Только вперед! До самого полного! - Олег Селянкин

Девушка, казалось, тоже не видела, не замечала никого и ничего: так каменно-неподвижна была на том самом месте, которое облюбовала для себя еще тогда, когда пароходишко стоял у причала островка. Но именно она вдруг вскрикнула, скорее удивленно, чем испуганно:

— Ой, перископ!

Мичман, хотя и был занят своими мыслями, услышал и мгновенно правильно оценил значимость ее сообщения, поэтому метнулся к ней, встал за ее спиной и стал шарить глазами по морю, шарить в том направлении, куда смотрела она. Какое-то время было слышно только шипение воды, бежавшей вдоль бортов. Потом мичман спросил, сдерживая нетерпение:

— Где вы видите перископ?

— Вон там, на той волне, — взволнованно ответила она и даже махнула рукой, показывая, на какой именно.

Но сколько волн морщит море от горизонта до горизонта? И все они, если не приглядываться, похожи друг на друга…

Однако направление на перископ, указанное девушкой, было по корме пароходишка, а всем военным морякам точно известно, что оттуда подводные лодки обычно никогда не начинают своей торпедной атаки. Хотя какой дурак станет тратить торпеду на эту развалюху? Себе дороже обойдется… А вот обстрелять из пушек, утопить снарядами — с любого курсового угла можно.

Все это промелькнуло за те считанные секунды, пока он глазами обшаривал серое море. Наконец увидел и то, что она приняла за перископ. Увидел, украдкой вздохнул облегченно и сказал пренебрежительно:

— Осмелюсь доложить, это самый обыкновенный тюлень.

— Тюлень? Разве они здесь водятся?

— Думаю, что да, — охотно ответил он с легкой насмешкой: что еще ждать от девчонки, для которой море в диковинку?

И еще хотел сказать ей, что моряки, оповещая о чем-то увиденном, обязательно указывают курсовой угол, исчисляя его от носа своего корабля, и расстояние до обнаруженного предмета в кабельтовых; допустимо, конечно, и просто в метрах, если кабельтов — величина неизвестная, можно сказать, таинственная. Хотел сказать это с легкой иронией, чтобы гордячка и задавака сразу поняла, какая пропасть в знании моря и всего прочего, связанного с ним, лежит между ней и им, кадровым военным моряком. Но палуба вдруг ударила по ногам. Так ударила, что он полетел куда-то.

Когда все же осилил крутящую его воду и пробился к поверхности моря, прежде всего увидел, что пароходишка нет. И вообще никого и ничего нет. Только он и волны, лениво и ритмично катящиеся на восток.

Намокшая одежда уже начала тянуть ко дну, и он, изловчившись, снял прежде всего ботинки, потом брюки и фланелевку, подумав, скинул и тельняшку. Только собрался перевернуться на спину, чтобы немного передохнуть и поискать правильное решение, как мелькнула мысль: «Неужели действительно я один уцелел?»

Не хотелось верить в это, и он поплыл «столбиком», высовываясь из воды как можно больше. И почти сразу увидел ее, ту девушку. Она барахталась метрах в десяти от него. Еле держалась на поверхности моря, но на помощь никого не звала.

Несколько взмахов рук — и он оказался рядом с ней. Он уже понял, что сейчас ее топил плащ, тот самый плащ, который несколько минут назад не позволил водовороту от тонущего пароходишка утащить ее на глубину. И мичман бесцеремонно сорвал плащ с ее плеч; тот сразу же плавно, чуть покачиваясь и подрагивая, заскользил в бездонную черноту.

— Теперь снимите туфли, платье, — почти скомандовал мичман, чувствуя себя не только старшим, но и ответственным за ее жизнь.

— Туфли сами свалились, — ответила она, благодарно глянув на него.

— Платье и прочее долой!

— Оно через голову снимается… И не в купальнике я…

— Не будьте дурой!

— Честное слово, оно через голову снимается…

Тогда, не подумав, прилично это или нет, он запустил свои руки в вырез ее платья и рванул его, так нерасчетливо рванул, что он и она с головой ушли под воду. Тут она и вцепилась в него руками. Лишь на мгновение вцепилась, а он уже понял, что она все еще не пришла в себя после первого невольного погружения в морскую пучину, что сейчас для нее каждая секунда пребывания под водой — страшнейшая пытка, ни с чем несравнимые муки. Он понял это и не ударил ее, хотя с любым другим утопающим, вцепившимся в него, поступил бы именно так. Он, едва она разжала свои пальцы, что было сил толкнул ее вверх.

Когда он всплыл на поверхность, она уже искала его глазами. И сама скинула со своих плеч узенькие бретельки комбинации.

