Самые первые воспоминания - Василий Шукшин

Образовалось село в 60-е годы прошлого века, когда началось печальное переселение людей российских в Сибирь, на вольные земли.

Приходили рязанские, самарские, тверские, вятские, котельнические и оседали здесь. Строились пришлые ближе к своим… Наверно, поначалу было несколько небольших деревень, а потом, со временем, все срослось – в Сростки. Но зато в одном селе образовалось несколько краев с разными обычаями и говором. Было пять краев: Баклань, Низовка, Мордва, Дикари и Голожопка. Так было еще при мне.

Баклань – это коренные сибиряки, чалдоны. Угрюмоватые, скуластые, здоровые… Мужики ходили – руки в брюки, не торопились, смотрели снисходительно, даже презрительно. Если бывали не среди своих, – помалкивали. Работяги. Лишнюю копейку не пропьют. Все – рыбаки, охотники. У всех лодки. Катунь знали верст на пятьдесят вверх и вниз по течению. Драться не любили, но умели.

Бабы бакланские – чистюли, рожать много не любили, тоже очень работящие, но не искусницы. Так все больше – Кочугановы, Борзенковы, Кукусины. Говорили так: «Дак это, ты че этот день делашь-то?» – «Ниче». – «Сплавам в островишко, посмотрим?» – «Дак это, у меня припасишки вышли». – «Я посмотрю, у меня, однако, есть маленько – дам» – «Но дак, а че – дай. Я, этто, на днях в городишко сбегаю, привезу». Договорились плыть на охоту; один другому пообещал дать ружейных припасов.

Низовка – это что-то среднее между чалдонами и «расейскими». Мужики красивые, драчуны, вечно на ножах с Бакланью. Дома строили крестовые, селились кучно. Там – Байкаловы, Любавины, Пономаревы, Морчуговы, Быстровы… Говорили правильно, немного нажимали на "р".

– Здоррово.

– Слава богу, – и все.

Говорить тоже не любили много. Уважали в человеке силу. По праздникам бились на кулаках. Гуляли «справно», хвастались друг перед другом столами – тем, что выставлялось на стол для гостей. Считалось, что мужик живет хорошо, если частенько гуляет. Вообще, в селе гуляли много. Но алкоголиков как-то не было.

Мордва, Дикари и Голожопка – это «расея»: Поповы, Бедаревы, Дегтяревы, Докучаевы, Бровкины, Колокольниковы. Это края большие, крикливые, песенные. Там «чавокали», «надыськали», «явокали»… Там хлеборобы, лошадники, плотники. Там, если гуляли, – с треском, с поножовщиной, с песнями, от которых грустно становилось. Там умели поговорить, умели словчить в деле… Мужики не такие крупные, как в Баклани или Низовке, но верткие и дружные: где один не справится – приведет орду. Там любили землю, редко кто охотился или рыбачил. Там знали толк в пашне, в лошадях… Уважали справных хозяев. Там семьи огромные, и там все – родня.

Бабы там бойкие, несколько заполошные. По пустяку поднимет такой крик, хоть беги. Поймала соседского парнишку в своем огороде, отодрала крапивой, потом пошла по улице: «Это что же делается-то на белом свете, тошно мнеченьки! Это как же жить-то дальше?.. Выпростал весь горох, окаянный варнак! Весь огород потоптал. Да вить, от так доберется – дом подожгет!»

Мужики баб не слушали. Случалось – поколачивали под пьяную руку, и крепко.

Большое село. Вообще, в Сибири села большие. Любят рассказывать такую присказку: «Еду, значит, гляжу – деревня. „Какая деревня?“ – „Ярки“. Ладно. Лег, поспал маленько, просыпаюсь – опять деревня. Опять: „Какая деревня?“ – „Ярки“»… и так далее, пока не надоест рассказывать.

А за селом нашим – благодать и раздолье. Уже начинаются горы, но это еще не горы, это – «кучугуры», как их у нас называют – предгорье. Холмы, луга, долины, опять холмы – все в зелени, бесконечные «околки», согры, услоны, солонцы, гривы… Травы – по грудь, в траве ягоды всякой, змей полно. Едет человек по траве на коне, конь то и дело шарахается в сторону – змей. Змеи одолевают особенно на покосе. Бывает так, что проспит человек в шалаше всю ночь, утром просыпается – рядом, свернувшись кольцом, лежит змея. Или: только ляжет, укроется одежонкой, слышит – по ногам, по одежонке, ползет… Человек вскакивает, запаляет смоленую веревку и носится по шалашу с палкой, заранее приготовленной с вечера, лупит змею, материт ее, на чем свет стоит. И знали, впрочем, что через веревку, свитую из конского хвоста, змея не может переползти, и даже, может быть, лежит у него такая веревка в телеге – вожжи волосяные, – но воспользоваться этим как-то лень. Безалаберность какая-то русская: «А-а, один черт». И все. Сказал так и лег спать. Впрочем, сонных змеи кусали редко.

А в сограх и в лесах подальше – волки. Волков били с удовольствием. Искали пиры, душили выводки. Еще – барсучили. Это дело тоже азартное.

По сограм – воронье, сорочья, галки… Тучи!

А над всем этим – синее-синее алтайское небо. Рдеет, дрожит вдалеке горячий воздух, день-деньской висит над косогорами сухой стрекотный звон кузнечиков. А вечерами пахнет полынью, дымком, волглой пылью… Кричат перепела, крякают на озерах утки… И далеко, далеко слышно, как кипит в камнях бешеная Катунь. А на западе в полнеба пластает соломенный пожар зари; задумчиво на земле, хорошо…

Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского