Часть речи - Иосиф Бродский

Песня невинности, она же — опыта

On a cloud I saw a child,

and he laughing said to me…

Мы хотим играть на лугу в пятнашки,не ходить в пальто, но в одной рубашке.Если вдруг на дворе будет дождь и слякоть,мы, готовя уроки, хотим не плакать.

Мы учебник прочтем, вопреки заглавью.То, что нам приснится, и станет явью.Мы полюбим всех, и в ответ — они нас.Это самое лучшее: плюс на минус.

Мы в супруги возьмем себе дев с глазамидикой лани; а если мы девы сами,то мы юношей стройных возьмем в супруги,и не будем чаять души в друг друге.

Потому что у куклы лицо в улыбке,мы, смеясь, свои совершим ошибки.И тогда живущие на покоемудрецы нам скажут, что жизнь такое.

Наши мысли длинней будут с каждым годом.Мы любую болезнь победим иодом.Наши окна завешены будут тюлем,а не забраны черной решеткой тюрем.

Мы с приятной работы вернемся рано.Мы глаза не спустим в кино с экрана.Мы тяжелые брошки приколем к платьям.Если кто без денег, то мы заплатим.

Мы построим судно с винтом и паром,целиком из железа и с полным баром.Мы взойдем на борт и получим визу,и увидим Акрополь и Мону Лизу.

Потому что число континентов в мирес временами года, числом четыре,перемножив и баки залив горючим,двадцать мест поехать куда получим.

Соловей будет петь нам в зеленой чаще.Мы не будем думать о смерти чаще,чем ворона в виду огородных пугал.Согрешивши, мы сами и станем в угол.

Нашу старость мы встретим в глубоком кресле,в окружении внуков и внучек. Еслиих не будет, дадут посмотреть соседив телевизоре гибель шпионской сети.

Как нас учат книги, друзья, эпоха:завтра не может быть также плохо,как вчера, и слово сие писатив tempi следует нам passati.

Потому что душа существует в теле,жизнь будет лучше, чем мы хотели.Мы пирог свой зажарим на чистом сале,ибо так вкуснее: нам так сказали.

Hear the voice of the Bard!

Мы не пьем вина на краю деревни.Мы не дадим себя в женихи царевне.Мы в густые щи не макаем лапоть.Нам смеяться стыдно и скушно плакать.

Мы дугу не гнем пополам с медведем.Мы на сером волке вперед не едем,и ему не встать, уколовшись шприцемили оземь грянувшись, стройным принцем.

Зная медные трубы, мы в них не трубим.Мы не любим подобных себе, не любимтех, кто сделан был из другого теста.Нам не нравится время, но чаще — место.

Потому что север далек от юга,наши мысли цепляются друг за друга.Когда меркнет солнце, мы свет включаем,завершая вечер грузинским чаем.

Мы не видим всходов из наших пашен.Нам судья противен, защитник страшен.Нам дороже свайка, чем матч столетья.Дайте нам обед и компот на третье.

Нам звезда в глазу, что слеза в подушке.Мы боимся короны во лбу лягушки,бородавок на пальцах и прочей мрази.Подарите нам тюбик хорошей мази.

Нам приятней глупость, чем хитрость лисья.Мы не знаем, зачем на деревьях листья.И, когда их срывает Борей до срока,ничего не чувствуем, кроме шока.

Потому что тепло переходит в холод,наш пиджак зашит, а тулуп проколот.Не рассудок наш, а глаза ослабли,чтоб искать отличье орла от цапли.

Мы боимся смерти, посмертной казни.Нам знаком при жизни предмет боязни:пустота вероятней и хуже ада.Мы не знаем, кому нам сказать «не надо».

Наши жизни, как строчки, достигли точки.В изголовьи дочки в ночной сорочкеили сына в майке не встать нам снами.Наша тень длиннее, чем ночь пред нами.

То не колокол бьет над угрюмым вечем!Мы уходим во тьму, где светить нам нечем.Мы спускаем флаги и жжем бумаги.Дайте нам припасть напоследок к фляге.

