Том 2. Неживой зверь - Надежда Тэффи

– Какой это камушек? – спросил заинтересованный Руданов.

– Это розовый рубин в старинной серебряной оправе. Мне его подарил отец давно-давно, когда я была совсем еще маленькой. Он мне сначала не понравился, но отец сказал, что принцессы всегда должны носить что-нибудь необыкновенное. Я его теперь очень люблю и ношу постоянно. Это действительно большая редкость. Такой необыкновенный цвет и такая чудная оправа. Я с ним никогда, никогда не расстанусь. Знаете, у меня было очень тяжелое время, когда я чай без сахару пила и сама свои кофточки стирала, но мне ни разу не пришла в голову мысль продать мой камушек, хотя за него, пожалуй, дали бы рублей шестьдесят.

Она даже понизила голос из уважения к такой крупной сумме.

– Дайте мне рассмотреть ваше сокровище, – попросил Руданов.

Она с трудом сняла через голову серебряную цепочку, сдвинув свои льняные косы.

Рубин был довольно большой, старинной огранки, бледно-розового цвета. Оправлен он был тремя черными бурбонскими лилиями, которые сдерживали его согнутыми лепестками.

– Интересная вещица. Мне только не нравится цвет. Точно леденец.

– Не нравится? – печально протянула Принцесса.

– То есть, я хотел сказать, что, может быть, темный был бы красивее. Но нет, нет!… Так гораздо оригинальнее.

Она радостно улыбнулась.

– Я была уверена, что он вам понравится. Ведь я никогда с ним не расстанусь. Пока он у меня на шее, всякий поймет, что я настоящая принцесса. Мещанка давно бы купила себе новую кофточку или модную шляпу. Только настоящая принцесса может ходить такая рваная и обтрепанная, потому что она любит маленький цветной камушек!

Руданов ушел, обещав непременно зайти еще раз.

Когда он зашел через два дня в кабинет переписки за своей рукописью, принцесса подошла к нему и сказала с робким упреком:

– А вы так и не пришли ко мне!

– Простите, я был очень занят. Я непременно зайду.

– Приходите сегодня, – попросила она.

Он обещал и опять просидел у нее целый вечер, скучая и мучась своей томительной жалостью. Он все боялся как-нибудь обидеть ее, выбирал слова и выражения, старался быть и почтительным и ласковым. Он любовался без конца ее рубином, хвалил ее бесцветные волосы и, уходя, связал себя обещанием непременно прийти на другой день вечером. И на другой день повторилась та же история.

Через две недели он стал с нетерпением отсчитывать дни и торопить дела, задерживающие его в Петербурге. Много раз приходило ему в голову, что он мог бы обмануть Принцессу, сказать, что должен уехать раньше, чем думал, распрощаться и не показываться ей на глаза. Но когда он приходил в маленькую белую комнатку и видел худенькую хромоножку, нарядившуюся в белую кофточку, и понимал, для чего она распустила свои длинные косы, самое твердое решение гасло в нем, оставляя тоску и досаду на собственную слабость.

А она, пригретая его лаской, с каждым днем все ближе прижимала к нему свою душу и словно опутывала его тонкой, липкой паутиной, противной для него, но которую разорвать было так больно.

В воскресенье он повел ее гулять. Она медленно ковыляла рядом с ним, маленькая и жалкая, в какой-то необыкновенно плоской шапочке и в больших вязаных перчатках. Она скоро устала и раскраснелась синеватым румянцем, но все хотела идти дальше. Руданов мучился за нее и не смел даже предложить ей руку, чтобы она не подумала, что он заметил ее хромоту.

После прогулки она зазвала его к себе и опять поила невкусным чаем со старыми сухарями, а ему страшно хотелось есть и он не смел ничего купить по дороге, потому что боялся обидеть ее. Уже поздно вечером вспомнил он, что собирался идти в театр и даже взял утром билет, рассчитывая, что прогулкой уничтожается обязательность вечернего посещения.

«Ловко! – подумал он. – Два года собирался в балет, и вот теперь извольте, с билетом в кармане, услаждать эту альбиноску».

Он вдруг почувствовал злобу против Принцессы и, встав с места, сказал, что хочет спать и что у него болит голова.

Она вдруг притихла вся и безропотная, покорная, не сказав ни слова, пошла со свечкой проводить его в переднюю. Надевая пальто, он старался не смотреть на нее и видел только, как дрожит огонек в ее худенькой ручке, и ему хотелось ударить ее, толкнуть и потом долго, долго плакать над ней.

Он плохо спал ночью, а под утро приснилось ему, что она умерла, и он проснулся измученный и разбитый, с прежней тоской и жалостью к ней.