— Плывем в этом направлении, — сказал он, кивнув туда, где, по его расчетам, был южный берег Финского залива.

Она ничего не ответила, послушно пристроилась слева от него.

2

Мичман Малых считался хорошим пловцом на длинные дистанции, однажды даже участвовал в заплыве Ленинград — Кронштадт. Но и он скоро почувствовал, что руки и ноги вдруг отяжелели. Понял и почему: у него нет твердой веры в то, что он достигнет земли. Единственное, что он твердо знал: чтобы уберечь свою жизнь, он должен плыть и плыть. А сколько времени плыть — это неизвестно. Ведь на горизонте пока даже и намека на берег не улавливается. Наконец, куда плыть? Да, он решил, что нужно придерживаться этого направления. А правильно ли решил? Может быть, сам не подозревая того, он вдоль Финского залива нацелился? И такое не исключается…

Кроме того, пловец, как и пешеход, если не имеет ориентиров, непроизвольно и незаметно для себя изменяет направление своего движения, как бы по дуге большого круга плыть начинает. А что из этого вытекает для него, Максима Малых? Лучше не думать об этом…

И он, отгоняя от себя мрачные мысли, ритмично делал гребки, смиряя свою силу, чтобы не оторваться от девушки, которая по-прежнему доверчиво держалась рядом с ним, держалась на расстоянии вытянутой руки.

Ему казалось, что они плыли невероятно долго, теперь он часто и с тревогой поглядывал на девушку; она уже не пыталась подражать ему, не выбрасывала рук из воды, а еле скреблась ими, упрямо глядя только перед собой.

Мичман понимал, что ей сейчас было просто необходимо хотя бы одно ободряющее слово. Но где ему было взять его, то слово? А врать не решался.

И вдруг, когда он намеревался предложить ей короткий отдых, над волнами возник рев мощных моторов. Мичман не сразу отреагировал на него, сначала придирчиво проверил себя, но потом все же сказал, не пытаясь скрыть радости:

— Сам морской охотник за нами пожаловал.

Она словно не услышала этих слов. Во всяком случае, даже малым не выдала своих чувств.

Хотя моторы и ревели на полную мощность, мачту катера мичман увидел, как показалось ему, через бесконечно долгое время. Но закричал, вернее — завопил, лишь тогда, когда над горизонтом поднялись сначала рубка, а потом и весь морской охотник. Завопил, даже замахал рукой, пожалев, что утопил тельняшку, что теперь не может использовать ее вместо своеобразного флага.

С катера их заметили, он повернул к ним.

Теперь спасение было столь реальным, столь близким, что мичман от избытка чувств вдруг обнял, поцеловал в щеку свою невольную спутницу.

В этот момент море содрогнулось от страшного глубинного удара, а там, где еще мгновение назад морской охотник вспарывал носом упругие волны, к серым тучам взметнулся столб белой воды. Когда он опал, не было ни рева моторов, ни морского охотника. Снова лишь они двое и волны, равнодушно катящиеся по-прежнему на восток.

— Больше не могу, — сказала она.

В голосе ее не было ни обиды, ни отчаяния; эти слова сказал человек, уставший цепляться за жизнь — больше невозможно.

Мичману даже показалось, что девушка готова безвольно опустить руки и пойти ко дну, тем самым оборвав свои мучения. И он рукой ухватил ее за волосы, которые еще сегодня утром были локонами, уложенными по последней рижской моде, и заорал дико, сам не помня и не понимая себя от нахлынувшего бешенства:

— Если посмеешь, собственными руками так лицо твое изуродую, что мать родная, увидев, отшатнется!

Про лицо упомянул лишь потому, что был убежден: для любой девушки оно — главнее всего. Но она — ни слова в ответ. Только на глазах появились слезы.

Он, чтобы успокоиться, окунул лицо в воду и какое-то время пролежал так, словно разглядывал что-то там, на далеком морском дне.

И снова они поплыли. Но скоро девушка окончательно выбилась из сил. Даже глаза закрыла, будто намеревалась заснуть. Тогда он приблизился к ней вплотную и сказал как только мог спокойно и ласково:

— Знаешь, мне кажется, что нам нужно отдохнуть. На спине, не шевелясь, лежать можешь? Нет? Тогда просто повернись на спину, а я под тебя поднырну. Договорились?

Она покорно подчинилась ему, даже сама положила свою голову на его грудь.

Уже к концу первой минуты мичман понял, что для него это вовсе не отдых. Но сознание того, что жизнь девушки сейчас полностью зависит от него, так взбадривало и даже возвеличивало его в собственных глазах, что он терпел, как ему показалось, минут пять или даже чуть побольше, давая ей возможность восстановить хоть часть сил; как счастье, воспринял и ее вопрос: