Пушкинист. Рассказ - Владимир Романовский

— Зато бесстрашен. Местные псы его побаиваются. Потому что он их гавканья не слышит. Ему кажется, что те просто раскрывают рот, без малейшего звука. Пес лает во всю мощь, а Сеня идет на него спокойно, как танк. Ему это до лампы. Ну и собака — в сторону, робеет.

— Нарвется когда-нибудь на неприятность, — заметил Игорь.

— Я его берегу. Правда, и собак-то почти нет. У соседей волки зимой Маркиза сожрали, только ошейник на снегу и остался.

Морозов поднялся, зашел в сени, принес блюдце с молоком и поставил перед котом. Тот поднял голову, посмотрел на хозяина проникновенным взглядом и принялся лакать.

— Он у вас очеловечился, — заметил я.

— Не совсем еще. Только молоко пьет. Вот за пиво примется, другое дело. А пока — обычное млекопитающееся. Но любит компанию, — сказал Морозов.

Пока обсуждали жизнь кота, выпили огненный напиток еще несколько раз, и я почувствовал, будто в голове зазвенели серебряные колокольчики.

— Дядь Юр, мы тебе пару книг привезли, исторических. Там, в пакете в предбаннике.

— Спасибо, ребята, я посмотрю. Теперь у меня их будет пятьсот тридцать пять.

— По истории? — спросил я.

— Пушкин и его время, так скажем. А вообще — первая половина девятнадцатого века. Россия и Европа того времени.

— Дядь Юр, ты лучше о своей книге расскажи. Виктор — большой спец, вдруг что-нибудь посоветует.

— Можно, конечно, — оживился Морозов. — Только с чего начать, книга большая?

— С самого начала.

— В общем, все довольно просто. Давным-давно наткнулся я в архивах на одну интереснейшую личность. Был такой дворянин и офицер Инженерного корпуса — поручик Кастеньев. Он, кстати, принимал участие в строительстве первой нашей железной дороги Петербург-Царское Село. Поручик в совершенстве владел французским, любил поэзию, был знаком с Пушкиным. Больше того, поэт был для него кумиром. Кастеньев казался завидным женихом: молод, красив, довольно богат, холост. Все это открывало ему двери в лучшие петербургские салоны. Он встречался с Петром Вяземским, Александром Тургеневым, с гвардейцами и кавалергардами — Барятинским, Трубецким и другими столичными львами. Что еще... — Морозов задумался на мгновенье и продолжил: — Кастеньев прекрасно владел всеми видами оружия и, как офицер и дворянин, всегда готов был постоять за свою честь. Это обстоятельство в конце концов имело дурные последствия: за дуэль он был разжалован и сослан в Кавказский корпус. И вот там, на Кавказе, в конце февраля 1837 года он с опозданием узнает о дуэли и смерти Пушкина. Сам Кастеньев находился в то время в лазарете, залечивал полученную в бою рану. Отлежавшись, он отпросился в отпуск, летом прибыл в Петербург, используя связи, уволился в отставку и приступил к собственному расследованию гибели великого поэта. Гордость России, терзался Кастеньев, застрелен каким-то проходимцем-французом — разве можно это злодеяние оставить неотомщенным? И он отправился во Францию. План был простой: найти Дантеса, вызвать его на дуэль и отомстить. — Морозов замолчал, и я вдруг почти физически ощутил его внутреннее волнение. В его лице проступила какая-то внутренняя просветленность, заметная даже в сгущавшихся сиреневых сумерках.

— А дальше что, дядь Юр? — не вытерпел Игорь.

— Что, что... Книга разрослась, я даже не ожидал. Сейчас работаю над вторым томом. Остался довольно трудоемкий кусок: надо поколесить по Парижу, Эльзасу, городку Сульцу. Показать русский характер на французском фоне. Да и в первой части кое-что подправить. Но главное не в этом. Хорошего финала нет. Чем закончить эту историю, ума не приложу. Дантес-то остался жив, сделал блестящую по тем временам карьеру, дожил до глубокой старости. Значит, Кастеньев по каким-то причинам отказался от первоначального замысла. Что там произошло? Все повисает... — Он тяжело вздохнул.

Я представил себе, как мыкается поручик Кастеньев в поисках Дантеса, и тут меня осенило.

— Юрий Николаевич, так вам сам Пушкин финал этой истории подсказывает. Вспомните его Сильвио из «Выстрела». Скорее всего, Кастеньев нашел Дантеса, добился дуэли, а потом на глазах секундантов намеренно пробил ему... ну, например, шляпу. Или выстрелом выбил у него из рук пистолет. Демонстративно, с презрением, знай, мол, наших, гад. По-моему, такой финал выглядит органично.

Игорь хлопнул в ладоши и схватился за бутыль. В стаканах снова забурлило.

