Безопасность непознанных городов (ЛП) - Тейлор Люси

Тем вечером на ней был кардиган с длинным рукавом и, как обычно, часы, хоть те и остановились больше года назад. Все равно тут никто не обращает внимания на время: ослепительно белые стены блистательно избавлены от календарей и прочих предметов, способных помочь вырваться из лимба-чистилища в поток линейного времени с его расписаниями и умиротворяющим движением вперед.　

Нет, здесь им отказывают кое в чем другом... в ощущении нормального хода времени, сезонов и утекающих лет.　

Пора года здесь только одна — и это сущий ад.　

Она спрятала ложку в рукаве, закрепив черенок ремешком наручных часов, и доела пудинг вилкой, будто так и надо.　

Будто все как обычно.　

Спасибо тебе, Иисусе!　

Хранители, несмотря на добавочную пару глаз, не заметили, что еще недавно она ела пудинг ложкой, а теперь тыкает в него вилкой. К чему бы это? Может, хотели, чтобы она получила ложку? Более того, сами все подстроили? Может, тайно подыгрывали?　

Да какая разница!　

Наверное, хранители и насылают те сны, что мучают ее уже много месяцев. Сны о месте, совсем незнакомом и настолько погрязшем в пороках, что оно не имеет права на спасенье Господне. О таких невообразимых мерзостях и такой тошнотворной похоти, что, не повредись она здесь за годы рассудком, живо сошла бы с ума. Видения об извращениях и распутстве преследуют во снах и вторгаются в жизнь наяву. Можно зажмуриться, но это не останавливает поток образов. Должно быть, изображения находятся внутри глаз, спроецированы туда садистами-хранителями.　

Ну ничего, теперь она взяла над ними верх.　

Раздобыла ложку.　

О, спасибо тебе, Иисусе! Спасибо!　

Ложка.　

Той ночью, закрывшись в палате, она опустилась на колени перед кроватью и попыталась вознести молитвы... Куда там! Сатанинские картинки скакали перед глазами, и царство порока развертывалось во всем своем нечестивом великолепии. Она потянулась приласкать себя, но вместо этого — слава богу! — наткнулась на свое спасение.　

Спасибо тебе, Иисусе!

Наверное, в этот миг хранители смотрят, наслаждаются, радуются ее мукам.　

Плевать!　

Сейчас она им покажет!　

Она подняла ложку обеими руками и просунула холодный кончик под нижнее веко.　

И подумала о другой жизни, привилегированной и комфортной, в которой очень часто начинала завтрак, снимая шкурку с грейпфрута.　

Аккуратным треугольничком сдирала мясистую корку, закидывала сочный ломтик в рот и высасывала терпкую влагу.　

О боже, о боже, о боже, о божеобожеобожеобоже...　

Голову наполнила кровь. Тело будто пронзило разрядом высоковольтного тока. По щеке потекло что-то теплое и склизкое, словно устрица.　

А теперь второй, второй...　

Снова тошнотворная борьба с собственной упрямой плотью. Готово!　

Она рухнула в лужу крови, радуясь благословенной темноте.　

— Спасибо тебе, Иисусе! Спасибо! — И еще раз, во всю силу легких, не боясь, что кто-то может услышать: — Спасибо тебе, Иисусе!　

И так до тех пор, пока в черноте опустевших глазниц вновь не начались видения. Вот тогда она закричала так закричала.

Часть первая 

1

К началу аукциона по продаже рабов Вэл Петрильо несколько опоздала. Он проводился в Гамбурге ранней осенью и проходил в подвале «Дас К***» — одного из самых скандально известных секс-клубов Европы. Покупатели сражались за право провести час-другой в приватных комнатах с кем-нибудь из полуголых мужчин и женщин, добровольно выставивших себя на продажу.　

Вэл услышала об аукционе — и особом «рабе» — всего несколько часов назад и тут же вылетела из Парижа, прервав романтические выходные в обществе иранского студента-художника, с которым она познакомилась в секс-клубе на левом берегу[3]. Шикарный был парень. Сплошной тестостерон, ненасытность в постели и сухие мышцы. Вэл пообещала ему вернуться через несколько дней.　

