Осенняя охота с Мурманом и Аленушкой - О'Санчес

— Брысь по домам, а то у меня Мурман не кормлен! Сейчас ужинать отпущу!

Не очень-то убедительная угроза, но мальчишки отстали, видимо переключились на что-то более интересное для них, ишь — хохочут, заливаются…

И еще голоса… уже взрослые… друг дружку окликают, гулять по туману зовут… Без малого — праздник в деревне Черной. А вот Лёхе как раз наоборот — будни трудовые, на ночь глядя: там, у бабушки, трое гостей из Питера, приехали именно к Лехе, «по вопросу, не терпящему отлагательств», ходоки к Ленину, блин…

— А как же иначе, Лешенька!? То же и при Петре Силыче, покойном, было: кому же, как не к нему обращаться-то? Теперь к тебе, ты у нас самый-самый!..

— Угу, самый-самый… Пожарная команда, типа, из МЧС…

— Так и есть в миру, так и от века заведено: где почет, там и тягости. Стало быть, если ты не хочешь, чтобы они к тебе…

— Нет, нет, баб Ира, я сам к ним, то есть, к тебе приду. Во сколько лучше?

— Тогда так, Лешенька: пусть они отдохнут с дороги, да покормлю, да баньку им истоплю… Как раз часикам к десяти и приходи, к самовару, и за чаем все ваши дела и обговорите. Очень уж просились, ты уж с ними помягче… Народ весь солидный, уважительный.

— Ладно.

И вот теперь Леха идет к бабушкиному дому решать важные вопросы с гостями из Петербурга. Состав делегации — два колдуна и оборотень, все трое, со слов бабушки, увесистые ребята, не шишгаль случайная, стало быть и вопрос у них не праздный… Что означает в свою очередь… Да ничего хорошего не означает, кроме дополнительных забот. Раньше Лёха тоже был питерский, родился и вырос на Петроградской стороне, но лет пять как перебрался на постоянное обитание в деревню Чёрную, в отцовский дом, к бабушке поближе… С тех пор, как Лёха осиротел в одночасье, из родных у него осталась только бабушка, Ирина Федоровна. Если по крови считать — они чужие друг другу, никаким, пусть даже самым дальним и косвенным родством не связанные, да только бабушка Ира и внучек ее названный, Лёха, давно об этом напрочь забыли и вспоминать не желают, и живут теперь в одной деревне, бок о бок, тесно прижавшись друг к другу одинокими душами.

Лёха окинул внешним и внутренним взором светлый джип, припаркованный возле забора: да, реальная тачка, не морок — и не лень же им возиться!.. Хотя… а сам-то? Он и сам хорош со своим «паркетным» кастомным байком!..

Ряшка молча припала брюхом к земле, только цепь гремит и хвост мечется — она всегда рада молодому хозяину! А Мурмана почти не боится! Шнырнул по двору кот Васька, вслед за ним кикимора Мулька — тоже радуются, но не так явно… Домовой из-за поленницы высунулся, волосатыми губами ухмыляется… Мурман шевельнул обрубками ушей, глянул ревниво на все это бабушкино войско, но строжить никого не стал, ибо не время: пусть сначала хозяин и старая хозяйка забудут о нем, как следует на свои дела отвлекутся, подальше от Мурмана и от всяких там шваберных палок да метел…

— Мурман. Будешь пока здесь, на свежем воздухе гулять. Но я тебя предупреждаю по-хорошему: ежели вдруг я опять услышу, что тут во дворе… короче говоря — ты понял!.. Никого не обижать, никуда не загонять, ни Мульку, ни Прокопыча! Я уж не говорю о Ваське с Ряшкой! Будь умницей. Особенно сегодня. Ферштейн? Не позорь нас с бабушкой перед гостями.