— Витя, молоток! А что, дядя Юр, действительно это вариант. Мне нравится. Не зря я его сюда вытащил. — Он поощрительно хлопнул меня по плечу.

Вокруг сгущалась ночная темень, застывший на лавочке кот выглядел бесформенным белым пятном. Морозов принес из дома аккумуляторный фонарь и повесил на куст рябины над своей головой. Свет его казался театральным прожектором, освещающим наш стол, как сцену.

— Что-то в этом действительно есть, — опустив голову, медленно проговорил Морозов. — Презрение — мощное чувство, сродни ненависти. Есть и пример: младшая дочь Дантеса, Леони Шарлотта. Она презирала отца, в глаза называла его убийцей. В совершенстве освоила русский язык, наизусть знала всю поэзию Пушкина, которого боготворила... Сильвио, да. Но ведь там другая история. За Сильвио оставался выстрел, а Кастеньеву предстояла бы дуэль с нуля. А пуля, как известно, дура. Дантес мог и сам подстрелить Кастеньева.

— А шпага? — не сдавался я. — Во Франции тогда еще дрались на шпагах. Представьте себе, что в поединке Кастеньев вывернул у него из рук шпагу, приставил к горлу свою и заставил просить прощение. Или еще вариант: тремя ударами он полоснул по груди поверженного Дантеса, оставив на коже три кровавые полосы. Они пересеклись в виде заглавной буквы А. То есть — привет от Александра, от Пушкина.

— Честно говоря, такое мне в голову не приходило, я больше рылся в архивах. А там на этот счет нет никаких свидетельств. Абсолютно никаких.

— Ну и что? Напишите, что предлагаете свою версию событий, основанную на историческом контексте, на психологии, мотивах действующих лиц. Если Кастеньев оставил его в живых, значит, что-то произошло между ними в этом Сульце. И он удовлетворился этим, вот что важно. Не мог же он отступить. Нет у вас таких данных?

— Нет, — согласился Морозов.

— Значит, вполне могло быть и так: он победил в поединке, но не захотел стать убийцей. Он презирал Дантеса и не стал пачкать руки русского офицера об эту мразь.

Морозов посмотрел на меня с удивлением:

— Лихо. Даже завидно. Что значит молодость.

—  Хотите, я распишу вам этот эпизод? — предложил я и тут же сообразил, что сморозил глупость.

— Нет, этого не надо.

— Извините.

— Ничего. Кстати, Кастеньева тоже звали Александром, распространенное тогда имя было, — заметил Морозов.

— Вот видишь, дядя Юр! — снова воскликнул Игорь. — Это неслучайное совпадение.

— Надо подумать, — снова повторил Морозов.

— Что тут думать! — Игорь всплеснул руками. — Он мастер по закручиванию сюжетов. Сюжетолог!

— Юрий Николаевич, а к издателям не обращались? — чтобы отвести разговор от собственной персоны, спросил я.

— Наводил кое-какие справки.

—  Кстати, Виктор, у тебя же есть знакомые издатели. — Игорь с хрустом откусил очередной огурец.

— Есть, конечно. Но все они коммерсанты.

Ну и что? Сейчас все кругом коммерсанты. Удивил!

— Я имел в виду — в худшем смысле этого слова.

— То есть? — Игорь повернулся ко мне.

— Когда-то давным-давно принес я одному из них рукопись. Это был остросюжетный роман, их редактору он понравился. Но выяснилось, что надо кое-что подправить. Персонажи у меня оказались слишком интеллигентными, не матерились, много рассуждали и редко били в морду. Ни резни, ни крови, ни бандитов, ни извращенцев. Ну что это за книга! И что это за фильм получится, возьмись кто-то снимать эту историю! Никакого навара и рейтинга. С тех пор мало что изменилось, поэтому...

— Но ты же издавался у них, — перебил меня Игорь.

— Зарабатывал, так скажем. Честным трудом. И под псевдонимом. Сложилась у нас такая сатанинская тройка под вымышленной фамилией. Я разрабатывал сюжет, придумывал под него персонажи. Мой коллега разбивал действие на эпизоды, так чтобы все время что-нибудь происходило. А еще один коллега сочинял диалоги поострее. Потом кусками дописывали текст, он был немудреным: глаголы да существительные. И через полтора месяца книга готова. За год можно было спокойно испечь штук шесть-семь. Издательство выпустило их целую дюжину. Потом мне это надоело, и я, как говорится, завязал.

— Да, — покачал головой Морозов. — А как же разумное, доброе, вечное?

— Случается. Но за счет спонсоров и малым тиражом. Им нужен другой товар. Растерянному, усталому пиплу проще втюрить развлекуху: жизнь-то у него не сахар. Заодно можно и мозги припудрить, чтоб в свободное от работы время нос не задирал. Вдолбить, что порядка у нас не было, нет и в принципе быть не может и надо с этим смириться. Всем правят деньги и сила, все покупается или захватывается.