Днем зашел к нему поверенный и посоветовал для ускорения дел съездить дня на два в Москву. Руданов с радостью ухватился за эту мысль. Весь день был он спокоен и доволен и когда вспоминал о предстоящем прощании с Принцессой, повторял себе, что не ехать он, во всяком случае, не может. Вечером он купил большой букет бледной пушистой сирени и пошел к Принцессе. По дороге, проходя мимо ювелирного магазина, он заметил выставленную в витрине небольшую круглую брошку, центр которой составлял бледный розовый камень.

«Интересно посмотреть, – подумал он, – может быть, такой же рубин, как у Принцессы».

Он зашел и попросил показать ему брошку. Камень действительно оказался рубином.

– Есть у вас еще такой же? – спросил он приказчика.

– Нет, это единственный. Такой цвет попадается редко и требуется мало, разве что на любителя.

– Скажите, – подумав, спросил Руданов, – вы могли бы вынуть его и вставить в другую оправу? Я хотел бы сделать из него булавку для галстука.

– Конечно, можно. Какую оправу прикажете?

– Отлично! Я хочу оправить ее в черное серебро. Оправа должна быть совсем особенная, я вам принесу рисунок завтра утром.

И он ушел, улыбаясь своим мыслям. Он думал о том, как обрадуется маленькая Принцесса, когда увидит, что у него такая же вещица. Она непременно подумает, что он очень любит ее, если захотел иметь одинаковое украшение…

Принцесса встретила его вся встревоженная и насторожившаяся, но увидев его веселую улыбку и красивый душистый букет, вдруг вспыхнула вся такой светлой молодой радостью, какой Руданов и подозревать в ней не мог. Она схватила цветы, спрятала в них свое покрасневшее лицо и смеялась, и вздрагивала худенькими плечиками, точно после долгого, скучного сна охватил ее ветерок свежего, ясного утра.

Потом, немножко успокоившись, она уселась на свое место и, все не выпуская букета, тихонько погладила Руданова по руке.

Он был глубоко тронут и смущен.

«Господи! да она, кажется, влюблена в меня! – с тревогой подумал он. – Вот еще не было печали! Ну что мне теперь делать?»

И радость, и спокойствие снова покидали его, уступая место жалости к ней и злобе на эту жалость.

– Знаете, Принцесса, у меня может быть, скоро будет такой же медальончик, как у вас, – сказал он ей.

Она улыбнулась лукаво, точно слушая детский лепет.

– Такого медальона вы нигде не найдете. Это фамильный. Он остался от моей матери.

– Вы, может быть, думаете, что и камня такого больше на свете нет?

Она молча покачала головой.

– Дайте мне рассмотреть его как следует, – сказал он, – я хочу срисовать узор оправы.

Она сняла цепочку, как и в первый раз, прямо через голову. Руданов долго разглядывал затейливую вещицу и, вынув записную книжку, тщательно срисовал форму черных линий, окаймлявших камень.

– Так вы говорите, что у вас будет такой же медальон?

– Захочу, так будет. А не найду, так украду у вас. Уж у меня всегда будет то, чего я захотел! – прибавил он с таким ударением на последних словах, что брови Принцессы приподнялись в каком-то наивном удивлении.

Громко ударив в дверь кулаком, вошла сердитая баба и велела Принцессе поторапливаться с чаем, потому что она желает чистить самовар.

Принцесса сконфузилась и засуетилась с своим убогим хозяйством, а Руданов все рассматривал заветный медальончик.

– Ах, да! – спохватился он вдруг. – Я должен сообщить вам довольно неприятную – для меня, конечно, – новость. Я уеду дня на три в Москву.

Она посмотрела на него испуганно, и щеки ее вдруг сделались пепельно-серого цвета.

«Господи! – подумал он, – вот мука-то! Еще в обморок упадет! Прямо проклятие какое-то».

– Вы, наверное, вернетесь? – спросила она, наконец, и улыбнулась такой жалкой улыбкой, точно просила у него прощения за то, что смела так мучиться.

– Ну, конечно! Какая вы странная.

И он долго сидел у нее, разговаривал с напускным оживлением, но она слушала его рассеянно и отвечала невпопад.

Провожая его в переднюю, она долго старалась отдалить последнюю минуту, неумело и скучно затягивая разговор. Потом вдруг быстро повернулась и пошла к себе, низко понурив голову и приподняв худенькие плечики. Руданов понял, что она плачет, и ему захотелось пойти за ней, остановить ее и сказать ей что-нибудь простое и ласковое, но руки сами отворили дверь, и он вышел на лестницу, злой и расстроенный.