Муж беспорочный - Марина Александровна Шалина

Горница оказалась светлой, разделенной пополам занавеской, и совсем не мрачной.

— Пройди за занавеску, госпожа, и разденься.

— Что-о?!

Нельзя сказать, чтобы грека испугал сей грозный возглас. Он глянул на высокородную гостью с нескрываемой иронией.

— А как прикажешь тебя осматривать…  госпожа? Если лекаря стыдиться, так лучше не лечиться вовсе. Если боишься, пусть войдет и твоя прислужница, — смилостивился наконец лекарь.

— Не надо, — высокомерно бросила княгиня и прошествовала туда, куда было указано.

Когда через некоторое время почтеннейший Феодор вновь появился из-за занавески, он был мрачнее тучи. Вышедшая следом княгиня — бледна и взволнована.

— Ну, лекарь, что?

Феодор, не отвечая, накапал в серебряный кубок какой-то темной жидкости, долил водой и протянул Любаве.

— Выпей это, госпожа, и успокойся.

— Мне незачем успокаиваться! — воскликнула та, но из кубка все же отхлебнула. — Так что же ты скажешь, почтенный лекарь?

— К сожалению, ничего хорошего, госпожа. Господь не предназначил тебя для материнства, и никто не сможет тебе помочь.

— Никто? Если другой лекарь…

— Ни один человек в мире, госпожа. Разве что чудо.

— Чудо! Я приносила уже жертвы всем богам! Чудо!.. — Любава вдруг смолкла, пораженная внезапной мыслью. — Чудо…  Христианский лекарь, твой бог способен совершить чудо?

Почтенный Феодор ответил не сразу.

— Господь способен сотворить любое чудо, госпожа. Хотел бы я заверить тебя, что Он сотворит чудо и для тебя, но…  Если ты по моему совету примешь христианство, а чуда, на которое ты надеешься, не случится, полагаю, мне не поздоровится?

Княгиня холодно кивнула:

— Тебя зашьют в мешок и бросят в озеро.

— А поскольку мне этого совсем не хочется, я скажу тебе другое, госпожа. С Господом нельзя торговаться. С Господом нельзя договариваться. Господу можно только молиться и надеяться на милость Его. Если тебе недостаточно этого, госпожа — не надейся на чудо и ищи другой выход.

— Другой выход, — с раздражением промолвила Любава. — Князь возьмет другую жену, вот и весь выход.

— Тебе это не по душе? Но, возможно, тебе, не дожидаясь этого, стоит найти подходящую женщину, не водимую жену[4], наложницу, которая ничем бы тебе не помешала? Я вижу, в вашей стране многие мужчины держат наложниц, и, прости меня, госпожа, я не вполне понимаю, почему князь до сих пор ведет себя иначе.

— Потому что любит меня, бесстыжий ты человек, лекарь!

— Потому и бесстыжий, что лекарь, госпожа. И поверь мне, если мужчина, много лет проживший в браке с любимой женой, вдруг поддастся внезапному…  гм…  желанию, то жене, лучше всего, поплакав, простить его и сделать вид, что все забыто. И скорее всего, муж, мучимый чувством вины, полюбит ее еще сильнее.

— Странные вещи ты говоришь, грек. В чем же виниться, если ты в своем праве?

— А в том, что огорчил любимую жену. Помнишь, я рассказывал тебе о Сарре и Агари?[5]

— Помню, что ничего путного из этого не вышло. Да пойми ты, лекарь, я своего мужа люблю и не могу своими руками привести ему на ложе другую женщину!

Почтеннейший Феодор с удивлением посмотрел на княгиню. Уж очень, видимо, горько ей было, если так разоткровенничалась с посторонним, в сущности, мужчиной. Только потом как бы горько не стало невольному наперснику…

Тем временем княгине пришла в голову новая мысль, заставившая ее лукаво улыбнуться:

— А что, уважаемый Феодор, если ты осмотришь моего мужа и скажешь, что именно он бесплоден?

Лекарь покачал головой.

— Не выйдет, госпожа. Ни один мужчина не поверит в такое сразу, наоборот, захочет проверить…  сама понимаешь.

— С другой женщиной, — горестно закончила Любава. — Понимаю. Все дорожки к одному болоту выходят.

Долго не решался лекарь Феодор вслух произнести то, что пришло ему в голову. Опасные советы давал он белозерской княгине, ох, опасные. Однако, вникая в местные интриги и тем более провоцируя их, он приобретал определенное влияние в этой крошечной варварской стране, которая когда-нибудь, возможно, пригодится Империи. Ради своей страны, своей Империи он не мог не рискнуть. Он глубоко вздохнул, решаясь. Да, ради своей страны, которую он не видел уже много лет и, может быть, не увидит никогда, и даже не знает, какой император там сейчас, возможно, снова новый, ведь до скифской глуши[6] вести доходят так медленно. И он промолвил:

— Тогда, госпожа, я вижу только одно решение. Приемный сын…

— Ты…  да как ты смеешь, пес! — княгиня даже побелела от гнева. — Отдать Белоозеро какому-то подкидышу? Запомни, чужестранец, пока я жива, никто, кроме Ростиславичей, не будет княжить в этой земле! Не для того провожала я своего князя на битву, не для того ждала из посольств…  Мы отвоевали эту землю, мы привели к процветанию, и никогда не отдадим чужому роду; я. Может быть, уступлю другой женщине, но другому мужчине — никогда!

Феодор поклонился, скрывая облегчение:

— Прости, госпожа.

Ему не суждено было узнать, что, когда княгиня в гневе покинула дом, в какой-то миг чело ее прояснилось, и она прошептала: А впрочем, а впрочем…

А в это время князь Ростислав Изяславич, совсем позабыв давешние печали, с гиканьем мчался вдогон своре багряно-серых лошьих псов[7], предводительствуемых брудастой эпирской борзой. Борзой пес был его любимцем, и сколько заплатил он за эту диковину немецкому купцу (по-прави, не так и много на себя тратил!), страшно было и вспомнить. Да и маловато было в этих краях простора для быстроного пса, тут нужна степь бескрайняя. Но, тем не менее, Ростислав не жалел о покупке; вообще редко о чем жалел. «Думай, прежде чем сделать, — всегда говорил покойный Мстислав, первый Белозерский князь, — думай крепко, а когда сделал — больше не думай». Вот так Мстислав и отвоевал эту землю, постоянно оспариваемую Ростовом и Новгородом, вот так принял княжескую шапку, вот так передал ее Ростиславу, родственнику вообще-то весьма дальнему. Вот так и сам он, Ростислав, старался жить.

Следует отметить, до сей поры это ему вполне удавалось. Правил Ростислав неплохо, а иные утверждали, что даже хорошо. За семь лет его княжения в Белозерской земле ни разу не случилось ни голода, ни мора, ни иной подобной напасти, насылаемой богами на народ, избравший неугодного им правителя. По разу сунулись новгородцы и ростовчане, но были благополучно отбиты. Торговля шла бойко, хотя, конечно, не так, как в соседнем Новгороде, но тот стоял на хорошем