Почему все так вышло? И будет ложьюна характер свалить или Волю Божью.Разве должно было быть иначе?Мы платили за всех, и не нужно сдачи.

Сретенье

Анне Ахматовой

Когда она в церковь впервые внесладитя, находились внутри из числалюдей, находившихся там постоянно,Святой Симеон и пророчица Анна.

И старец воспринял младенца из рукМарии; и три человека вокругмладенца стояли, как зыбкая рама,в то утро, затеряны в сумраке храма.

Тот храм обступал их, как замерший лес.От взглядов людей и от взоров небесвершины скрывали, сумев распластаться,в то утро Марию, пророчицу, старца.

И только на темя случайным лучомсвет падал младенцу; но он ни о чемне ведал еще и посапывал сонно,покоясь на крепких руках Симеона.

А было поведано старцу сему,о том, что увидит он смертную тьмуне прежде, чем сына увидит Господня.Свершилось. И старец промолвил: «Сегодня,

реченное некогда слово храня,Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,затем что глаза мои видели этодитя: он — Твое продолженье и света

источник для идолов чтящих племен,и слава Израиля в нем.» — Симеонумолкнул. Их всех тишина обступила.Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

кружилось какое-то время спустянад их головами, слегка шелестяпод сводами храма, как некая птица,что в силах взлететь, но не в силах спуститься.

И странно им было. Была тишинане менее странной, чем речь. Смущена,Мария молчала. «Слова-то какие…»И старец сказал, повернувшись к Марии:

«В лежащем сейчас на раменах твоихпаденье одних, возвышенье других,предмет пререканий и повод к раздорам.И тем же оружьем, Мария, которым

терзаема плоть его будет, твоядуша будет ранена. Рана сиядаст видеть тебе, что сокрыто глубоков сердцах человеков, как некое око».

Он кончил и двинулся к выходу. ВследМария, сутулясь, и тяжестью летсогбенная Анна безмолвно глядели.Он шел, уменьшаясь в значеньи и в теле

для двух этих женщин под сенью колонн.Почти подгоняем их взглядами, оншел молча по этому храму пустомук белевшему смутно дверному проему.

И поступь была стариковски тверда.Лишь голос пророчицы сзади когдараздался, он шаг придержал свой немного:но там не его окликали, а Бога

пророчица славить уже начала.И дверь приближалась. Одежд и челауж ветер коснулся, и в уши упрямоврывался шум жизни за стенами храма.

Он шел умирать. И не в уличный гулон, дверь отворивши руками, шагнул,но в глухонемые владения смерти.Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.И образ Младенца с сияньем вокругпушистого темени смертной тропоюдуша Симеона несла пред собою

как некий светильник, в ту черную тьму,в которой дотоле еще никомудорогу себе озарять не случалось.Светильник светил, и тропа расширялась.

Одиссей Телемаку

Мой Телемак,Троянская войнаокончена. Кто победил — не помню.Должно быть, греки: столько мертвецоввне дома бросить могут только греки…И все-таки ведущая домойдорога оказалась слишком длинной,как будто Посейдон, пока мы тамтеряли время, растянул пространство.Мне неизвестно, где я нахожусь,что предо мной. Какой-то грязный остров,кусты, постройки, хрюканье свиней,заросший сад, какая-то царица,трава да камни… Милый Телемак,все острова похожи друг на друга,когда так долго странствуешь, и мозгуже сбивается, считая волны,глаз, засоренный горизонтом, плачет,и водяное мясо застит слух.Не помню я, чем кончилась война,и сколько лет тебе сейчас, не помню.

Расти большой, мой Телемак, расти.Лишь боги знают, свидимся ли снова.Ты и сейчас уже не тот младенец,перед которым я сдержал быков.Когда б не Паламед, мы жили вместе.Но может быть и прав он: без меняты от страстей Эдиповых избавлен,и сны твои, мой Телемак, безгрешны.

1972 год