Цъя - Надежда Никитченко

Некоторое время она посидела на остывающем остове. От скуки стала отколупывать куски ржавчину и бросать их в воду. Ржавчина падала на тяжелые волны, некоторое время бессильно качалась на поверхности, а потом как-то сразу скрывалась под водой. Ржавчина быстро надоела. Оглядевшись, Цъя заметила тяжелые фарфоровые головки на рогах шагача. Вскарабкавшись наверх, она с трудом скрутила их и, усевшись на ближайшей к воде перекладине, стала швырять их в воду. Вдруг вода под ногами Цъя пошла крупными пузырями, она едва успела поднять пятки, как под ней, показывая зазубренный спинной гребень мелькнула гладкая стальная спина. Развернувшись, тварь пошла в атаку. Цъя забралась повыше и, прицелившись, запустила фарфоркой в тварь. Удар пришелся в самый гребень. Что-то в воде утробно взревело, и вслед за гребнем показалась стальная клинообразная пасть, зубы-пилы бешено вращались, разбрызгивая тяжелую воду. Тварь подпрыгнула, уцепилась пастью в ребро шагача, полетели искры. Спустя мгновение тварь ушла в воду, унося с собой кусок стального ребра. Через мгновение плавник показался вновь и начал сужать круги вокруг опоры.

Цъя поняла, что пора удирать. Кинув последнюю фарфорку через плечо, она перескочила на соседнего шагача. За спиной послышался всплеск и разъяренный скрежет. Не ожидая конца спектакля, Цъя поспешила к берегу. Перепрыгивая с остова на остов, она уверенно добралась до каменного пирса. Последний шагач рухнул в воду прямо с пирса, и две ноги выгодно зацепились за ноздреватый бетон. Став на пирс, Цъя оглянулась. Ее шагач угрожающе качался. Окружавшие его остовы тоже ходили ходуном, а черная тварь рычала, разбрасывала искры и пускала липкие черные фонтаны.

Став на пирс, Цъя оглянулась. Просека, протоптанная ее шагачом, четко показывала, куда идти. Опускалась ночь. В портовой зоне кто-то начал протяжно и глухо подвывать. Поежившись, Цъя решила двигаться.

Стоило ей выйти на шагачью тропу, как инстинкт подсказал лечь. Цъя зарылась носом во влажный песок, над головой что-то свистнуло. Она перекатилась на спину. Черный серповидный силуэт делал круг, явно готовясь ко второму заходу, тут ее нагнала звуковая волна. За силуэтом в небе оставался реактивный след. Метнувшись под укрытие пирса, Цъя огляделась. На маяке отчетливо висело гнездо, сплетенное из стальных прутьев. Временами в гнезде вспыхивал свет, потом гас, потом вновь вспыхивал.

Цъя выругалась. Реактивные серпицы всегда охотились колониями. Это значило, что скоро здесь будет целая стая. Ждать было нельзя, серпицы прекрасно ориентировались на тепловое излучение. Однако радиус их поля охоты не превышал радиуса действия передатчика, стоящего в гнезде. Цъя еще раз выглянула: гнездо было громадным, это беспокоило. Варианта было два: бежать как можно быстрее в сторону, противоположную маяку, и надеяться, что реактивная серпица ошибется с углом атаки, или же пробраться в гнездо и повредить передатчик. Тогда серпиц можно брать живьем,… и съесть. При мысли о еде у Цъя забурчало в желудке. Почесав кончик носа, она еще раз выглянула из-под пирса.

Вокруг гнезда кружило уже пять силуэтов. Опускались сумерки, от песка начало тянуть сыростью. Цъя представила себе отбивную серпицу и начала продвигаться вдоль пирса к подножью маяка. Не ожидая атаки с земли, серпицы кружили над прибрежной зоной. Прикинув дальность полета, Цъя решила, что все равно не успела бы убежать – передатчик был слишком силен. Подняв с песка стальную трость, выпавшую из гнезда. Цъя метнулась в разверстую пасть маяка. Внутри стоял красноватый сумрак, слышалось басовитое гудение.

Винтовой лестнице наверх уже давно не было, однако фермы, поддерживающие гнездо снаружи, позволили Цъя забраться наверх. Не касаясь стен, Цъя добралась до источника гудения. Передатчик был большой, старый. Плотный кожух его уже местами потрескался, и наружу торчали соблазнительные проводки. От него несло жаром и запахом подгорающей проводки. Цъя поняла, что старый хрыч решил расширить сферу влияния, и тужиться из последних сил, не замечая ее прихода.

