Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах. - Алексей Вышеславцев

Успехи климатологии довели до определения изотермических линий; открытия в областях электромагнетизма определили географическое распространение гроз.

Еще прежде важных завоеваний в области сил и законов природы, Старый Свет устремился через океан на новый материк. Там вырастали новые государства, завязывались и запутывались новые узлы, разрешаясь страшными драмами. Сколько записала история кровавых страниц с того времени, как переплыло в Новый Свет первое судно Колумба!.. Родился Вашингтон, подаривший свободу целой обширной стране и основавший на прочных началах независимое государство…. Как поразительные явления громадных вулканов Нового Света дали новое направление науке, объяснили менее редкие и непонятные вулканические явления Европы, так точно новые гражданские отношения этого нового мира, перенесенные в старый, пробудили страсти и дали толчок мысли, задремавшей под гнетом предания. Волны Атлантического океана несли Лафайета во Францию; по Атлантическому океану стремились суда в далекую Индию, начиная от корабля Васко де Гамы до нашего клипера Пластуна, рассчитывающего, как по пальцам, когда он обогнет прежде страшный мыс Бурь, когда встретит пассат…. Океан пережил время чудесного и таинственного, пережил и время своей силы и могущества и стал теперь широкою большою дорогою… Человечество, развившись у берегов Средиземного моря, искало за пределами Геркулесовых столбов более обширной деятельности. Победив Атлантический океан, оно обжилось и на нем. Как Средиземное море сделалось внутренним озером, и прежде живые его колонии: Тир, Карфаген, Венеция и т. д., развалинами своими оживляют берега его, так Атлантический океан стал Средиземным морем, тоже с своими Геркулесовыми столбами, — с мысом Горном и мысом Доброй Надежды, — за пределы которых манит теперь еще более обширное море…. И близко то время, когда Великий океан будет великим Средиземным морем. Он ожидает цивилизации на свои бесчисленные острова, на разбросанные материки, на сцену своей роскошной природы.

Из этого вы можете заключить, что переход наш от Шербурга до мыса Доброй Надежды никак не может назваться путешествием. Мы просто ехали, как ехал Василий Иванович из Москвы в Мордасы; ехали тоже по беспокойной дороге и также заезжали на станции, из которых первая была остров Мадера, другая — Тенериф, третья — Сан-Яго и четвертая — остров Вознесения. 29-го ноября задымила наша эскадра на шербургском рейде. День был очень хороший; белый пар густыми клубами выскакивал из труб, расходился и сливался в ору массу, которая густым облаком расстилалась над городом. Все были в довольно грустном расположении духа. He смотря на короткий срок, мы уже несколько обжились на месте, попривыкли; у всех завелись знакомые и знакомки. Обычные наклонности проявились в каждом: кто вздыхал по образовавшейся сердечной склонности; кому не хотелось оставлять обогретого угла; кто жалел о завтраках, гомарах и frommage de Вгу, с устрицами: кто боялся предстоявших качек и непогод. Я стоял у планшира и думал о вчерашнем, последнем вечере. Мы были в театре, где играли какую-то комедию: Дюкурти (Du Courty) смешил нас до упада. В антрактах глаза наши разбегались по балконам и ложам. Там, между газовых платьев, разноцветных лент и затейливых куафюр, командир бразильского корвета, мужчина с черною бородою и энергическим выражением лица, любезничал и рисовался, возбуждая наше одобрение и отчасти зависть. Он входит в ложу г. В. и садится около его жены так свободно, как будто у себя в кабинете; он смотрит ей в глаза, громко сместся, наклоняется к ней. A она?… её взгляд суров, сдержан; черты лица покойны; рот (прекрасный, с нежными очертаниями губ) сжат; цвет кожи матовый; лебединая шея связывает молодую головку с роскошным бюстом. В лице у неё есть что-то особенное, и в ней много породы. Она с виду сурова, но в тонких чертах лица её можно уловить выражение нежности; a взгляд её, по мнению наших вздыхателей, если она захочет кого подарить им, может прожечь насквозь. Я вспоминал вместе и о другой женской фигуре: в клубах вылетающего пара рисовалась передо мной четырехугольная зала, с темно-пунцовыми драпировками на нишах. Среди залы; на пьедестале, стояла безрукая, вероятно, белокурая, тысячелетняя красавица…. В ней особенно хороши поворот головы и кроткий взор, бросаемым из полуоткрытых ресниц. Я вспомнил, как я сидел на одном из красных диванов залы; направо; в дверях, выглядывала колоссальная Юнона; но я не смотрел на нее, a не сводил глаз с милосской красавицы, как будто хотел увидеть в ней что-нибудь еще больше того, что дает она… И странно, что красота её не поражала, но какая-то привязывала, приголубливала…. Годы бы, кажется, просидел здесь, только бы видеть это доброе, прекрасное лицо, этот кроткий, ласкающий взгляд. Какое сравнение с прежнею луврскою царицей, известною Дианою!.. Ta, точно петербургская дама, взглянет гордо, холодно; да еще стоит она теперь, невозмутимая, в соседстве Марсия, с которого сдирают кожу….

