Брошен ввысь - Михаил Пухов

Конец коридора. Последняя дверь.

– Вы не пугайтесь.

Дверь исчезает.

Приборы, пульты, кресла. И прозрачные стены, а за стенами звезды.

Мы в космосе. Вот почему здесь никого нет.

Мы на космическом корабле.

МЫ

Стоим у окна рядом. За окном облака, поле, ветер. Чирикают воробьи. Все как настоящее. Спиной к нам на подоконнике умывается кошка. На воробьев не реагирует. Кошку не проведешь.

Вита рассказывает:

– Тебя заметили издалека. Решили, метеорит. Но ты летел слишком быстро. И траектории почти совпадали: точно на Альтаир. Тогда мы подумали, что это их зонд, возвращающийся от Солнца. Мы посоветовались с «Фениксом», и он послал катер на перехват. Взглянуть, что за зонд.

– Кто это «мы»?

– Электронная машина и я.

Женщина, компьютер и пришелец из прошлого. Бермудский треугольник XXV века.

– А кто такой Феникс?

– Наш дублер, автомат, он отстает на миллиард километров.

– Понимаю. А дальше?

– Катер затормозил, встретился с твоим аппаратом.

– Затормозил?

– Конечно. У нас же скорость гораздо больше.

Разумеется, они ведь летят к Альтаиру. Но когда мы были в рубке, звезды впереди выглядели обычно, без релятивистских искажений. И Солнце за кормой смотрелось нормально. Нормально для звезды.

Правда, преобразователь построить нетрудно. Такие задачи решались даже вчера, пять веков назад.

– На сколько больше?

– На порядок. Пятьдесят тысяч.

Пятьдесят тысяч. Как у Хемингуэя. Что-то не быстро. Но понятно. Сколько мы будем лететь на такой скорости?

– Потом катер пригнал к нам твой аппарат. Мы увидели, что это земной планетолет. Старый, разбитый. Даже не корабль, просто обломок.

– Расстроились?

– Да. Особенно машина. Но потом мы нашли тебя.

Она поворачивает лицо. Ее глаза. Нежность.

– Вита, скажи… Был я похож… на памятник?

– На памятник? Почему? Обычный замороженный человек. У нас сейчас все такие.

– Где?

– У нас на «Жар-птице». Все четыреста человек. Все, кроме дежурного.

– Четыреста?

– Да. Чему ты удивляешься? До цели пять парсеков. Дежурим по очереди, по три месяца.

– И сколько еще лететь?

– Пятьдесят лет. Мы прошли всего полпути. Я же показывала тебе Солнце.

Да, показывала. В рубке на, экране заднего вида. Звезда как звезда, ничего необычного. Но пока еще яркая, заметная.

– Скоро конец дежурства, – говорит Вита. – Увидишь, как это делается.

Становится вдруг печально. Даже тоскливо.

– Почему мы летим так медленно? Неужели быстрее нельзя?

– Можно, но незачем. Мы поселенцы. Вперед посланы автоматы-терраформисты. Они готовят планету. Хорошая планета создается десятилетиями.

Молчу. Мне нечего сказать. Об этом я ничего не знаю. Она продолжает:

– Человечество расселяется по Вселенной. Земли недостаточно. Луна, Венера, Марс – этого мало. Очень. Европа, Каллисто, другие спутники… Людей много, земли не хватает.

– Погоди. Ты говоришь – Марс, Венера?

– Да, сейчас там миллиарды человек. Но этого очень мало. У звезд подходящие планеты тоже редки. Приходится их перестраивать. Это работа терраформистов.

– Разве можно из плохой планеты сделать хорошую?

– Конечно. Например, Венера, Марс… Но на это уходят десятилетия. Особенно если установки не очень мощные. А какие еще пошлешь к звездам?..

Я молчу. Возразить нечего. Может меняться научно-технический уровень, но человеческая логика – это инвариант. Ее ничто не ломает. И не только логику – другие человеческие качества тоже.

– За автоматами летим мы, – продолжает Вита. – Собственно, наши корабли

– это катамаран, сдвоенный ковчег с подстраховкой. И мы не одни. По всей Галактике идет волна освоения. Во все концы летят такие же корабли, как наш. Тысячи кораблей.

Она умолкает. Я тоже молчу. Тысячи кораблей. Тысячи холодильников, заполненных человеческим мясом. Вдруг оно кому-нибудь понравится? Что знаем мы о Вселенной?..

– Скажи, Вита, а почему именно ты дежурила, когда вы догнали меня?

– Именно я?

Она смеется. Я ощущаю под рукой ее мягкую талию. Можно стоять так вечно.

– Я о другом. Почему это не был мужчина?

– Тебе приятней с мужчиной?

– Все-таки космонавтика – мужская профессия. Или теперь по-другому?

– Мы не космонавты. – Она перестает улыбаться. – Мы колонисты. Конечно, женщин у нас гораздо больше. Женщина нужнее. Не понимаешь?

– Нет.

– Ну, как тебе объяснить, – продолжает она. – Что в колонии главное. Главное – воспитание детей. В каждой женщине сидит мать. Материнство детям нужнее. Разве не так?..

– Так-то оно так…

– Не понимаешь. Ты думаешь, это как в стаде тюленей. Нет. Ты ошибаешься. Колония – это не только четыреста человек. Этого очень мало. Мы везем с собой все. Семена растений, зародыши животных… Ведь это космический корабль. Много в него не поместится. В основном зародыши.

– И дети?..

– Да, – говорит Вита. – Но ведь это единственный путь. Подумай, и ты поймешь, что единственный. И каждому из этих ребят нужна будет мать.

– А отец?

– Что может отец? Что нужно детям? Теплота, ласка. Не все мужчины на это способны. Да и не все женщины. Но в космос таких не берут.

Некоторое время молчим.

– Но ведь потребуется и мужская сила. Строить дома, бороться со стихиями, охранять вас от диких зверей…

– Это работа роботов. Их у нас тоже много.

– И тоже зародыши?

– Конечно. – Минуту она молчит. – Пойми, здесь нет ничего аморального. Просто ты из другой эпохи. При тебе женщины, вероятно, еще рожали.

– А теперь нет?

– Естественно, – говорит Вита. – Разве что больные, им это иногда надо. Но таких не пускают в космос.

Я молчу.

– Почему ты думаешь, что мать – только та, что рожает? Есть же вещи более важные. Моя мама меня не рожала, но я ее люблю так же, как ты свою.

– Пожалуй.

– Потом, как бы ты разместил в звездолете миллион человек? Ведь этого,

– она показывает на пейзаж за окном, – всего этого нет, ты же знаешь. Это только изображение, его можно выключить. В действительности у нас тесно.

Некоторое время молчим.

– Жизнь меняется, и это естественно. Понимаешь? Вот ты сказал, что космонавтика – мужская профессия. При тебе было так. Но сейчас она никакая – ни мужская, ни женская. У нас нет такой профессии. Понимаешь?

– Да.

– Почему вообще ты стал космонавтом? – спрашивает Вита. – Почему ты больше ничего не умеешь? В ваше время были ведь интересные специальности. Ты мог стать ученым, писателем, коллекционером…

– Мог бы. Но тогда мы бы не встретились.

– Правда. Я об этом не подумала.

– Отец у меня был писатель. Хотел, чтобы и я занялся этим. Но мне не хотелось становиться верфедрунгером.