Двойная спираль - Джеймс Уотсон

Автор познакомил с рукописью некоторых из нас — участников этой истории, и мы предложили кое-какие фактические уточнения. Но лично мне не хотелось вносить чересчур много изменений, потому что свежесть и прямота, с которой изложены впечатления автора, придают книге особую ценность.

От автора

В этой книге я излагаю свои впечатления о том, как была открыта структура ДНК. При этом я попытался воссоздать атмосферу Англии первых послевоенных лет, в которой произошли почти все важнейшие события. Я хотел, чтобы эта книга показала, что наука вопреки мнению непосвященных редко развивается по прямому логическому пути. На самом деле каждый ее шаг вперед (а иногда и назад) — очень часто событие глубоко личное, в котором главную роль играют человеческие характеры и национальные традиции. Вот почему я попытался изложить свои непосредственные впечатления, а не давать оценку фактам и людям, исходя из того, что мне стало известно уже после открытия. Хотя последний подход, возможно, был бы более объективным, он не позволил бы передать тот романтически дерзкий дух, для которого характерны как юношеское самомнение, так и вера в то, что правильное решение должно оказаться не только изящным, но и простым. Поэтому многие высказывания могут произвести впечатление односторонних и несправедливых, но ведь так оно и бывает: люди часто сразу же и без всяких оснований чувствуют, что новые идеи и новые знакомые им нравятся или не нравятся. Но как бы то ни было, тут идеи, люди и я сам представлены такими, какими они представлялись мне тогда, в 1951–1953 годах.

Я понимаю, что отдельные эпизоды другие их участники изложили бы иначе — и потому, что иначе их запомнили, и главное потому, что два человека всегда видят одно и то же событие по-разному. В этом смысле никто никогда не сможет написать окончательную историю открытия структуры ДНК. Тем не менее я чувствую, что должен об этом рассказать — хотя бы потому, что многие из моих друзей-ученых интересовались, как именно была открыта двойная спираль, и для них неполный рассказ об этом все же лучше, чем ничего. Но самое важное, на мой взгляд, то, что широкая публика по-прежнему не представляет себе, как «делается» наука. Я вовсе не утверждаю, будто вся наука делается именно так, как описано здесь. Отнюдь нет: пути научных исследований почти столь же разнообразны, как и человеческие характеры. С другой стороны, я не думаю, чтобы путь, который привел к решению проблемы ДНК, был так уж редок для научного мира, где честолюбие и порядочность часто вступают в противоречие.

Мысль об этой книге зародилась у меня почти сразу же, как была открыта двойная спираль. Поэтому многие события, имевшие отношение к этому открытию, я помню гораздо лучше, чем большинство остальных эпизодов моей жизни. Кроме того, я широко пользовался письмами, которые чуть ли не каждую неделю писал родителям. Эти письма, в частности, позволили мне установить точную хронологию многих событий. Не менее ценными были замечания друзей, любезно прочитавших первые варианты книги и напомнивших мне подробности некоторых эпизодов, которых я коснулся лишь вкратце. Конечно, нередко наши воспоминания расходились, и эту книгу следует рассматривать как изложение моей собственной точки зрения.

Первые главы были написаны, когда я гостил у Альберта Сент-Дьёрдьи, Джона А. Уилера и Джона Кэрнса, и я хочу поблагодарить их за тихие кабинеты, из окон которых можно было смотреть на океан. Последующие главы были написаны благодаря стипендии Гуггенхейма, которая позволила мне ненадолго вернуться в английский Кембридж и воспользоваться любезным гостеприимством ректора и членов Кингз-колледжа.

По возможности я иллюстрировал книгу фотографиями, сделанными в описываемый период, и хотел бы выразить тут благодарность Герберту Гутфрейнду, Питеру Полингу, Хью Хаксли и Гантеру Стенту, которые прислали мне свои снимки. За редакторские замечания я очень признателен Либби Олдрич и Джойс Лейбовитц — они удерживали меня от полного надругательства над английским языком и не скупились на объяснения, как сделать книгу лучше. И наконец, я хочу поблагодарить Томаса Дж. Уилсона за огромную помощь, которую он оказывал мне с тех пор, как ознакомился с первым наброском. Без его мудрых, теплых и разумных советов эта книга так и не появилась бы в ее настоящем и — как я надеюсь — наиболее правильном виде.

Дж. Д. У.

