Эфирный вихрь - Н Новиков

— Ну нет, — ответил брат. — Если уменьшить свои размеры, в простом, геометрическом смысле, можно и здесь, даже здесь в особенности, найти широкий простор для духа… и для многого другого. Не трогай руками, здесь смазано салом. Идем сюда, в эту дверь. Тут будет больше места. Даже самая маленькая комната может оказаться бесконечно большой. Например, если каждый шаг по направлению к середине ее будет в два раза меньше предыдущего.

— Ну, в этом я вижу мало величественного, — сказал я, становясь рядом с братом перед небольшой дверью, которой я раньше не замечал.

— Ты еще этого не рассматривал близко, — ответил он, поворачивая ключ.

После шума и света машинного отделения жуткая тишина и полный мрак нового помещения поразили меня. Брат вошел туда первый и повернул выключатель. Комната ярко осветилась. Когда я переступил порог, он тщательно закрыл за мною дверь. Оглядевшись кругом, я не увидел ничего замечательного. Даже больше: в этом небольшом кубическом помещении не было вообще ничего, кроме голых каменных стен да нескольких электрических лампочек, отражавшихся на их влажной и серой поверхности.

— Ну, что же? — спросил я.

— Подожди, — сказал брат и, вглядываясь внимательно в меня, добавил:

— Я хочу, чтобы ты сам заметил. Интересно, как это подействует на твои нервы.

Я снова стал рассматривать голые стены, по которым медленно стекали капли воды, точно слезы дождя по стеклам окон. За стеною все слышнее становились звуки, будто кто-то торопился, неустанно и вечно стремясь куда-то. Казалось, какие-то звери, очень большие и усталые, тяжело дышали, будто долго и издалека бежали и теперь расположились на отдых. Но в комнате все-таки было пусто. Я решил, что брат просто хочет проделать психологический опыт, окружив меня непривычной обстановкой. Я улыбнулся своей догадке, но, встретив удивленный взгляд брата, решил пойти навстречу его желанию и заняться анализом собственного настроения… Положительно меня гипнотизировал этот человек, к которому я всегда питал столь безграничное уважение. Его серьезность, оттененная монастырским однообразием пустой комнаты, начала передаваться мне. Действительно, как эти границы сосредоточивают. С запасом солнца и неба в душе, уединившись здесь на месяцы и годы, сколько можно создать удивительного. Эти каменные оковы для тела, они как будто вовсе не стесняют духа. Не оковами, а крыльями, каменными крыльями могут служить они ему. Я снова взглянул на брата, знаменитого отшельника этих гранитных и электрических пустынь. Его высокая фигура, бледное лицо и темные, серьезные глаза выражали нетерпеливое ожидание.

— Ничего не видишь. Здесь целый мир перед тобой. Неужели все и всегда так равнодушно проходят мимо бесконечности, едва не касаясь ее? Посмотри сюда, в середину.

На самом деле, я как-то не обращал раньше внимания на странное распределение света внутри этой тесной комнаты. Хотя на каждой стене было по два канделябра с лампочками накаливания и стены были ярко ими освещены, к середине комнаты свет терялся, как будто поглощенный сильным туманом, и переходил в центре в непроницаемый мрак. Меня сначала удивила не эта темнота, а то, что я ее не замечал раньше. Потом часть причины стала мне ясна: смотреть туда, в середину, было физически трудно. И еще, что было особенно странно: взгляд бессознательно отклонялся от этого направления, точно отталкиваемый невидимым магнитом. Когда я, наконец, приучил свое зрение к этому напряжению, стало еще труднее дать себе отчет в том, что собственно я вижу. Помню, что тогда еще у меня хватило смелости со смехом заметить брату, что другие, вот, изобрели вещь полезную — электрический свет, тогда как он, очевидно, трудится над изобретением электрического мрака. Брат ответил на это странной фразой, что у Бога тоже не хватило света, и ночью небо представляется такой же темной бездной. Это слово тогда как бы осенило меня. Услышав его, я, не сводя глаз с середины комнаты, инстинктивно отступил к самой стене. Страх, который подкрадывался ко мне еще от коридора, но с которым я боролся долго путем шуток, иногда неумных, над окружающей таинственностью, наконец владел мною. Я теперь увидел ясно и отчетливо то, что раньше только смутно ощущал, не позволяя себе на этом останавливаться. В тесном темном пространстве каменной кельи висело в воздухе в середине комнаты то, к чему ближе всего подходит слово бездна. Что-то беспредельное и огромное таилось в этом сгустке искусственного мрака, висящего с мертвой и почти материальной неподвижностью.

Скоро мне стала отчасти понятна и причина ощущения неудобства в глазах, вызывавшегося, по-видимому, непривычностью условий аккомодации хрусталика по бесконечно удаленному фокусу. Это было поистине окно в бесконечность, такое же, как и обыкновенные окна, выходящие на вольный простор, на звезды и на безмерность вечной синевы. Этот комок черноты, зажатый между полом и потолком, тоже как будто выходил куда-то, в какую-то новую, иную необъятность.

Нелепое, но, кажется, единственно верное сравнение приходит теперь мне на ум. Если бы эта дьявольская комната была вывернута наизнанку и поставлена так среди бесконечной пустыни, а я, беспомощный и слабый, цепляясь руками за холодные наружные стены, терялся испуганным взглядом в ее зияющей безграничности, я испытывал бы почти такое же ощущение.

Только тогда я смотрел бы на эту черную сферу изнутри, здесь же я видел ее извне, снаружи, со стороны выпуклости. И что еще удивительнее, — были моменты, когда различие между «внутри» и «вне» стиралось, исчезало для сознания. Оставалось только смутное ощущение затрудненности в глазах, какую всегда испытываешь, когда, разглядывая на экране, стене, фоне — то, что казалось пятном в той же плоскости, вдруг замечаешь, что это пятно представляет собой отверстие, в которое неожиданно проваливается взгляд. Но здесь отверстие было не в плоскости, а в пространстве, и имело форму шара.

Стараясь осмыслить показанный братом феномен, я пробовал внушить себе здравую, как мне казалось, мысль, что ему просто удалось сгустить в одном пункте какие-нибудь черные лучи, которые и давали иллюзию такой таинственности.

Гипнотизеры, пользуясь светящимся шариком, достигают изумительных результатов. Но свет во мраке — все-таки вещь привычная, обыденная, почти ежедневная, здесь же — мрак среди света, нечто обратное повседневному опыту. Действие такого эффекта может вызвать смешение даже таких представлений, как внутренняя и внешняя выпуклость и вогнутость, и я не знаю еще что.

Но эти соображения, как действительно простые и ясные, там, лицом к лицу с тем темным клубком, казались бессмысленными. Иллюзия уходящей в бесконечность дали становилась все совершеннее и загадочнее.