Carus,или Тот, кто дорог своим друзьям - Паскаль Киньяр

Отговорившись необходимостью готовиться к лекциям, Р. поспешил уйти.

— Я упиваюсь несчастьями, — сказал А. — До такой степени, что дурные новости, о которых сообщает мне Элизабет, звучат для меня утешением. Я раскладываю их по полочкам у себя в голове и, при необходимости, стараюсь использовать. Я жду, что они послужат мне спасательным кругом, что сравнение моих бед с чужими успокоит меня. Но все напрасно. У меня ведь даже нет здоровья, необходимого для того, чтобы порадоваться несчастьям, которые сваливаются на других, и искуплениям.

Четверг, 5 октября. Мне позвонила В. А вечером — Рекруа, с предложением: что, если нам завтра поужинать всем вместе? Потом звонил Т.

Пятница, 6 октября. Позвонил Элизабет. Р. зашел за мной. Мы пересекли речку. Он хотел показать мне улицу Коломб. Заставил осмотреть раскопки с кладкой, оставшейся от древней крепости. Посочувствовал Божу, которого обязали заплатить большой налог.

Потом нам пришлось идти в самый конец улицы Басс-дез-Юрсен, где мы поднялись на третий этаж дома № 7.

Суббота. 7 октября. Заглянул на улицу Бак. В самом темном углу передней, слева от коридора, — цветы, подвешенные для засушки головками книзу, с длинными стеблями и белыми лепестками; не знаю, как они называются. Д. был простужен. Я нашел А. в довольно приличном состоянии. Мы пошли к нему в комнату.

А. начал жаловаться: он превратился в развалину! Все, что происходит вокруг, нисколько не удивляет, не воодушевляет, не радует его. Он выжат как лимон. Тело почти умерло, одно лишь сердце еще бьется, да и то слишком сильно, и вены набухли… Неожиданно он спросил, почему бы нам не поиграть вместе. Я возразил, что существует очень мало вещей для фортепиано и альта…

— А мне больше не удается играть соло, — посетовал он. И добавил: — Все звуки, исторгаемые инструментами — пианино, скрипкой Марты — или даже голосом ребенка, — странно приглушены. И свет, в котором появляются видимые вещи, выглядит беспощадно оголенным. Он представляет собой плотное пятно, почти непроницаемое для глаза, словно перед вами мелкая сетка или какое-то препятствие…

Я не нашелся с ответом.

На лице А. проступал пот, вернее, нечто вроде испарины. Оно выражало суеверный, нездоровый страх, близкий к панике.

9 октября. Проходя по улице Бюси, встретил Йерра, покупавшего листовую свеклу. Он стал утверждать, что название «лиственная свекла» предпочтительней. Заявил, что А. произносит «паломничиство, отщитывать, крайнасть, ниверующий, радосно, посегательство…». При таких ошибках заслуживает ли он выздоровления?! — патетически вопросил Й. Я только пожал плечами.

— Ему нужно разменять всеобъемлющий страх на сотню различных мелких боязней, изрек Йерр (добавив, что звонил Э. именно с целью дать ей этот совет). Я не разделял его мнения, но так и не придумал, что ему на это возразить.

Улица Бак. 10 октября. А. поделился со мной одним детским воспоминанием. День тогда был слякотный, душный, несмотря на холод. Он сказал мне, что ненавидел грозу, свою лихорадочную дрожь, поднимавшуюся в ожидании этого катаклизма, мерзкое ощущение потерянности и безумия, на которое его обрекали предвестия грозы, а главное, мучительная медлительность ее прихода. В детстве он жил у моря и еще совсем маленьким был потрясен той волшебной четкостью, которую резкий свет надвигавшейся грозы сообщал крутым утесам обрывистого берега за мгновения до того, как бездонный черный, как вороново крыло, небосвод расколется, вспыхнет и извергнет потоки дождя. На всю жизнь он сохранил ясное воспоминание о безлюдном пляже, бескрайнем и каком-то «нечеловеческом» — если слово «нечеловеческий» хоть что-то означало, — именно такое определение связывалось у него с этим пейзажем. Он тщательно и во всех подробностях описал мне признаки подступавшей грозы, которая в тот день шла со стороны моря. Ему было тогда около восьми лет. Он рассказал о каждой скале, склизкой и холодной, о грудах черных водорослей, которые медленно обнажал морской отлив. Добавил, что в минуты, предшествующие грозе, на них падал такой странный, непривычный свет, что его можно назвать абсолютным. И в то же время беспощадно резким. Этот свет был почти осязаем. Он выявил до мельчайших деталей контуры и белый выступ ближайшей скалы. Обрисовал, одно за другим, голубоватые тела хрипло кричащих, перепуганных чаек. Внезапно осветил движущееся слабенькое пятнышко, возникшее у самой кромки воды. А. настойчиво повторял, что помнит до сих пор: там, вдали, на границе прибоя, оно струилось молчанием. А потом бег, быстрый, до потери дыхания, превративший это светлое пятнышко в тело, в фигурку на влажном песке. И вдруг остановка за Скалой криков (он объяснил, что ее называли также Скалой-где-плачет-море или просто — Морской плач), — там она и присела.

