Когда я стану великаном - Туманян Инна Суреновна

— А Копейкин? — Тревога тотчас же появилась на лице Эльвиры Павловны.

— Его нет. Он уже несколько дней болен!

— У него ангина! Тридцать девять температура…

— Хоть на этот раз будет спокойно! — с облегчением вздохнула Эльвира Павловна. — Феденька, а вообще какие-нибудь меры предосторожности, чтобы все было спокойно, надо предпринять.

— У меня на всех входах и выходах свои люди.

Довольная Эльвира Павловна упорхнула так же быстро, как появилась.

— Так, — деловито сказал Ласточкин, что-то соображая и обращаясь к фотографу: — Вот что, детка, поснимай в фойе родителей, да-да! Учителей, кстати сказать, тоже. И особенно Марью Ивановну, которой намекнешь, чтоб завтра нас не спрашивали. Ну, мол, делаем престиж школы и прочее. Да, еще этого, из гороно, его тоже надо. Уже звенел второй звонок, а учительница английского языка Джульетта Ашотовна только появилась за кулисами. Она несла костюмы, разные предметы реквизита.

— Обязательно подпишите у Клавдии Ивановны квитанцию за прокат вееров и ботфортов. И ни в коем случае не сдавайте в прачечную мантилью, я ее сама постираю! — говорила она на ходу.

Её тут же обступили ребята, засыпали жалобами:

— Джульетта Ашотовна, Дагешовой обе перчатки на левую руку дали!

— Джульетта Ашотовна, а Васин все инвентарные номера закрасил!

— Прекрасно, ребята, все хорошо! — кивала она, словно не слыша. — Кип смайлинг! Держите улыбку! А знаете ли вы начало этого афоризма? «Воображение дано человеку как компенсация за то, что он не такой, каким хотел бы быть. А чувство юмора — чтобы примирить его с тем, что он есть». И потому — кип смайлинг! И ни пуха ни пера. — Она постучала по дереву.

Прозвенел третий звонок, и все рассаживались в зале, постепенно затихая. Уже зазвучали вступительные музыкальные аккорды.

Ласточкин нервничал в ожидании выхода. Неожиданно его окликнул корреспондент стенгазеты:

— Федя, так чем тебе близок Сирано? Я не могу заметку закончить! — прошептал он.

— Что?.. Старик, придумай что-нибудь сам! Мне уже пора на сцену!

— Но ты лучше сформулируешь!

— Ладно! Пиши, быстро! Это ж так просто: честностью смелостью, благородством! Романтическим мироощущением! Ну… Доканчивай. Беги! Да!.. Своей гражданской позицией! Это обязательно! — многозначительно подчеркнул он.

Когда погас свет и в притихшем зале раздались первые слова монолога Сирано, по коридору мелькнули две мальчишеские фигуры. Они тащили что-то огромное, прикрыв плащом, оглядываясь и стараясь проскользнуть за кулисы незамеченными…

Ласточкин, стоя в лучах софитов, с неподдельной страстью обращался в зал:

Не думать никогда о деньгах, о карьере, А, повинуясь дорогой химере, Лететь хоть на луну, все исполнять мечты, Дышать всем воздухом, гордиться всей свободой, Жить жизнию одной с волшебницей природой…

Нет, не видал он, как Васька Белкин раскрыл спрятанную под плащом коробку с огромным тортом и громким шепотом позвал:

— Пайкин!

Пайкин-Ле-Брэ замер: он увидел торт! А Ласточкин-Сирано продолжал:

Возделывать свой сад, любить свои цветы!.. Благодаря ль судьбе, благодаря ль уму… Всего — ты слышишь ли? — добиться одному.

Васька Белкин не унимался и все шипел:

— Пайкин! Это всё тебе! От Копейкина!

Пайкин не сразу оторвал взгляд от торта и потому запоздал с репликой!

Добиться одному? Да это, друг, прекрасно, Но только против всех бороться все ж напрасно,

Вдруг из зала разделся хрипловатый мальчишеский голос, резкий, как команда:

— На руки! Считаю до трех! Раз!

