Десять поворотов дороги - Оак Баррель

Звуки замерли совершенно. Несколько секунд царила глухая совершенная тишина. Если кого и было слышно, то лишь самого себя – ужаснее развлечение не придумать…

А затем наваждение исчезло.

Он очнулся, словно от долгого мучительного сна, обнаружив себя стоящим на коленях в самом центре поляны. Кисти рук были алыми от крови, но разбираться с этим не было времени: выше по склону кто-то с шумом ломился через заросли прямиком к нему. Раздался шум падения, хруст и замысловатые ругательства, призывавшие горящую серу в глотки еретиков, в глаза еретиков и в… Судя по всему, невидимый с поляны человек очень не любил этих самых еретиков, кем бы они ни были.

Сжав зубы до скрипа, беглец припустил с открытого места, не доверяя перспективе приложиться к кипящему коктейлю ни одной из своих точек. Вереск за его спиной покрылся густым серым инеем.

***

Отсутствие ли собак, неповоротливость пустившихся в погоню «лесных братьев» или звезда удачи, раскрывшаяся бутоном подле луны, – но все четверо оторвались от преследователей в распадке между холмов и уже в сгустившейся темноте выбрались к перекрестку дорог – оборванные, обессилившие и перепуганные.

Одна из дорог тянулась неровной лентой вдоль кромки леса, отделяя от него убранное ячменное поле, другая рассекала то и другое изогнутым клинком, соединяя за горизонтом Северный кантон с Южным.

– Ах-тыж-итит-твою-ох!..

Тот, что был толще остальных, бессильно бухнулся на колени, продержался на них с секунду, а затем упал лицом в дорожную пыль, раскинув руки в объятьях. Его глаза, сердце и желудок пытались покинуть тело от дикой скачки (и почти преуспели в этом), а грудь сжимал стальной обруч, о который колотилось и бухало, отдаваясь в многочисленных подбородках. Толстяк стонал, хрипел и ругался, вздувая облачка пыли в уезженной колее, где клялся провести остаток дней, если ему предоставят женщин, вина и окорок.

Тот же, что был остальных выше, лыс и тощ, как монаший посох, растянулся в придорожном бурьяне, сгинув в нем от любых взглядов. Судя по звукам, он рвал теперь зубами из земли корни, силясь зарыться еще глубже, поправ кротов и медведок в родной стихии.

Третий из беглецов как ни в чем не бывало стоял на обочине, уперев руки в бока, и смотрел куда-то ввысь – словно мало ему было важного здесь, внизу, где из-за любой коряги мог выскочить мужик с вилами и насадить на них его тщедушное тело со свирепым удовольствием. Вязаная жилетка его была вся в репьях, награждая бока ложной тучностью, голые руки тонки и мускулисты, а глаза под рыжим чубом расставлены так широко, будто собирались разглядеть за плечами.

Еще одна тень тонко вздохнула и сползла спиной по гладкостволой березе, оказавшись притом девицей с плотно зашнурованным бюстом, ищущим себе выход. На белой коже ее играли капли пота, а рыжие спутанные волосы колыхались на прыгающих плечах. Юбки девушки были основательно изорваны, так что клочья карминовой шерсти верхней мешались с белыми хлопьями нижних, словно кто-то сбрызнул глазурью сырое мясо.

Парень в отделанном репьями жилете какое-то время постоял, дав отдышаться своим спутникам, а затем, переступив через толстяка, подошел к сидящей на земле девушке:

– Надо бежать, Аврил. Они близко. Я видел одного у оврага. Этот кретин прижигал факел и орал так, словно наматывал себе кишки на кулак. Уверен, с ним рядом и остальные, – кивнул он в сторону простертого по холмам леса, невольно задержав взгляд на темных арках между стволами.

Он вовсе не был уверен в том, что на самом деле видел, когда обернулся, убегая с поляны, ставшей вдруг гораздо больше, чем казалась вначале. Несшийся за ним кретин, один из целого семейства кретинов, действительно зажег новый факел и что-то проорал вдогонку удаляющейся жертве. Вот только крик этот резко оборвался, факел отлетел в сторону, а перевернувшуюся в воздухе фигуру вздернуло вверх ногами с отвратительным звуком вспарываемой кожи…

Было это на самом деле или привиделось в темноте – Хвет не взялся бы спорить и на медяк. Во всяком случае, никто затем уже не ломился сзади через лес и не орал проклятия во всю глотку. И это, если честно, пугало еще больше.

Что бы ни случилось там, на поляне, но здесь на открытом месте беглецов было видно со всех сторон. В лесу лунный свет не пробивался сквозь переплетенные кроны, и деревья до верхушек стояли в чернилах, гудящих ночными звуками, в которых всякий мог отыскать для себя кошмар по вкусу. Если деревенские наконец сожгли все факелы и слишком устали, чтобы орать (речи не шло о том, что вдруг поумнели), то могли подойти незаметно, получив желанное представление не вполне тем способом, на который рассчитывали артисты.

Хвет резко обернулся на шелест, приготовившись к прыжку. Из травы вспорхнула разбуженная птица, что-то гугукнув в полете, и скрылась в кронах. Парень облегченно вздохнул, распрямил спину и снова повернулся к девице, торопя ее жестом.

– Еще минуту, Хвет… – простонала названная Аврил. – Ноги совсем не держат.

– Если еще протелимся, эти уроды нас найдут, и твои ноги будут болтаться с ближайшей ветки. Дойдем до рощи, тогда заночуем. Здесь нельзя долго, – ответил названный Хветом, кивнув в сторону черной полосы за полем. – Давай руку!

Девушка, все время сжимавшая в правой нож, ловко перекинула его в левую и подалась всем телом вперед, вставая на ноги. Легкая и гибкая, она все же не удержалась и застонала от множества мелких ран, полученных на различных этапах непредвиденной экспедиции. Впрочем, могло быть гораздо хуже…

– Ну и ночка, блин! Подкараулить того ублюдка, пустила бы шкуру на ремни! У тебя все руки в крови. Сильно ранен?

– Не, в порядке все, – отмахнулся он, пытаясь не паниковать от одной мысли о странном месте посреди леса. От локтей до середины ладоней тянулось два тонких одинаковых пореза, будто кто-то провел по его рукам скальпелем.

Сзади с юбок у девушки свисал впившийся в складки дротик, пущенный кем-то из пращи. Парень нетерпеливо отцепил его, вырвав клок ткани, за что был награжден подзатыльником. От резкого движения она снова застонала. Под лопаткой кровоточила рана, питая расползшееся по блузе пятно.

Ее брат выглядел не лучше: лоб рассекала рана, и его лицо было блестящим и красным, как у гневного божества из китайской преисподней. Отличала только чуждая азиатам огненно-рыжая шевелюра и круглые, как у зайца, глаза – а так вылитый Чань-Пынь-Как-Его-Там-С-Бубном.

– Забудь о нем, – Хвет тянул девушку за собой. – Слушай: побежим быстро. Поняла? Тут как на ладони со всех сторон.

– Повезло Бандону, – прохрипел из колеи толстяк, прекратив пыхтеть и ругаться. То и другое было основными признаками его жизни, так что стоило заподозрить неладное, если что-то из этого прекращалось.

– Есть момент, – согласился невидимый персонаж в бурьяне, скрипя суставами.

Над травой выросла лысая, как булыжник, голова с большим родимым пятном, насаженная на сутулые костистые плечи. Мужчина привычным движением устранил изъян бесформенным париком, оставаясь сидеть в лопухах, как гигантский первобытный кузнечик.

– На хрена тебе парик, Гумбольдт? Сов пугать? И, как я уже много раз говорил, у тебя слишком длинное имя – даже для такой дылды. И слишком короткий отросток. Позорно короткий и уродливый, – толстяк перевернулся на спину и теперь лежал пузырем поперек дороги, имея с ней общий цвет.

– Хряк, он и есть хряк, – философично заметил обладатель парика, стянув его с головы и спрятав за пазуху, словно несчастливую летучую мышь. – Лишь в грязи ты обретаешь счастье и рассудок, мой сальный мудаковатый друг.

– Ну, вы, мудаковатые друзья, пошли! – раздраженно зашипел Хвет, дергая Гумбольдта за шиворот ветхой куртки. Воротник остался в его руке. – Хряк, Аврил, быстрее!

– Э… дай сюда, – вслед за париком за пазухой скрылась оторванная деталь туалета. – Это крайне ценный мех.

– Хоть немного шерсти на голой жабе, – не преминул ужалить толстяк, ворочаясь на дороге.

Лысый хрустнул членами, собираясь внизу и раскладываясь вверх, как стремянка. Хряк, придерживая широкие клоунские штаны, снова перекатился на живот и не без труда принял вертикальное положение, не слишком выиграв в высоте.

– Ну и задница у тебя, милый друг, – попотчевал его Гумбольдт, помогая держаться на ногах.

Четверка беглецов, попеременно оглядываясь, засеменила сквозь голые поля под луной – подругой всех воров и бродяг. В ту ночь она весьма подружилась еще и с горсткой странствующих комедиантов, коих и днем не всякий отличит от вторых и первых.

Миновав поле и сделав петлю вдоль мелкой речки, они свалились под кроной дремучей ивы, ветви которой мели по самой траве, надежно скрывая от любых взглядов. Где-то рядом завозились и смолкли разбуженные пришельцами утки.

Хвет еще долго прислушивался к ночным звукам, силясь угадать в них походку полоумных крестьян, бросившихся на них прямо посреди выступления. Кто бы знал, что эти идиоты поклоняются своему бородатому богу с его «семьюдесятью семью основами», среди которых строгий запрет на лицедейство[1]! Ходила лиса к охотнику кур просить… А весь скарб, что пришлось бросить?! Одних шляп и масок на два золотых! Запасная упряжь. Одежда… Убогая деревенщина! Козлы подкоряжные! Эх! Сегодня ушли, а что дальше, скажите вы мне? Завтра – очередная тихая деревушка с милыми пастушками, любителями живьем содрать шкуру под святым деревом?