Обойдя передатчик, она заметила панель управления. Городские гнезда серпиц всегда защищались, и пульт управления старались прятать как можно лучше. Здесь же, в дикой прибрежной зоне, старый передатчик совсем обленился и расслабился. Показав кожуху язык. Цъя начала вертеть регуляторы и щелкать тумблерами. Гнездо заполнили шумы помех, шелест, скрежет и вой прямого эфира. На какой-то волне Цъя поймала веселенькую песенку, потом кто-то что-то громко прокричал, потом снова песенка, другая. Заметив, что передатчик забеспокоился, Цъя вернулась к главному кожуху и выглянула сквозь щели гнезда. Серпицы носились как угорелые, тыкались в прутья, сталкивались друг с другом, вспыхивали и падали. Полюбовавшись зрелищем паники, Цъя поудобней перехватила арматурину и подошла к передатчику. Песенка лилась, чей-то сладкий голосок заливал в уши мед и патоку. Цъя мерзко ухмыльнулась и поддела кожух… Вскоре все было кончено. Из разбитого тела передатчика торчали разноцветные капилляры проводов, ламповый мозг был растерт в мелкие осколки. Утерев пот, Цъя еще раз выглянула наружу – вдали красными точками мелькали огоньки освободившихся серпиц – стая разлеталась.

До следующего передатчика, – подумала Цъя на стала спускаться вниз. Вокруг башни валялось несколько сбитых серпиц. Оббив их хорошенько о камни, чтобы снять жесткую, пропахшую реактивными выхлопами кожу, Цъя вытащила питательную сердцевину. В маяке было тепло, относительно сухо, почти безопасно. Поужинав, Цъя выбрала себе удобное местечко и уснула. Утром предстоял долгий и опасный путь домой.

Путь домой

Проснувшись, Цъя доела оставшихся серпиц и тронулась в путь. Тропа шагача шла через лес. Небо, расчистившись, смотрело на Цъя первобытной голубизной. Воздух был прохладен и по-осеннему прозрачен. Полузабытые запахи опять потревожили ее память. Прелая листва чуть слышно шелестела под ногами, тонкие ветки похрустывали, лапы кустов шуршали по полиэтиленовому балахону. Видимо, ночью прошел дождь, и на нос Цъя с веток время от времени капали прозрачные, чуть горьковатые капли.

Все было непривычным. Голубое небо, прозрачные воздух, яркие осенние краски, особая лесная тишина. Иногда ветер проносился по верхушкам деревьев, и они согласно раскачивались, шумя. Тогда свет и тень начинали метаться перед глазами Цъя и она испуганно замирала.

Все казалось ей незнакомым, а потому враждебным. Всюду чуяла она ловушку, и интуиция, столько раз спасавшая ее в городе, сама металась в панике и не помогала. Там, где шагач проходил легко, Цъя приходилось трудно. Комья земли, вывороченные кусты, в одном месте путь шел через болотистую речушку, и Цъя совсем выбилась из сил, пытаясь продраться через сухой камыш, не замочив ног. Ноги она все-таки замочила, а когда взобралась-таки на сухой бугорок и огляделась, след шагача куда-то пропал. А как интересно было ехать на шагаче поверх этого сухого моря и сшибать плотные коричневые головки. Одну такую головку усталая Цъя попробовала съесть. Головка разлетелась легким пухом. Не съедобно.

Механически тормоша головку, Цъя смотрела на свою тропинку, проторенную в камыше, и думала. Идти обратно ей совершенно не хотелось, как найти след шагача она не представляла. Ей, привыкшей ориентироваться в городе, с его четкими проспектами, с геометричным лабиринтом улиц и с простыми понятными законами здесь, в первобытном лесу, было неуютно, прямо сказать – страшно.

Она потянула носом воздух. Сквозь горький запах палой листвы и холодный аромат осенней воды пробивался знакомый запах асфальта. Она принюхалась тщательней – не могло быть сомнения – где-то была асфальтированная дорога. Дорога могла идти только в город.

Дорогу она нашла довольно скоро. Раньше это была широкая магистраль, соединяющая порт и город, сейчас деревья плотно нависли над ней, обочины были поглощены густым подлеском и палой листвой. Цъя пошла по дороге.

Дорога привела ее к разрушенной плотине. Когда-то здесь запрудили реку, а через реку по краю плотины сделали мост, но эти времена давно миновали. Цъя подумала, что если бы остатки плотины были в городе, там наверняка бы что-то жило. Интересно, что живет в лесу? Она осторожно вышла на берег. Река упиралась в плотину, лениво переливалась через торчащие стальные зубы, и с легким говорком стекала по бетонной стене вниз, в тихую заводь, погруженную в полумрак. Цъя напряглась, стараясь уловить угрозу, но ничего не почувствовала. Ее инстинкты пасовали в разноголосице леса.

Решив, что раз она ничего не чувствует, значит ничего нет, она ловко вскочила на остатки плотины и побежала на другой берег, почти не балансируя руками. Вода блестела в лучах холодного осеннего солнца. В тех местах, где плотина утолщалась бетонными сваями, она приостанавливалась, прислушиваясь и приглядываясь. На последней свае она замерла, присев на корточки и уперев руки в покрытую живой водой бетонную поверхность. Этот столб был ниже других, и вода хлестала через него беспрепятственно.