На какое-то мгновение Пайкин-Ле-Брэ замер, но, пересилив себя, словно отогнав невероятный мираж, продолжал, правда, уже далеко не так уверенно:

Зачем себе врагов повсюду наживать? Замашки странные какие?..

Ощетинившийся от выкрика Ласточкин, испепелив зал ненавидящим взглядом, повернулся к Пайкину-Ле-Брэ:

А что же? Всех, как вы, друзьями называть И, профанируя те чувства дорогие, Считать десятками иль сотнями друзей? Нет! Эти нежности не по душе моей!..

— Два! — еще более властно и беспощадно потребовал голос из зала.

И случилось невероятное. Пайкин-Ле-Брэ встал на руки. Третьей опорной точкой была его голова.

Все произошло так быстро и неожиданно, что реакция зале несколько запоздала: сначала легкий шорох прошел по рядам, потом смех, шум, хохот, грохот, нарастая, превратился в шквал. И опять тот же голос:

— Браво, Пайкин! Три! Ты выиграл пари!

Ребята хохотали, свистели, улюлюкали.

— Копейкин! — ахнула Эльвира Павловна, и глаза её остановились, как в детской игре «замри».

Бедный Ласточкин и Эльвира Павловна бросились в зал, но виновников найти уже было невозможно.

За кулисами Пайкин с нескрываемым удовольствием уплетал огромный торт.

Ласточкин и Эльвира Павловна обрушили на него поток свистящих и шипящих звуков, сквозь которые прорывались слова «хулиганство!», «натворил!», «издевательство» и, наконец, членораздельная фраза:

— Ты что… Нарочно?

— Но мы же поспорили! — с олимпийским спокойствием отвечал Пайкин. — И я у него выиграл! Понимаете? Выиграл лари у самого Копейкина!

Они сидели в пустом биологическом кабинете — член родительского комитета Эльвира Павловна, преподавательница английского языка Джульетта Ашотовна и представитель гороно Сергей Константинович, и все трое были несколько растерянны. Джульетта Ашотовна (она-то больше всех потратила сил и времени на этот злосчастный спектакль) чувствовала себя почему-то виноватой, глядя на безутешную Эльвиру Павловну, и думала только об одном: сак помочь бедной женщине? Сергей Константинович молчал, думая, казалось, о чем-то своем. Не переставая всхлипывать, Эльвира Павловна говорила сквозь слезы:

— Все, что произошло, закономерно. Я, например, ничуть не удивлена! Отъявленный хулиган! Поверите, Сергей Константинович, вся школа от него плачет. И сколько мы ни разбирали его на родительском комитете, никто не мог найти на него управу. Да вы его увидите, все поймете! Каждый день какие-нибудь выходки, драки… Знаете, другие — в хоккей, в футбол, а он — каратэ. Откуда у нас могла появиться эта каратэ?

— Из Японии! — наивно пояснила Джульетта Ашотовна.

— Да? Ну вот… Сначала — каратэ, потом — харакири. А стишки его издевательские! Вы знаете, я, между прочим, обратила внимание, что он читает такую толстую красную книжку «Гаргантюа… э…

— …и Пантагрюэль», — подсказала Джульетта Ашотовна.

— Да, да. Я спрашиваю: про что там? А он ткнул пальцем, там… на каких-то дверях…

— На вратах Телемской обители, — опять с готовностью подсказала Джульетта Ашотовна.

— Да, да! Написано… — Она даже понизила голос. — «Делай всяк, что хочет»! Видите, что вычитал?!

— Вы знаете, он даже способный… — попыталась слабо защититься Джульетта Ашотовна, но Эльвира Павловна обожгла ее гневным, укоряющим взглядом, и она только вздохнула. — Он действительно вносит некоторый сумбур…

— А учится он как?

— С учебой его… Погодите, еще чем это кончится! — вздохнула Эльвира Павловна. — Он, поверите ли, стал отличником на пари. Я еще сказала: что за пари?! В какое время вы живете?!

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в кабинет ворвались два здоровенных старшеклассника с повязками дежурных. С ними был маленький мальчишка, вроде бы пятиклассник. Держался он как-то вызывающе-покорно. Его вихрастая голова, большие уши, живые хитрые глаза, зоркий взгляд делали его похожим на хищного птенца, готового вот-вот броситься на вас.