Ильин, Инспектор и Я - Анатолий Онегов

Врал! Конечно, врал! Был у него при себе билет всегда и всегда появлялся, когда надо было остановить какого-нибудь оскорбителя воды и рыбы. Просто не мог наш друг, наш Инспектор, поступать по-другому. Честное слово, встречаются еще такие люди на русской земле, частенько встречаются, а оттого и радостно бывает на душе даже тогда, когда тебе и на этот раз не достается дефицита.

Это об Инспекторе. И наконец о себе… Вы хоть знаете, что я не просто так, а писатель? Да-да, настоящий, пишущий дома за письменным столом, а не просто внесенный в некие писательские списки. А уж поскольку писатели на каждом углу не встречаются, то будьте добры – желаете иметь вместе с собой писателя, подавайте к его подъезду автомобиль, и вовремя, чтобы писатель вас не ждал. Это как со свадебным генералом – уж какая там свадьба без генерала! Так вот и мои друзья почему-то решили, что без писателя никак не обойтись на рыбалке.

Правда, была у моих друзей и корысть: люди они занятые, при службе, и не получалось у них в рабочее время мотаться по магазинам, разыскивать то крупного, то кормового мотыля, а раздобыв мотыля, раздобывать еще и путевки на рыбалку. Тут-то и выпадал случай мне внести свою долю в общий успех нашего в общем-то безнадежного дела.

Словом, тот и другой мотыль и три путевки на Рузу в воскресенье лежали на мне тяжелым грузом. И я обзванивал рыболовные магазины, старался как можно добрей улыаться милым девочкам, ведающим мотылем, и после каждой такой обворожительной улыбки ждать – вдруг она поднимет на меня очи и хотя бы одним глазом даст желанный намек, который прозвучит для меня чуть ли не ответом сердца: «Приходите вечером – кормовой будет!»

Ура! Будет кормовой! А за крупным помчимся сейчас на другой конец города, к другому магазину, – там всегда после обеда толкутся мотыльщики… Ну а потом за путевками!

Словом, я работал, работал в меру сил и возможностей, используя весь доступный мне арсенал средств. Так что машина к подъезду это совсем не потому, что я свадебный генерал, – мотыль у меня и путевки. А разве не согласны вы заехать за мотылем и путевками по пути на рыбалку, тем более что мотыль и путевки были как раз по дороге на Рузу?..

Итак, мы едем на Рузу!

Честно говоря, Рузу для всех нас троих придумал лично я. И совсем не потому, что дорога туда шла как раз мимо моего дома. Просто Руза мне очень нравилась, и даже не вся, а то самое место, которое я называл Окатовым, дав участку водохранилища имя деревушки, стоящей неподалеку.

Окатово было великолепно своим заснеженным простором, голубизной морозной дали, в которой чуть виднелась полоска далекого леса, старыми ветлами по берегу и, конечно, своими необыкновенными лещами…

Ах, какие здесь должны были быть лещи! В это я верил и верю до сих пор, хотя ни одного приличного леща здесь так и не поймал… Но я ловил здесь подлещиков, иссиня-белых, как весенний лед, подсушенный апрельским солнцем. Они являлись ко мне из глубины, являлись вдруг, мягко скользнув по ледяным стенкам лунки и сразу уткнувшись головой в снег около моих ног. После ершей, окуней и прочей разноперой и колючей мелочи эти подлещики были явлением – они были спокойны и мудры в своей стоической покорности судьбе.

Этих мудро-покорных рыб я отыскал в Окатове еще в январе и, конечно, тут же сообщил Ильину, который только-только собирался стать рыболовом-подледником; как это великолепно, когда на белом-белом, только что выпавшем снегу лежат большие бело-голубые рыбы с темными хвостами!..

Ах, Ильин, Ильин! Если бы он только знал, что в каждом пишущем писателе живет не только мастер салонных анекдотов, но еще и художник, отдающийся целиком игре красок и своему собственному воображению! Если бы он знал все это, то Окатова, Рузы могло и не быть в этом году. Может быть, тогда мы всю зиму спокойно бы ездили на Большую Волгу и потаскивали там бы разноперую, колючую мелочь, но потаскивали бы обязательно и привозили бы домой в доказательство строжайшей жене Валентине, что мы все-таки были на рыбалке… Но бедный Ильин поверил моим лещам, моим краскам, моей фантазии, поверил так же беззаветно-откровенно, как поверил во все это я сам.

Нет, только на Рузу! Только туда, где ровно в девять часов утра первая густерка, легко приподняв поплавок твоей удочки, объявит тем самым о начале Великого Рыболовного Дня! А потом, в десять ноль ноль, явится первый лещ! И пусть он будет всего лишь подлещиком-недомерком, но он будет, будет обязательно, как тогда, в первый мой визит сюда на Рузу! В Окатово.

Подлещики будут подходить к корму, заранее опущенному на дно, по двое, по трое в стайке с интервалом пятнадцать-двадцать минут. Так будет продолжаться до полудня, а потом наступит тишина, во время которой можно будет подкрепиться самому и снова подкормить рыбу. А потом снова ждать, когда красное пятнышко поплавка, чуть вздрогнув, начнет подниматься к поверхности из колодца-лунки. И снова подсечка, и снова упорная рыбина, мягко скользнув по ледяным стенкам лунки, выплеснется из воды и покорно ткнется носом в снег у твоих ног… И так до сумерек, до конца дня.

Так было в тот, первый, раз, так будет и теперь, будет всегда.

– Вы верите мне, друзья?

– Конечно!

– Тогда вперед! За лещами!

По дороге к Рузе, на шоссе, никаких разногласий у нас, разумеется, не возникает – хозяин в машине водитель, ему подчинено все. Да и какие могут быть разногласия, когда все остальные могут попросту вздремнуть и досмотреть до конца сон, прерванный ранней побудкой! Вперед к Рузе!

Но вот Руза. Окатово. Машина поставлена в стороне, открыт багажник, начинается главный сбор, и разногласия являются неизбежно.

Во-первых, Ильин, уставший и, конечно, не спавший за рулем, прежде всего изъявляет желание подкрепиться и, не дожидаясь наших «да» или «нет», извлекает откуда-то огромный термос, наполненный чаем.

Пить чай?! Нет уж! Нет! Пить чай будем там, на льду, после того, как будут просверлены лунки, опущен на дно корм и установлена палатка. Только так! Это мое правило. Никаких чаев до этого!

Да! У меня есть палатка, удивительное сооружение из дюралевых трубок и серебристой непромокаемой ткани. Палатка служит мне много лет и верно спасает и в январские морозы, и в февральские метели, и в мартовские дожди. Ты забираешься наконец в палатку, и пусть там, за ее стенками, бушует и ревет непогода, но у тебя в лунках открытая, чистая, незамерзающая вода, которую не тревожит никакой сквознячок.

Я знаю: Ильин завидует моей палатке – ведь в магазинах такие не продают. И я в конце концов впускаю в палатку Ильина, задрогшего, с фиолетовым от мороза носом, и по случаю приема гостя сжигаю еще одну таблетку сухого спирта.