Мальчик в красной рубашке - Николай Федоров

Папа хотел еще что-то сказать, но в это время пришла мама. После дежурства мама всегда усталая и оттого, наверное, сердитая. Папа помог ей раздеться, вытащил тапки из-под шкафа, потом сказал:

— Слышишь. Лена, сын-то твой заинтересовался генеалогическим деревом. Желает знать свою родословную.

— А он каким угодно деревом готов интересоваться, только не уроками, — сказала мама. — Ты дневник у него проверил? Ты знаешь, что у него по математике за контрольную двойка? Мы зачем, спрашивается, ему электронную машинку покупали? Чтобы он кота на ней учил?

«Ну, поехала», — с тоской подумал я. И далась же ей эта машинка! Как чуть что, сразу про машинку вспоминает. Будто она голову может заменить. Хорошо еще про кубик Рубика не вспомнила. А то как начнет прорабатывать, так сразу: «Все нормальные дети давно научились собирать кубик Рубика. А ты даже один слой не можешь. Бестолочь!» Но разве я виноват, что терпеть не могу этот дурацкий кубик? У меня к нему прямо отвращение. Когда я вижу, как ребята с безумным упорством крутят этот кубик, меня сразу в дрожь бросает и скулы сводит.

— Мама, — сказал я спокойным голосом, — я ведь тебе уже много раз объяснял: вовсе я не собирался учить Барсика считать на машинке. Что я — сумасшедший? Просто я хотел сделать такую смешную фотографию и послать на конкурс. Я даже и название придумал: «В лапу со временем».

— Очень остроумно. А к хвосту кошачьему машинку привязать хотел — тоже для конкурса? Дикарь. Если б ты научился как следует с ней работать, ты бы двоек по математике не получал. В отличие от бездельников, машинка никогда не ошибается.

— Вот это-то и страшно, — сказал я.

Мама, не донеся расческу до волос, повернула голову и с недоумением на меня посмотрела:

— Коля, ты всегда понимаешь, что говоришь?

— Ну, в общем, да. Когда внимательно слушаю.

Папа не выдержал и прыснул в кулак. Мама тоже засмеялась и махнула рукой.

— Два бездельника, честное слово! Вместо то го чтобы как следует проработать с ним «Дети подземелья» — или что там у них по программе, он рассказывает ему всякие байки. Ну, всё, идите учить уроки. А потом рисуйте свои деревья.

В комнате папа рассеянно полистал мой дневник, походил по комнате, потом сказал:

— Знаешь, что. У отца, ну, у деда твоего, была родственница. Не то троюродная сестра, не то тетка какая-то. Он ей, вроде, писал иногда. Надо бы поискать ее адрес. Завтра суббота, ты в школу пойдешь, а я буду антресоли разбирать. Попробую найти. Вот если найду, то мы ей и напишем. Отец, помнится, говорил, что она старше него. Так что у нее можно будет узнать и про деда твоего, и про прадеда.

На другой день, когда я пришел домой после школы, папа сказал:

— Ну, нашел я адрес. И как зовут узнал: Вязьмикина Вера Ивановна. Живет в Весьегонске — есть такой городок в Калининской области.

— Так давай письмо писать, — сказал я. — Я сейчас по дороге конвертов купил. А то, думаю, вдруг дома конвертов нет.

— Да, да, конечно, можно написать, — задумчиво сказал папа. — Но у меня есть идея поинтересней. Что, если мы с тобой махнем в этот Весьегонск на машине? А?

— Как? Прямо сейчас? — удивился я.

— Нет, не сейчас, конечно. Вот слушай: через пять дней майские праздники. Так?

— Так.

— Наша мама, как известно, нас бросает. Она изволит лететь по турпутевке в Алма-Ату. Ну а мы с тобой что будем киснуть три дня? Сядем да и поедем. Для чего, спрашивается, мы машину покупали? А до Весьегонска всего-то километров четыреста. Часов за шесть запросто доедем. Ну почему не слышу «ура»?

— Ура! — завопил я и кинулся к папе на шею, чуть не свалив его с ног.

Хуже нет ждать, пока время пройдет. Время будто чувствует, что ты его торопишь, и начинает над тобой издеваться. Это всем известно. Но все-таки дни, остававшиеся до нашего отъезда, проползли. Рано утром мы проводили маму в аэропорт и, не заезжая домой, помчались на восток, в старинный город Весьегонск.

Папа не ошибся — не прошло и шести часов, как мы въезжали в город.

Улица, которую мы разыскивали, оказалась на окраине. Выглядела она совсем по-деревенски: пыльная грунтовая дорога, заросшая по обочинам крапивой и лопухами, потемневшие деревянные домики с палисадниками, огражденными от улицы зеленым штакетником.

