Жизнь и смерть Планки Гу - Эдмунд Купер

В общем, я внимательно поглядел на Планки Гу. и он мне здорово не понравился. Он больше не был маленьким другом, чьи глупые секреты и неумелый юмор хоть на несколько минут освобождали детей от крохотных и одновременно таких громадных проблем их детской жизни. Планки Гу изменился. Он стал требовательным богом, говорившим лишь то, что велели ему жрецы рекламы. Он стал богом, требовавшим поклонения и жертвоприношений. Человеческих жертвоприношений и отказа от свободы воли.

Эта правда сразила меня наповал.

И тут зазвонил телефон. И Некто начал рассказывать об очередной большой сделке. Политической сделке. Этот Некто, похоже, решил, что коли Планки Гу способен контролировать семь процентов родителей, то он может и определить результаты приближавшихся всеобщих выборов. Я положил телефонную трубку обратно на рычаг, когда этот Некто все еще говорил. Меня тошнило.

Планки Гу в премьер-министры! Планки Гу в архиепископы! Боже храни нашего милого Планки Гу!

С внезапной ясностью я вдруг осознал, что Планки Гу может абсолютно все… все, что пожелают от него рекламщики. Он может даже стать бессмертным и навечно остаться сидеть на вершине покупательской пирамиды. Если только…

Тем вечером, направляясь в студию, я шел, задумав убийство. Но не только это тяжким грузом лежало на моей совести. Я чувствовал себя палачом с самым большим количеством жертв за всю историю человечества. Они уничтожали тела, я же помогал уничтожать души.

Началась передача. В течение пяти минут Планки Гу делал все, как и раньше, а я, глядя на телепромптер, шептал тщательно отобранные рекламщиками секреты в доверчивые души миллионов невинных ребятишек.

И вдруг я не выдержал: Я так больше не мог.

Сорвав с руки Планки Гу, я заорал:

– Смотрите, дети, ваш Планки Гу всего-навсего кукла из меха и папье-маше!

Затем, прежде чем пораженные операторы успели прервать передачу, я своими собственными руками разорвал Планки Гу на части.

– Теперь он мертв! – радостно вопил я. – Он мертв, дети, и больше никогда к вам не вернется.

Затем я вышел из студии и пошел прочь. И с тех пор так и иду.

Смерть Планки Гу стала сенсацией. Она обошла первые полосы всех без исключения газет, удостоившись даже некролога в „Тайме“. Рекламщики в бессильной ярости попытались объявить меня сумасшедшим. Но, слава Богу, мы все еще живем в свободной стране. Планки Гу за свою короткую и бурную жизнь не успел сбить с пути истинного слепую богиню.

Понемногу паника улеглась. Спонсоры Планки Гу оплакивали потери, а их конкуренты наращивали производство. С Планки Гу было покончено, и из его пепла восстала новая эра частного предпринимательства.

Что касается меня, то я ждал списка своих жертв – только никто, кроме меня, не поймет, что это и впрямь мои жертвы.

И никто, даже я, не в состоянии оценить, во что обошлась нам свобода. Разве что у кого-то имеется доступ ко всем частным архивам детских психиатров, врачей, учителей и отдела полиции по делам несовер­шеннолетних.

Но за несколько последующих недель на дорогах погибло больше детей, чем когда бы то ни было. Началась также настоящая эпидемия падений из окон первого, второго, третьего этажей. А количество несчастных случаев с детьми, случайно наевшимися таблеток снотворного, обезболивающего» и транквилизаторов даже заставило парламент принять новые законы по контролю над опасными для жизни лекарствами.

Это все были мои жертвы. Это были дети, которые не смогли перенести гибель своего божества… дети, которым пришлось умереть ради свободы остальных.

Но хуже укора мертвых была ненависть живых. Я чувствовал ненависть всех этих ребятишек, следующих за мной, куда бы я ни направлялся, что бы я ни делал. И эта ненависть – мой крест, пока еще остались те, кто помнит.

Потому что даже, заговори я с ними, мне все равно не объяснить им, почему Планки Гу должен был умереть. И никто не сможет им этого объяснить. Как это возможно – убедить нормального ребенка, что множество добрых, хороших взрослых (многие из них и сами имеют детей) из самых лучших побуждений хотели использовать Планки Гу как своего рода волшебную палочку, чтобы превратить всех без исключения детей в маленькие покупающие автоматы?

Дети слишком доверяют взрослым, чтобы поверить в такую историю. Они чисты, правдивы и доверчивы. Они возненавидят взрослого, только если у них не останется другого выхода.

И поэтому я продолжаю идти. Видите ли, стать бродягой в наше время – это почти то же самое, что превратиться в призрак.