, как луна.

— Ну а передвигалась она как? Медленно?

— Нет, сэр. Лошади шли галопом, но только их копыта не касались земли. И не было слышно ни звука. Я так и вижу черную дорогу и белые копыта, примерно в полуфуте от земли. И лошади… без головы.

— Довольно, довольно, Планкетт. Такое вы уже не заставите нас проглотить. Без головы! А как насчет вожжей, а?

— Можете смеяться, сэр, но это были четыре белые лошади, сэр. Я и теперь их ясно вижу, но за хомутом — ни головы, ни шеи, сэр. Еще я вижу вожжи, они сверкают, как серебряные, и тянутся к узде, но только дальше ничего не было. Умереть мне на этом месте, сэр, все это и сейчас передо мной.

— А кучер у этого удивительного выезда был тоже без головы?

— Именно так, сэр. По крайней мере над пальто — с таким старомодным капюшоном на плечах — я ничего не смог разглядеть.

— Ну, Планкетт, должен сказать, что вы очень обстоятельны. На каком расстоянии от вас было это… э… привидение, когда вы увидели его?

— Я проходил мимо военного мемориала, сэр, и увидел, как она подъехала к проулку. Это не больше двадцати-тридцати ярдов от того места, где я стоял. Она пронеслась галопом и у стены церковного двора свернула влево.

— Гм… гм… весьма странно. Хотя ночь была темная и даже на таком расстоянии ваши глаза могли вас подвести. Так вот, если вы примете мой совет, вы и думать обо всем забудете.

— Ах, сэр, каждый ведь знает: если увидишь карету смерти Бердоков, должен умереть в течение недели. Поэтому, если вы будете так добры и окажете мне услугу в деле с завещанием, мне будет легче умирать, зная, что Сара и дети имеют свой скромный капиталец.

Мистер Фробишер-Пим оказал ему эту услугу, хотя и без особого желания, увещевая и ворча все то время, что составлял завещание.

Уимзи поставил подпись как свидетель, выказав при этом и свою долю участия:

— На вашем месте я бы так не беспокоился, — сказал он. — Если это карета Бердоков, то, судя по всему, она приходила за душой старого Бердока. Ведь не могла же она поехать за ним в Нью-Йорк, не правда ли? По-видимому, ее просто готовят к завтрашним похоронам.

— Это похоже на правду, — сказал Планкетт. — Ее часто видят в этих местах, когда кто-нибудь из Бердоков уходит на тот свет. И все равно: увидеть ее — ужасное несчастье.

Однако мысль о похоронах, казалось, немного приободрила Планкетта. Визитеры еще раз попросили его не думать о случившемся и удалились.

— Удивительно, что делает воображение с этими людьми, — сказал мистер Фробишер-Пим. — И к тому же они так упрямы… Можно спорить с ними до потери сознания.

— Да, пожалуй. Но, послушайте, не пройтись ли нам к церкви? — предложил Уимзи. — Интересно, что можно увидеть с того места, где он стоял?

Приходская церковь в Литл-Доддеринге, как и многие сельские церкви, находится несколько в стороне от деревни. Основная дорога из Херритинга, Эбботс-Болтона и Фримп-тона проходит мимо западных ворот церковного двора, где располагается большое кладбище, огороженное древними камнями. С южной стороны вьется узкая темная тропа, густо укрытая свисающими ветвями старых вязов. Она отделяет церковь от руин древнего доддерингского монастыря. На основной дороге, недалеко от того места, где начинается старая монастырская тропа, стоит военный мемориал, и отсюда дорога ведет прямо в Литл-Доддеринг. Вокруг двух оставшихся сторон церковного двора проходит еще одна узкая тропинка, называемая в деревне Черной тропой. Приблизительно в ста ярдах севернее церкви Черная тропа ответвляется от дороги, ведущей в Херритинг, и соединяется с дальним концом старой монастырской тропы и далее, извиваясь и петляя, направляется в сторону Шутеринга, Андервуда, Хэмси, Трипси и Вика.

— Наш викарий[1] считает, — говорил мистер Фробишер-Пим, направляясь к западному входу в церковь, — что двери церкви должны быть открыты и днем и ночью: вдруг кто-нибудь захочет помолиться. В городе это, возможно, и случается. Но здесь люди весь день заняты на полях, к тому же они сочли бы неуважением идти в церковь в рабочей одежде и грязной обуви. Учтите также, сказал я ему, что кто-нибудь может воспользоваться этим и будет вести себя в церкви неподобающим образом. Но он еще молодой человек и должен узнать все на собственном опыте. Ну, вот мы и пришли.

Мистер Фробишер-Пим широко распахнул дверь. И сразу же на них обрушилась странная смесь спертого воздуха, застарелого запаха ладана, сырости и кухни — своеобразный аромат англиканской церкви.

В дверях за высоким алтарем появился худой человек в сутане и быстро пошел им навстречу, держа в руке высокий дубовый канделябр. Уимзи тут же констатировал, что это человек серьезный, нервный и не очень умный.

— Я боялся, что не успеют принести канделябры, — сказал он по завершении обычной церемонии знакомства. — Но теперь все в порядке.

Мистер Фробишер-Пим не ответил. Уимзи почувствовал, что он просто обязан поддержать разговор, и он его поддержал.

— Приятно видеть, что у людей начинает пробуждаться истинный интерес к своей церкви, — сказал вдохновленный этим Хэнкок. — Мне почти без труда удалось найти желающих нести бдение у гроба сегодня ночью. Всего восемь человек, как раз по двое, с десяти вечера — а до этого времени у гроба буду я сам — до шести утра, когда я приду служить мессу. Мужчины останутся до двух часов ночи, потом их сменят моя жена и дочь, а Хаббард и молодой Ролинсон любезно согласились принять дежурство с четырех до шести утра.

— Это какой Ролинсон? — спросил мистер Фробишер-Пим.

— Клерк мистера Грэхема из Херритинга. Он, правда, не из этого прихода, но здесь родился и был так любезен, что пожелал принять участие в бдении у гроба. Он приедет на мотоцикле. Грэхем много лет вел семейные дела Бердоков, и, вероятно, они хотели таким образом выразить свое уважение.

— Вполне возможно. Надеюсь только, что шатание по ночам не помешает ему вовремя приняться за работу, — резко сказал мистер Фробишер-Пим. — Что же касается Хаббарда, то должен заметить, что для сборщика налогов такое занятие кажется весьма странным. Впрочем, если вас обоих это устраивает, то не о чем больше и говорить.

— У вас очень красивая старинная церковь, — сказал Уимзи, чтобы предотвратить нежелательную дискуссию. Затем он помог викарию вынести из ризницы остальные канделябры и присоединился к мистеру Фробишер-Пиму, стоявшему у дверей.

— Вы, кажется, говорили, что обедаете сегодня у Ламсденов, — сказал мистер Фробишер-Пим, когда они сидели, покуривая после ленча. — Как вы хотите ехать? На машине?