Теткин дом ничем не отличался от своих соседей. Только на окнах я заметил деревянные резные ставни, свежевыкрашенные голубой краской. Во дворе за деревянным врытым в землю полом сидели двое мальчишек. Перед ними стоял маленький переносной телевизор с тонкой антенной. Наверное, по телевизору показывали что-то смешное: мальчишки дружно хохотали и радостно пихали друг друга локтями. Они так увлеклись, что даже не заметили, как мы отворили калитку и подошли. В это время из телевизора голос известного актера прокричал: «Ну что, Горацио? Дрожишь и бледен? Пожалуй, это не одна фантазия?»

— Вот уж никогда бы не подумал, — громко сказал папа, — что «Гамлет, принц датский» такая смешная пьеса.

Мальчишки подняли головы и с удивлением на нас уставились. Один из них, на вид постарше, встал и слегка смутившись сказал:

— Да нет. Это у нас телевизор так показывает. Совсем испортился. А вы к кому?

— Мы ищем Вязьмикину Веру Ивановну. Она здесь живет?

— Вязьмикина? Нет, такие тут не живут.

— Тут мы живем. Гавриловы, — сказал мальчишка помладше и тут же получил легкую затрещину.

— А ты не суйся, пока не спрашивают! Сбегай-ка лучше — позови мать.

Вскоре из дома вышла полная молодая женщина с добрым усталым лицом.

— Здравствуйте, — сказала она. — Вы кого-то ищете?

— Мы бы хотели видеть Вязьмикину. — сказал папа. — Веру Ивановну Вязьмикину.

Женщина растерянно развела руками:

— Так она ж померла. Года уж четыре тому назад. Васятка, мы сколько времени тут живем?

— Три с половиной года, — не задумываясь отчеканил старший мальчишка.

— Вот, стало быть, тогда и померла. Она ведь одинокая была, ну, нам исполком этот дом и отдал.

— Значит, вы ее не знали? — спросил папа.

— Нет, совсем не знали. И не видели никогда. А вы кто же будете? Родственники?

— Ну, в общем, да. Родственники. Правда, очень далекие. Так, знаете ли, десятая вода на киселе.

— Так, может, вы насчет какого наследства?

— Нет, нет, нет, — поспешно сказал папа. — Этот вопрос нас совершенно не интересует. Нам бы другое узнать: не осталось ли у вас от нее каких-нибудь бумаг, фотографий… Ну, вы понимаете.

— А как же, остались. Вещички-то ее мы в сарай сложили. Ну какие там у старушки вещи были кровать железная да шкаф-развалюха. А вот ларчик с бумагами в доме лежит. Я Пете, мужу-то, еще тогда сказала — мало ли, говорю, какие родственники сыщутся… Да вы проходите в дом-то, проходите. Милости просим. Мальчонка-то устал поди. Вы откуда ж приехали?

Если снаружи дом был настоящий деревенский, то комната, в которую нас провела хозяйка, выглядела совсем как любая городская квартира: полированная стенка, тахта, покрытая клетчатым пледом, цветной телевизор. Только пол был дощатый, крашеный.

Не успели мы с папой хорошенько оглядеться, как на столе появился чайник и блюдо с румяными пирожками. Папа пытался было протестовать, но хозяйка и слушать не хотели.

— Вот перекусите маленько с дороги, а там, глядишь, и обед поспеет, — говорила она, разливая чай.

— А вы разве не будете? — спросил папа, увидев на столе только две чашки.

— Ни-ни-ни, и не буду. Диета у меня строгая. А вы кушайте, не стесняйтесь. Сейчас я вам ларчик-то старушкин принесу.

Она вышли и вскоре вернулась, держа в руках деревянную шкатулку размером со среднюю коробку из-под торта. Шкатулка когда-то была покрыта лаком, но теперь лак стерся, и шкатулка имела неопределенный темно-серый цвет старого пропыленного дерева. В общем, это был обыкновенный деревянный ящичек с откидной крышкой.

Хозяйка поставила шкатулку на стол и сказала:

— Ну, вы сидите, отдыхайте, смотрите, а я тут рядом, на кухне буду. Кликните, если что.

И она ушла.

— Ну, открывай, — сказал пана.

Я осторожно придвинул шкатулку к себе и вдруг почувствовал, что почему-то волнуюсь. У меня даже ладони вспотели, и я вытер их об штаны. И только после этого открыл крышку.

В шкатулке были письма. Несколько пачек, аккуратно перетянутых выцветшей тесьмой. Под ними ветхая картонная коробка с двумя десятками пожелтевших фотографий, а еще ниже, на самом дне, лежала плоская металлическая коробка, на которой старым русским шрифтом было написано: ЛАНДРИНЪ.

— Знаешь, что такое ландрин? — спросил папа, вынимая коробку.

— Какие-нибудь старинные папиросы, — сказал я. — На портсигар похожа.

— Нет, это конфетки такие были. Леденцы.

Папа осторожно открыл коробку, и мы с любопытством заглянули внутрь. Там лежал совсем маленький, величиной со спичечный коробок, портрет мальчика в красной рубашке-косоворотке. Длинная светло-русая челка падала мальчишке на глаза, а серьезное, немного грустное лицо было усыпано веснушками. Среди старых, пожелтевших бумаг и фотографий портрет казался совсем живым, будто только вчера написанным.