А он следил за ней исподтишка — единственный ребенок, сын старика, — расплющив нос о стекло одного из высоких окон гостиной. Он торопливо выбежал. Помчался туда. Пересек пляж так быстро, что даже испугался, как бы не задохнуться. Миновал утесы Ку, и в тот миг, когда приблизился к Скале-где-плачет-море, его окликнул задорный голосок:

— Умри!

Он замер и тут увидел девчушку — худенькую, черноволосую, — которая, видимо, подстерегала его и теперь властным взмахом руки подавала какой-то непонятный знак.

Это была такая игра. Нужно было притвориться мертвым и рухнуть наземь. Он рухнул наземь. И в тот же миг — громовой раскат, и молнии, и бешеный, неистовый дождь.

И страх. Они оба, мгновенно промокшие, тщетно жались к Скале, пытаясь укрыться. И касание ее голой кожи, и грубоватый — а в его воспоминаниях повелительный, достойный не только приверженности, но и восхищения — звук ее голоса.

Среда, 11 октября. Заглянул на улицу Бак. А. спал. Я поиграл с Д.

На обратном пути домой, проходя по улице Жакоб, встретил Р., который шел от Й.

— Йерр и грамматика, — сказал он мне, — связаны так же нерасторжимо, как бык и трава.

Пятница, 13 октября. Э. рассказала, что он церемонным жестом раскрывает газету, щурит глаза, словно делает огромное усилие, и делает вид, будто читает.

На самом деле он не прочитывает ни слова.

Суббота, 14 октября. Прогулялся с Вероникой. Мы повстречали Йерра, его лицо было наполовину скрыто желтым шарфом грубой вязки. Вероника сказала ему, что он правильно поступает, что осень жутко студеная и что холод сегодня еще больше обострился. Йерр чуть не лопнул от смеха.

— Ну и выражения у вас! — повторял он. — Ну и выражения!

Воскресенье, 15 октября. Обедал на улице Бак.

А. был в неплохой форме. Сел обедать вместе с нами. За сыром он сказал, что ему не хватает того, чем закутывают голову, чтобы плакать.

— Как было принято у феакийцев[4], — добавил он, вставая из-за стола.

Понедельник, 16-го. Мы вышли из дому, пересекли речку, направились к Тюильри; мы шагали, топча мокрую палую листву.

Погода была довольно мягкая. А. подобрал несколько каштанов с чуть надтреснутыми или расколотыми скорлупками. Малыш Д. сдерет их, когда вернется из школы, и обнажатся чудесные целенькие ядра, рыжеватые и гладкие.

Вторник, 17 октября.

Йерр объявил мне, что глагол «абстрагировать» не имеет совершенного вида.

Среда, 18 октября. Д. был в гостях у приятеля.

— Да найдите же мне настоящего врача, настоящего целителя! — внезапно закричал А. — У меня паралич воли, полный упадок сил, я не могу бороться с тем, что меня терзает. Вся эта бездна… бездонная бездна у меня внутри… съела меня целиком. Одно из двух: либо все, что во мне творится, превосходит мое понимание, либо я слишком тесно причастен к тому, чем уже не могу управлять!

Вслед за тем он завел свою нескончаемую шарманку, длинный список требований:

— Что-нибудь… хоть что-нибудь, что помогло бы разорвать путы, держащие меня в плену… Но у меня внутри ничего не осталось! Ничего и никого! Нет даже этого гипотетического пленника!..

— Уловки… ухищрения, способные обеспечить переход… Торжественные церемонии, песнопения, молитвы, подарки, наряды, путешествия…

— Скромная церемония первого причастия, обмен кольцами, реликвии, талисманы… Которые избавили бы от кошмарного сознания невозможности возврата. От невыносимого ощущения, что ты выпотрошен!

Система хитростей и приманок, чтобы укротить худшее, заклясть его, упрятать подальше…

— Любые средства, любые подходящие ресурсы, пусть даже липовые. В борьбе с такой пыткой все средства хороши.

— Увертки. Хитросплетения. Подмены. Отвлекающие маневры. Потребности. Вкус. Жажда, требующая утоления. Желания, требующие осуществления!..

Он сказал, что боится жужжания ос. Что его страшит приближение грозы. Что ему невыносимо одурманивающее дыхание смерти.