Бальзак без маски - Пьер Сиприо

В основе уникальности Бальзака, полагает Сиприо, были изначально заложены три компонента: наблюдательность, фантазия и упорный труд. Все, что его окружало, вызывало в нем жадный интерес. Он видел, замечал, улавливал, чувствовал то, что большинству других было недоступно. Сиприо показывает — и это составляет основную часть его труда — как почти во всех произведениях Бальзака фигурируют он сам, его близкие, те, кого он видел, о ком слышал или прочитал. Но все эти персонажи не были прямо перенесены автором на страницы его романов — то было бы банально. Писатель обладал неукротимой фантазией, и она преображала увиденное и познанное настолько, что зачастую деформировала почти до неузнаваемости. И вот эта-то деформация, результат полета фантазии гения, и создавала тот сплав реального и идеального, который сделал образы Бальзака такими емкими и впечатляющими. Однако и наблюдательности, и фантазии было бы недостаточно, если бы их не сдабривал упорный труд. Мало можно найти писателей, которые были бы так строги к написанному ими, как Бальзак. Его никогда не удовлетворяли первые варианты; он без конца правил, добавлял, изменял и снова правил. Его ненавидели типографы, ибо не только гранки, но и верстки его романов были сплошь исчерканы исправлениями.

Все это вместе взятое и определило неповторимость творчества Бальзака. И если ранние его произведения грешили сентиментальностью, характерной для его эпохи, то начиная с 1829 года он отрывается от большинства писателей-современников, обретя черты того Бальзака, который обеспечил себе бессмертие. Это хорошо подметил Сиприо, приведя характерный диалог. Писателя спросили: что, его «Шуаны» — исторический, любовный или мистический роман? И Бальзак не задумываясь ответил: «Это правдивый роман». Так великий писатель впервые определил основную черту своего творчества, которая позднее заставит критиков признать его основоположником реализма в литературе и которая со всей силой и мощью раскрылась в 30–40-е годы в «Гобсеке», «Отце Горио», «Евгении Гранде», «Шагреневой коже», «Утраченных иллюзиях» и других гениальных произведениях, выстроенных им в цикл «Человеческой комедии», давшей подлинный облик политической, общественной и частной жизни Франции середины XIX века.

Огромную, часто определяющую роль в жизни и творчестве Бальзака — и это прекрасно выявил Сиприо — сыграли женщина и любовь. «Я таю в себе культ женщины и жажду любви», — признавался сам великий романист.

Сначала появилась сестра Лора, противовес отринувшей сына матери, затем — мадам Берни, и мать, и любовница, и сотрудница, и заимодавец, а рядом с ней — Зюльма Каро, верный друг и поверенный; после смерти мадам Берни ее отчасти заменила мадам Брюньоль; и, наконец, всех затмила и вытеснила «прекрасная иностранка», Эвелина Ганская. Но эти пять «основных» привязанностей не исключали и множества других; преклонявшийся перед аристократией Бальзак неизменно льнул к знатным дамам. В результате он добился полного или частичного успеха у таких титулованных аристократок, как герцогиня Абрантес, графиня Гидобони-Висконти и непреклонная хромоножка, маркиза де Кастри. И даже последняя, самая «страстная» и роковая любовь писателя в значительной мере была приправлена все тем же великосветским флером.

Женщина, женщина и еще раз женщина — вот, по мнению Сиприо, прямой путь к пониманию творчества Бальзака. «Женщина бальзаковского возраста» — расхожая фраза, которую повторяют даже те, кто никогда не читал Бальзака. Мать, оттолкнувшая сына, — и нежная мать, исполненная заботы о детях, преданная жена — и жена тайный враг, страстная любовница — и змея в облике возлюбленной, женщина-ангел — и женщина-дьявол, женщина — чистая душа — и женщина — кладезь коварства, покинутая женщина — и женщина роковая, женщина, одаряющая блаженством, — и женщина, убивающая любовь: таковы образы-антагонисты, переходящие из романа в роман. И даже мужские персонажи бальзаковской «Комедии» и других циклов немыслимы без связанных с ними женщин — матерей, дочерей, сестер, жен и любовниц.

Самые сильные страницы книги Сиприо — история «страстной» любви Бальзака и Эвелины Ганской. Здесь, работая по первоисточникам, автор поднял обширную переписку Бальзака, которую скрупулезно изучил и на которой в основном построил свои выводы. Собственно, выводов-то как раз и нет, и в этом сила повествования; выводы предлагается сделать читателю. Автор же ограничивается фактами, не педалируя и редко давая оценки. И факты впечатляют гораздо сильнее, чем самая пылкая агитация — ну как тут не вспомнить роман нашего соотечественника, украинского писателя Натана Рыбака![3] Постепенно вырисовывается печальная картина: гений, плененный очередным мифом, и своенравная, непостоянная и равнодушная эгоистка, думающая лишь об удовольствиях и благополучии своего клана…

«Роман» Бальзака с «иностранкой», по существу, результат плена у собственной маски, чисто «головной»; «страстность» его лишь в том, что несчастному «влюбленному» казалось, будто вот-вот и он достигнет вожделенной мечты своей жизни: станет богачом и «попадет» в аристократы. Да и не просто в аристократы, а в самые сливки знати — что там какие-то Абрантес или Кастри, если Ганская была дальней родственницей самой Марии Лещинской, супруги Людовика XV, а ее поместья и замки раскинулись по всей Украине! Такая женщина могла дать писателю и полную обеспеченность, и покой, и блестящее положение в обществе! Правда, был еще и господин Ганский, но он, к счастью, оказался стариком и должен был умереть со дня на день…

В дальнейшем выяснилось, что все это не совсем так. Ганский действительно умер, хотя и не столь уж быстро, но что касается «поместий и замков», то хозяйство Ганских оказалось сильно запущенным, после смерти мужа Эвелина увязла в земельных тяжбах и в конце концов совершенно разорилась. Но все это еще впереди, а пока…

…Началось с загадочного письма, подписанного «иностранкой» и содержавшего комплименты в адрес писателя. Бальзак воспрянул: его хвалили редко, а тут фимиам шел от «прекрасной иностранки» (в воображении писателя она не могла не быть «прекрасной»). Вскоре «иностранка» раскрыла свое инкогнито и в одном из следующих писем появились такие слова: «Ваша душа — века… По Вашему знанию человеческого сердца я чувствую в Вас существо высшего порядка… Читая Ваше произведение[4], я отождествляю себя и Вас… Ваш гений представляется мне вершиной…» (7 ноября 1832 г.). Наживка была брошена и проглочена: писатель оказался на крючке…

Следующие три года стали для него некоей фантасмагорией. До этого не покидавший Франции Бальзак стал метаться по Европе. Невшатель, Женева, Вена… И все для того, чтобы увидеть возлюбленную, пробыть с ней несколько дней, а то всего лишь и часов под бдительным оком мужа, и затем месяцами предаваться сладким воспоминаниям… Несмотря на то что прелести Эвелины уже поблекли, а вследствие излишней дородности она при ходьбе переваливалась с ноги на ногу, точно утка, влюбленному она показалась «идеалом божественной красоты». «Он настоящий ребенок», — решила в свою очередь Эвелина после первой встречи, а позднее прозвала его «бильбоке» — детской игрушкой. В 1834 году в Женеве она наконец допустила сгоравшего от любви писателя к «райскому блаженству», но затем оттолкнула, и в следующем году в Вене, несмотря на сетования несчастного, уже держала его на расстоянии. Так определилась вся дальнейшая тактика Эвелины, ее «двойственность», по выражению Сиприо: она то натягивала леску, то отпускала ее…