Дневник Пети Васина и Васи Петина - Тамара Ломбина

Мамы уверены, что в цирке этот номер не пройдет. Зато сам Мурзик очень любит свое соло. У нас уже есть несколько номеров. Он у нас умеет изображать спящего, подает лапу лучше всякого ученого пса, ну а коронный номер — это, конечно, пение в кувшин. Их только надо проверить на публике.

Петя В. 

13 ноября. Сегодня мы с Петей готовимся к премьере. Завтра наш Мурзик будет выступать перед третьеклассниками. Мы волнуемся, а ему хоть бы что. Смотрит на нас хитрющими глаза ми, словно понимает, чего мы от него хотим.

— Мурзик, ну дай мне лапу, — уговаривает его Петя.

А тот смотрит на него своими желтыми глазами и не шелохнется.

— Подведет он нас, Вася, как пить дать, подведет, — тревожно говорит Петя. — Он ведет себя как обычный дворовый неблагодарный кот.

И тогда этот хитрец этаким макаром подает лапу мне, потом Пете, словно говоря: «За меня можете не беспокоиться». Равнодушно отворачивается от нас, давая понять, что репетиция окончена, что ему хочется побыть одному, поразмыслить о том, о сем.

Вася П. 

18 ноября. Но лучше все по порядку.

Главная трудность была в том, чтобы доставить артиста, то есть Мурзика, и кувшин в школу. Мы посадили кота в коробку из-под торта «Чародейка».

 Сами того не ожидая, мы устроили себе дополнительные трудности. Вася сел в автобусе рядом с бабушкой, которая оказалась очень разговорчивой.

— Сладенькое любите, мальчики? — спросила она.

— Это, бабушка, не торт, а кот.

— Как кот? — удивилась бабуся.

Тут-то Мурзик и завопил что есть мочи.

— Хулиганы, мучители животных…

Она стала вырывать из рук Васи коробку Мурзиком, чтобы дать свободу бедному животному. Вася успел передать мне коробку с артистом, который стал изо всех сил раздирать когтями свой временный домик.

Пришлось выйти на остановке и успокоит его куском колбасы. Но это пустяки по сравнению с тем, что было потом, в школе.

До большой перемены было два урока. На это время Мурзика необходимо было где-то спрятать.

Первый урок он просидел в коробке под партой. Мы по очереди залезали под парту, как будто доставая упавшую ручку или карандаш, и беседовали с Мурзиком, чтобы он не нервничал.

 На втором уроке у нас была контрольная по математике, и мы с Васей сосредоточенно решали задачи.

Нашу учительницу зовут Марина Олеговна.

Мы ее все любим. Наш класс — это первый класс в ее жизни. Она еще совсем молоденькая, как говорят наши мамы. Так вот, Марина Олеговна всегда очень волнуется, когда у нас контрольные.

Задачи были интересные, и мы с Васей совершенно забыли про Мурзика, а он выбрался из коробки и пошел к доске, оглядываясь на нас с Васей. Мы растерялись и молча ждали, что же будет.

Мурзик, видя, что мы на него не обращаем внимания, решил познакомиться с Мариной Олеговной. Она в это время что-то сосредоточенно поправляла на доске. Кот потерся о её ноги  и… в мгновение ока Марина Олеговна вскочила на стол.

Потом мы уже не писали контрольную, а успокаивали Мариину Олеговну, что это наш Мурзик. Вася поймал и принес Мурзика, чтобы Марина Олеговна его погладила. Они познакомились и к звонку даже подружились. Правда, контрольную пришлось перенести на завтрашний день.

На большой перемене все третьи классы собрались в спортивном зале. Мы даже не представляли, что Мурзик такой настоящий артист.

Он с удовольствием подавал лапу всем третьеклассникам, изображал спящего. Давным-давно прозвенел звонок, а мы и не слыхали его.

Все учителя третьих классов метались по школе в поисках своих учеников. Мариина Олеговна догадалась заглянуть в спортивный зал. Мы бросились к ней.

— Марина Олеговна, вы попросите у Мурзика лапу, он умеет давать, — закричали девчонки.

— Какая лапа? — перебила их Марина Олеговна. — Вся школа ищет вас, уже и директору сказали, что пропали третьи классы. — А сама присела около Мурзика и попросила его поздороваться с ней.

Мурзик с достоинством заслуженного артиста подал лапу, а потом Марина Олеговна просила его изобразить, как спят коты. Надо было видеть, как этот зазнайка важно разлегся и приоткрыл один глаз, чтобы увидеть всеобщий восторг.

— Ну а теперь, Мурзик, спой, — попросила Марина Олеговна. Она, как наши девчонки, хлопала в ладоши, смеялась и не замечала, как и все мы, что за этим цирком давно наблюдает Игорь Александрович — наш директор.

— Марина Олеговна, — сказал он ледяным тоном, — проводите ребят в классы, а после уроков зайдите, пожалуйста, ко мне.

Мы все словно онемели, а Марина Олеговна покраснела и стала совсем похожа на девочку. Один только Мурзик совсем не растерялся, подошел к директору, встал на задние лапы и, постучав лапой по колену, протянул ее Игорю Александровичу. Конечно, влетело нам и от директора, и от родителей. Родители побеседовали с нами, две недели нам не видать ни кино, ни мороженого. Да, непроста она — жизнь в искусстве…

Петя В.

20 ноября. Летом мамы обещают повезти нас на море на подводную охоту. Сейчас во время купания в ванной комнате мы тренируемся на долготу ныряния. Правда, родители взяли с нас слово, что мы не будем нырять без взрослых. Чтобы натренировать мышцы, мы с Петей каждый день взбираемся восемь раз по лестнице на двенадцатый этаж.

Петя считает, что, когда бежишь вверх по лестнице, тренируется нужная группа мышц.

А сегодня мы решили усложнить наши упражнения и стали подниматься на двенадцатый этаж до чердачного люка на цыпочках. И тут случилось такое…

Вася П.

21 ноября. Мы с Васей решили оставить на время конструирование, дрессировку и тренировки, так как у нас появилась страшная тайна: мы будем детективами. Дело в том, что, когда мы, пыхтя и отдуваясь, доползли до последней площадки, в чердачный люк проскользнули двое…

Последнего мы узнали: это был Балбес — воспитанник детской комнаты милиции из нашего двора. Когда и где он учился или работал, никто не знал.

Что они делают на чердаке? Мы переглянулись и сразу поняли: надо узнать все!

В мгновение ока мы спустились на лифте вниз и поднялись на двенадцатый этаж в соседнем подъезде. Прячась за вытяжные трубы, мы, почти не дыша, пробрались туда, откуда слышались голоса.

Мне казалось, что сердце стучит так, что слышно на весь чердак. Под моей ногой что-то хрустнуло, и мы упали лицом вниз, боясь поднять голову.

Сиплый голос спросил:

— Что там такое, Балбес, посмотри-ка.

Писклявый голос Балбеса ответил:

— Да это кошки, чтоб им пусто было…

В нашу сторону полетел камень, и мы поняли, что значит: сердце упало в пятки.

 Сиплый, видимо, пересел, так как около нас вдруг на стене появилась его тень, и теперь, как теневом театре, мы могли наблюдать за ним.

Вася толкнул меня локтем в бок. Я думаю, чтобы просто почувствовать, что я рядом.

— Ну что, — просипел неизвестный, — что у тебя, выкладывай.

Противно хихикая, Балбес запищал:

— Тут у нас в третьем подъезде в доме напротив на пятом этаже живет божий одуванчик старуха. Живет, между прочим, одна. Я как-то березу выворачиваю, ну, мне нужно было прут вы резать, а она остановилась около меня, подняла сломанную березу и говорит: «Ах ты, бедный, ах ты, несчастный, почему же твое сердце не научи лось видеть красоту! Горе-то какое…» Ну, думаю, старушка — того… Хотел было я дать деру, а она так жалостно смотрит на меня и говорит: «Помоги мне внести авоську на пятый этаж». Ты знаешь, у нее, наверное, гипноз. Хотел я ей сказать, а ну, чеши, бабуля, по холодку, а вместо того, как дурак, потащил ее авоську на пятый этаж, а у нее лифта нет. Тащу и думаю: «Ах ты, ведьма такая, не иначе что ведьма, — это чтобы я да какой-то старой козе авоськи тащил…» А сам тащу.

— Слушай, а ближе к делу нельзя? — просипел его собеседник.

— Ты понял, — выдохнул Я Васе в самое ухо, — бандиты, наверное.

А Балбес говорит:

— Почему же, можно и ближе к делу. Значь, затащил я ей эту самую авоську, а она мне говорит: «Вот мы сейчас с тобой чайку попьем. Моя ученица мне с юга варенье прислала, а мне одной его и открывать не хочется». Хотел я ей сказать: Плевал я на твое варенье! Что я, не видал, что ли, варенья!» А вместо этого, вот, гад буду, — она меня загипнотизировала. Ну, она все что-то лопочет, лопочет, а я как осмотрелся… Мать моя! Да у нее как в музее: по стенам картины, на полках статуэтки какие-то стоят… Я ей говорю: «Это что же, старинные картины?»

А она: «Да, это картины моего отца. Он был лично знаком со многими художниками. Он из дворянского рода, из тех, которые были просвещенцами. Вот никак не могу от своего одиночества расстаться с ними. Они мне как друзья».