Гарвардский университет

Кембридж, штат Массачусетс,

Ноябрь 1967 года

Посвящается Ноэми Митчисон

Летом 1955 года я договорился с несколькими приятелями поехать в Альпы. Альфред Тиссьер, бывший тогда членом Кингз-колледжа, обещал взять меня с собой на вершину Ротхорна, и, хотя я боюсь высоты, трусить было нельзя. И вот, поднявшись с проводником на Аллинин, чтобы приобрести необходимую сноровку, я отправился на почтовом автобусе в Циналь и в течение двух часов думал только о том, не начнется ли морская болезнь у шофера, который зигзагами вел автобус по узкой дороге, петлявшей среди каменных осыпей. Потом я увидел Альфреда: он стоял у входа в гостиницу и разговаривал с длинноусым профессором Тринити-колледжа, который всю войну провел в Индии.

Альфред был еще не в форме, и мы решили для начала дойти до ресторанчика у подножия огромного ледника, спускающегося с Обер-Габельхорна, — на следующий день нам предстояло подняться на этот ледник. Не успела гостиница скрыться из виду, как мы увидели спускающуюся навстречу нам группу альпинистов. Одного из них я сразу узнал. Это был Вилли Сидз, ученый, который за несколько лет до этого работал в Кингз-колледже Лондонского университета с Морисом Уилкинсом, исследуя оптические свойства нитей ДНК. Вилли скоро заметил меня и замедлил шаг, словно намеревался сбросить рюкзак и поболтать со мной. Однако он только буркнул: «А, Честный Джим!» — и быстро прошел мимо.

Плетясь в гору, я начал вспоминать наши первые встречи в Лондоне. Тогда ДНК еще была тайной, которой мог завладеть каждый, но никто не мог бы сказать, кому она достанется и будет ли он ее достоин, если она действительно окажется такой поразительной, как мы в глубине души надеялись. Теперь гонка уже позади, и я, один из победителей, знал, что история была отнюдь не простой и уж, во всяком случае, совсем не такой, какой ее представляли газеты. Действующих лиц, собственно говоря, было пятеро — Морис Уилкинс, Розалинд Фрэнклин, Лайнус Полинг, Фрэнсис Крик и я. И так как Фрэнсис был главной силой, определившей мою роль в этой истории, я начну рассказ с него.

1

Я никогда не видел, чтобы Фрэнсис Крик держался скромно. Возможно, в обществе других людей он скромен, но я его таким не видел. И нынешняя его слава тут ни при чем. Это теперь о нем говорят много, чаще всего почтительно и, может быть, в один прекрасный день он встанет в один ряд с Резерфордом и Бором. Но ничего подобного еще не было в те дни, когда осенью 1951 года я пришел в Кавендишскую лабораторию Кембриджского университета и присоединился к маленькой группе физиков и химиков, изучавших пространственную структуру молекул белков. Крику тогда уже было тридцать пять лет, и тем не менее он был почти никому неизвестен. Хотя товарищи по работе признавали за ним цепкий и проницательный ум и часто обращались к нему за советами, его нередко недооценивали, а многие считали, что он чересчур говорлив.

Фрэнсис Крик и Дж. Уотсон прогуливаются по кембриджскому двору. На заднем плане — часовня Кингз-колледжа.

Группу, к которой принадлежал Фрэнсис, возглавлял химик Макс Перутц — уроженец Австрии, обосновавшийся в Англии в 1936 году. Он уже свыше десяти лет собирал данные о дифракции рентгеновских лучей на кристаллах гемоглобина и, наконец, начал получать кое-какие результаты. Ему помогал сэр Лоуренс Брэгг, руководитель Кавендишской лаборатории. Вот уже почти сорок лет на глазах Брэгга — лауреата Нобелевской премии и одного из основателей кристаллографии — рентгенографический метод позволял решать все более сложные структурные проблемы. И чем сложнее была молекула, тем больше радовался Брэгг, когда удавалось определить ее строение. Вот почему в первые послевоенные годы его особенно интересовала возможность установления структуры белков — самых сложных из всех молекул. Часто в свободное от административных обязанностей время он заходил к Перутцу, чтобы рассмотреть его последние рентгенограммы, а потом отправлялся домой и пытался их интерпретировать. Фрэнсис Крик представлял собой нечто среднее между теоретиком Брэггом и экспериментатором Перутцем — он иногда занимался экспериментами, но чаще был поглощен теоретическими рассуждениями о том, как определить строение белков. У него постоянно появлялись новые идеи, он весь загорался и тут же выкладывал их каждому, кто готов был его слушать. Проходил день-другой, он убеждался, что его очередная теория неверна, и опять принимался за эксперименты, пока это ему не надоедало и он вновь не пускался в теорию.