Воображение мое понеслось бы дальше, если бы команда: «всех наверх, с якоря сниматься!» не заставила очнуться. В последний раз я взглянул на Шербург, когда уже винт шумел, и эскадра наша, корвет за корветом, клипер за клипером, оставляя за собою длинные черные струи дыма, быстро шла в море: дым скрыл за собою и город, и берег.

В первые дни плавания мы отделились от эскадры; океан встретил нас серенькою погодою и качкой. Волны его двигались какая-то равномерно, в такт; иногда шел дождь, было сыро и с непривычки довольно неприятно. На осьмой день, в ночь, погода «засвежела», волнение стало сильное. Клипер, переваливаясь с бока на бок, трещал своими переборками. Сквозь сон я слышал, как размахи его увеличивались, как волна сильными ударами разбивалась о борт. От качки я беспрестанно сползал с постели и никак не мог приловчиться, чтобы снова уснуть. Из соседних кают слышались по временам тревожные вопросы, как вдруг топот на палубе раздался какая-то особенно громко: разбило вельбот, висевший на боканцах. Как ни интересно подобное приключение, я однако не вышел наверх, a упорно пролежал в койке до утра, не заснув, впрочем, ни на минуту. Я был в выигрыше, потому, во первых, что не измочился, во вторых, провел бессонную ночь собственно от бури, среди океана. Целый день волнение не унималось, хотя ветер стих с утра. Волнение океана величественно, движение волн правильно и однообразно; как-будто где-то глубоко скрыта, но присутствует его сила, и на поверхности вод является только её признак. Клипер легко взлетал на вздымавшиеся горы, и, стремительно падая в разверзавшиеся ямы, снова приподнимался, гордо неся свои паруса на гнувшихся стеньгах, на гудящих, как струны эловой арфы, снастях. К вечеру небо прочистилось, солнце стало пригревать промокнувшую команду. И вот, на баке раздался звук бубна и хоровая песня, топот трепака… Это развеселит хоть кого; развеселит, конечно, не самая пляска, но энергия, бодрость и живость наших матросов. При этом замечу, что нигде солнце не действует так живительно на утомленные силы, как в море. Я был свидетелем этого и прежде, во время нашего кратковременного знакомства с Балтийским и Немецким морями, и после, когда плыли по Южному окенну и Индийскому морю. После четырех, пяти дней свежей погоды, или шторма, когда у всей команды не оставалось ни одного нерва, не обессиленного страшным возбуждением, как физическим, так и нравственным, ни одной мысли, не отзывавшейся апатией и мертвенным равнодушием, наконец, ни одной нитки сухой, — утихнувшее волнение, прояснившееся небо и яркое солнце в одну минуту восстановляли дух и физическую силу. И усталость, и заботы, и опасность — все забывалось. Выйдешь наверх, сердце радуется: в воздухе тепло, качка постепенно уменымается, волны уже не переливают с своими бурлящими гребнями через планшир и не затопляют палубы, но тихо замирают у борта, шипя и пузырясь в потухающем гневе. Между мачтами развешивается белье, и палуба напоминаст в это время двор Ивана Никифоровича, когда кухарка выносила его платье, белье, шпагу, и ружье для проветривания и просушки. Наши плащи и кожаные балахоны, распростершись во всю ширину, тоже как будто бы греются, и очень довольны теплым днем. Желающие выспаться располагаются в рострах; иной подлезет под баркас, и там, раскинувшись, в живописной позе, в громком сне набирает новых сил и здоровья. В другом месте, охоспои просвещаться собрались в кучу около читающего сказку Про Фому и Ерему; кто чинит сапоги или платье; на всем и на всех печать удовольствия, мира и тишины…. A вчера сколько было физических усилий, сколько пота, выступавшего на лбу, не смотря на холод, ветер и брызги холодной s соленой воды, не смотря на души, обдававшие с ног до головы. И все это отдохнуло от теплого, ласкающего луча солнца.