Этюд в багровых тонах (др.перевод+иллюстрации Гриса Гримли) - Артур Конан Дойл

— Нет. Один бог ведает, какие у него цели. Но вот мы и приехали, судите о нем сами.

Пока Стэмфорд говорил, мы свернули в узкий переулок и вошли в маленькую дверь, ведущую в боковое крыло огромного больничного здания. Мне тут все было знакомо, я и без провожатого сумел бы подняться по мрачной каменной лестнице и пройти по длинному коридору с белеными стенами и серовато-бурыми дверями. В дальнем конце мы свернули в низкий сводчатый проход — он вел в химическую лабораторию.

Лаборатория была высоким, просторным помещением, где на полу и вдоль стен громоздились бесчисленные бутыли. Повсюду стояли низкие широкие столы, загроможденные ретортами, пробирками и маленькими бунзеновскими горелками, над которыми трепетали голубые язычки пламени. В лаборатории находился всего один человек — он сидел, склонившись над дальним столом, погруженный в работу. Услышав наши шаги, он обернулся и с радостным криком вскочил на ноги.

— Я нашел его! Нашел! — воскликнул он, стремительно приближаясь с пробиркой в руке. — Я нашел реагент, который осаждается только гемоглобином и ничем иным.

Даже если бы он нашел золотоносную жилу, вряд ли бы лицо его так сияло.

— Доктор Ватсон, мистер Шерлок Холмс, — представил нас Стэмфорд.

— Как поживаете? — приветливо спросил Холмс, пожимая мне руку с силой, которую в нем трудно было заподозрить. — Я вижу, вы были в Афганистане.

— Как, черт возьми, вы догадались? — изумился я.

— А, неважно, — ответил он с мимолетной усмешкой. — Вот гемоглобин — это другое дело. Разумеется, вы понимаете значимость моего открытия?

— Это, безусловно, занятный химический опыт, — проговорил я, — но в практическом смысле…

— Помилуйте, да это самое важное практическое открытие в области судебной медицины за много лет! Разве вы не понимаете, что оно дает возможность безошибочно распознавать пятна крови? Идите-ка сюда!

В нетерпении Холмс ухватил меня за рукав и потащил к столу, за которым работал.

— Возьмем чуть-чуть свежей крови, — сказал он, проколов себе палец длинной иглой и вытянув химической пипеткой каплю крови. — Вот, я растворяю ее в литре воды. Как вы видите, раствор кажется совершенно прозрачным. Содержание крови в воде примерно один к миллиону. И тем не менее я не сомневаюсь, что мы получим ожидаемую реакцию.

С этими словами он бросил в сосуд несколько белых кристаллов, а потом добавил несколько капель какой-то прозрачной жидкости. В тот же миг вода окрасилась в темно-малиновый цвет, а на дне сосуда сгустился бурый осадок.

— Вот! Вот! — Он захлопал в ладоши, довольный, как ребенок, которому дали новую игрушку. — Ну и как?

— Похоже, это очень чувствительный реагент, — сказал я.

— Удивительно чувствительный. Старый способ с гваяковой смолой был слишком трудоемок и ненадежен. То же самое можно сказать и о поиске корпускул крови под микроскопом. Этот метод вообще не годится, если пятнам уже несколько часов. А мой реагент одинаково хорошо действует и на свежую, и на свернувшуюся кровь. Будь мой реактив изобретен раньше, многие из тех, кто сейчас спокойно разгуливает по земле, давно бы поплатились за свои преступления.

— Да что вы говорите, — промычал я.

— Именно это обстоятельство часто становится камнем преткновения в расследовании. Человек попадает под подозрение через много месяцев после того, как произошло убийство. Осматривают его одежду и белье и обнаруживают на них бурые пятна. Что это за пятна — кровь, грязь, ржавчина, фруктовый сок или что-то еще? Этот вопрос ставил в тупик многих специалистов, и знаете почему? Потому что нельзя было провести химический анализ. Но теперь у нас есть реактив Шерлока Холмса, и все трудности позади!

Пока он говорил, глаза у него так и блестели; он прижал руку к сердцу и поклонился созданной его воображением рукоплещущей толпе.

— Вас, похоже, можно поздравить, — сказал я, немало удивленный его энтузиазмом.

— В прошлом году во Франкфурте расследовали дело фон Бишофа. Существуй тогда мой реагент, того бы, безусловно, повесили. А вспомним Мэзона из Брэдфорда, печально известного Мюллера, Лефевра из Монпелье, Сэмсона из Нового Орлеана. Я могу перечислить дюжину дел, в которых этот реагент сыграл бы решающую роль.

— Вы, похоже, ходячая летопись преступлений, — заметил Стэмфорд с улыбкой. — Вам следовало бы издавать газету. Назовите ее «Уголовная хроника прошлого».

— Очень, между прочим, занятное вышло бы чтение, — заметил Шерлок Холмс, заклеивая проколотый палец кусочком пластыря. — Мне приходится быть осторожным, — добавил он, глядя на меня с улыбкой. — Я часто вожусь со всякими ядами.

Он протянул мне руку, и я увидел, что она испещрена такими же кусочками пластыря и ожогами кислотой.

— Мы пришли по делу, — проговорил Стэмфорд, усаживаясь на высокий трехногий табурет и подталкивая ко мне другой такой же. — Мой друг ищет постоянное пристанище, а поскольку вы жаловались, что не можете найти компаньона, я решил, что вас необходимо свести.

Шерлоку Холмсу, похоже, пришлась по душе идея разделить со мной жилье.

— Я присмотрел одну квартирку на Бейкер-стрит, которая подойдет нам во всех отношениях, — сказал он. — Надеюсь, вы не против запаха крепкого табака?

— Я сам курю «матросскую» смесь, — ответил я.

— Ну и отлично. Я привык держать дома всякие химикалии и иногда ставлю опыты. Вам это не помешает?

— Разумеется нет.

— Так… какие у меня еще недостатки. Иногда у меня портится настроение, и я целыми днями не открываю рта. Не принимайте мою хмурость на свой счет. Если меня не трогать, это скоро пройдет. Ну а вы в чем можете покаяться? Если уж два человека решили поселиться вместе, им лучше знать друг о друге самое худшее.

Меня рассмешил этот перекрестный допрос.

— Я держу щенка бульдога, — начал я. — И я не терплю шума, потому что у меня расшатаны нервы, и встаю с постели позднее некуда, и ленив до невозможности. Когда я поправлюсь, у меня появится другой набор пороков, но пока эти основные.

— А скрипичную музыку вы тоже считаете шумом? — спросил Холмс, явно встревоженный.

— Смотря какую, — ответил я. — Если играют хорошо, это райское наслаждение, если же плохо…

— Ну, тогда все в порядке, — с облегчением рассмеялся он. — Будем считать, что мы договорились — если, конечно, квартира вам подойдет.

— Когда мы ее посмотрим?

— Зайдите за мной сюда завтра в полдень, мы съездим и сразу все уладим, — предложил он.

— Хорошо, завтра в полдень, — сказал я, пожимая ему руку.

Мы оставили его возиться с химикалиями, а сами пошли в сторону моего пансиона.

— Кстати, — я резко остановился и посмотрел на Стэмфорда, — а как он, черт возьми, догадался, что я приехал из Афганистана?

Мой спутник загадочно улыбнулся.

— Это у него такая особенность, — проговорил он. — Вы далеко не единственный, кто хотел бы понять, как он все узнаёт.

— А, тайна! — воскликнул я, потирая руки. — Это весьма заманчиво. Я вам крайне признателен за то, что вы нас свели. Вы ведь знаете: «Чтобы познать человечество, надо изучать человека».

— Ну, теперь у вас есть объект для изучения, — проговорил Стэмфорд, прощаясь. — Но вы сами убедитесь, что это крепкий орешек. Готов поспорить, что он узнает про вас больше, чем вы про него. Всего хорошего.

— Всего хорошего, — откликнулся я и зашагал к своему пансиону, весьма заинтригованный новым знакомством.

Глава II

Наука дедукции

Как и было условлено, мы встретились на следующий день и осмотрели квартиру в доме номер 221‑Б по Бейкер-стрит, о которой Холмс говорил накануне. В ней было две удобные спальни и большая, светлая гостиная, уютно обставленная и освещенная двумя широкими окнами. Квартира нам так понравилась, а поделенная на двоих плата оказалась такой необременительной, что мы тут же заключили договор о найме и вступили во владение нашим новым обиталищем. В тот же вечер я перевез свои вещи из пансиона, а на следующее утро приехал Шерлок Холмс с несколькими коробками и саквояжами. Дня два мы распаковывали свои пожитки и пытались придать квартире как можно более уютный вид. Покончив с этим, мы начали приноравливаться к новой обстановке и обживаться на новом месте.

Холмс оказался из тех людей, с кем ужиться совсем не трудно. Характер у него был спокойный, образ жизни — размеренный. Он, как правило, отправлялся на покой не позже десяти вечера и всегда успевал позавтракать и уйти, прежде чем я поднимался с постели. Иногда он проводил весь день в химической лаборатории, иногда — в анатомическом театре или в долгих прогулках, которые, похоже, увлекали его в самые непритязательные части города. Энергия в нем била ключом, пока он был увлечен работой, но время от времени наступала реакция, и тогда он целыми днями лежал на диване в гостиной, не произнося ни слова и почти не шевелясь от восхода до заката. В эти моменты я замечал в его глазах такое сонное, отсутствующее выражение, что заподозрил бы его в пристрастии к какому-нибудь наркотику — вот только воздержанность и осмысленность всего его образа жизни вроде бы не допускали такого предположения.