В лучшем случае это была полуправда. Если бы Вэл и вернулась в Париж, то вряд ли к нему. Она предпочитала новое, неизведанное и смогла себя оторвать от этого великолепного самца лишь потому, что на горизонте замаячило нечто более заманчивое.　

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Вэл впервые приехала в Гамбург и сожалела, что пришлось мчаться в клуб прямо из аэропорта Фульсбюттель. Столь неподобающая спешка не вписывалась в ее стиль. Вэл нравилось наслаждаться городами неторопливо и обстоятельно: прибыть на поезде, причем лучше всего на заре, посидеть несколько минут в одиночестве на платформе. Она любила наблюдать за пригородными пассажирами с их деловитой походкой, за бомжами и шлюхами, которые расхлябанно шатаются по вокзалу, за иностранными туристами, зачастую робкими и неуверенными, но пытающимися это скрыть, хотя в силу незнания города и языка с опаской нащупывают путь по чужой земле. Себя Вэл никогда не относила к этой жизнерадостной, убогой и бурлящей толчее, считала скорее отстраненной наблюдательницей, кем-то вроде хозяйки голубятни, следящей за тем, как вокруг топчется и курлыкает ее стая.　

Вэл словно всегда отделяла себя от других невидимой стеной, своего рода второй, целлофановой кожей, поэтому, даже когда в тело вонзались партнеры, контакт был не более чем поверхностным. Невидимая стена, за которой она себя заточила, причиняла боль, но вместе с тем служила защитой.　

Наблюдение стало одной из форм безопасного контакта, блужданием в море похожих и в то же время других людей, о которых она лишь фантазировала, воображая их вкус, запах, прикосновения. Дело в том, что Вэл была сродни человеку, рожденному слепым и немым. Секс играл роль азбуки Брайля, средства общаться и завязывать отношения. Порой ей казалось, что без него она прекратит существовать.　

Впрочем, в юности ей хотелось именно этого — прекратить существовать, исчезнуть из мира людей. Тихо жить в одиночестве, этакой старухой в теле ребенка, коротая дни в некоем далеком, буколическом краю.　

В отцовском кабинете висела картина маслом — плоский остров в бурном море, поросший буйной зеленью и накрытый шапкой облаков цвета бледной поганки. Ровная линия горизонта прерывалась лишь очертаниями деревеньки средневекового вида.　

«Это остров Оркни на севере Шотландии», — когда-то пояснил отец, за несколько лет до этого разговора заглянувший туда с семьей во время тура по Европе, и Вэл прониклась яростной, романтической тоской по этому месту.　

«Когда вырасту, — повторяла она в детстве, как мантру, — я поселюсь на острове Оркни, стану писать море и обрету свободу».　

Но по таинственной причине, когда мы вырастаем, многие детские мечты теряют привлекательность, и все это не осуществилось.　

Когда-то, едва выйдя из подросткового возраста и прекратив менять приемных родителей как перчатки, Вэл последовала за своей мечтой стать художницей и целый семестр проучилась в Нью-Йоркской школе дизайна «Парсонс», но вскоре на смену интересу к тонкостям формы, текстуры и цвета пришли увлечения другого рода: небесно-голубые глаза молодого учителя керамики, коралловые соски девушки, с которой она недолгое время снимала квартиру в Сохо, фиолетовоголовый член аргентинского гитариста, встреченного в ночном клубе. Попытка утолить один голод неизменно разжигала с полдесятка других, и под наплывом примитивных желаний все остальные потребности превращались в жалкое ничто.　

Не прошло и полгода, как Нью-Йорк и мечта стать художницей потеряли всякую привлекательность.　

Вэл перебралась в Бостон, а оттуда — в Филадельфию и так далее от любовника к любовнику, а затем и от континента к континенту — путешественница без корней, отстраненно взирающая на глубоко чуждый ей мир, если не занята в каких-нибудь эротических играх.　

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Чтобы утолить ненасытную жажду новых впечатлений и новых способов взбодриться, Вэл взяла привычку менять города и сексуальных партнеров будто перчатки. Даже совокупляясь, она часто мечтала о ком-то следующем, и недосягаемое влекло ее куда больше тех, кто лежал на ней или под ней.