Мурман изъявил немедленную готовность поклясться самой страшной клятвой, что он будет умницей и, при этом, самым смирным на свете животным, и вообще, и всегда… Но хозяин жесткою рукой уклонился от клятвы, облизывания и объятий, самовольно открепил с цепи Ряшкин ошейник, сунул осчастливленной собаке заранее припасенную губчатую косточку (Мурман не посмеет отнимать прямой подарок) и предпочел побыстрее войти в дом.

Ирина Федоровна ведьминым чутьем и бабушкиным сердцем угадала точно к сроку: не успел заварочный чайник на конфорке самовара окутаться кипяточным облаком из душничка, а уже распахнулась без стука дверь, и в горницу вошел здоровенный крутоплечий парень, темно-русые волосы коротко стрижены, а все равно видно, что жёсткие и без седины. Одет просто и вне претензий: похожие на галифе голубые джинсы с довольно низкой мотней, легкий свитер (куртку и обувь Лёха оставил в сенях), на ногах черные носки и тапочки «ни шагу назад». Обычный, казалось бы, человек, но в глазах у него мерцает безлунная ночь, и, в такт сердечному стуку, рвется из его груди сила… такая… что промерять ее своею силой — н-не хочется. Трое гостей ощутили сие одновременно и совершенно одинаково. С таким — только дружить, это однозначно.

Леха показал им ладонью, что вставать не надо, но гости не послушались и поочередно подошли к Лёхе, поздоровались за руку.

— Алексей.

— Борис Ив… гм… Борис.

— Андрей.

— Эдуард… Просто Эдик.

Даже не по вертикальным зрачкам сквозь линзы, а сходу, по ауре, Лёха угадал в Эдике, в самом молодом из гостей, оборотня, остальные двое — люди, колдуны, крепенькие такие, особенно старший из них, Борис.

Четверть одиннадцатого, спешить особо некуда, а чтобы уважить бабушку, лучше всего соблюсти необходимые приличия: попить чайку, потрепаться на отвлеченные темы, присмотреться друг к другу… Лёха видел этих троих впервые, Ирина Федоровна, похоже, откуда-то знает этого… Бориса Ивановича… и не одно столетие, небось…

— …Ай, Боренька, главное, чтобы угару не было, а на шишках, там, или на угольях, это и не важно для чайного вкуса. Наговор же на выход трубы поставлен, вместо вытяжки, он весь угар в себя и собирает. Лёшенька поставил. А температуру — да, держит… так, а что и не держать, на семи-то литрах?.. Раньше у меня ликтрический шестилитровый был, так, считай, не хуже сохранял…

У Ирины Федоровны тело длинное, сутулое и худое, и стремительное, несмотря на древний ведьмин возраст: вот она медку в настольную кадочку подлила, да за кренделями на кухню, да еще колбаски нарезать… да углей в трубу подбавить… Лёха решил про себя, что оставит бабушку на разговоре, не удалит из горницы, как полагалось бы древним обычаем… Обычаи потерпят, а бабушку он любит.

— …да, Федоровна, в точку сказала. Тут уж хоть глобальное потепление, хоть глобальное похолодание, а природа все по-своему вывернет, и не нам с нею тягаться. Гм… Вкусный был чаек… да еще после этакой здоровской баньки! Даже и про все дела хочется забыть… но никак. Потому и приехали к тебе, Алексей Петрович, как раньше к батьке твоему, Петру Силычу приезжали… Со всем уважением. Рассудить наши заботы ко всеобщему удовольствию.

— Рад вашему приезду, господа, а уважение — взаимное.

Голос у молодого человека — звонкий басок, то есть, изрядно погуще, чем у его родителя, Петра Силыча… Сам похлипче, а голос потяжелее…

— Весь сход желает тебе здравствия, воздержавшихся не было.

— Взаимно. Дело есть дело, давайте приступим. Но я бы хотел, чтобы моя бабушка, Ирина Федоровна, осталась с нами, потому что мне приятнее вести такого рода беседы в ее присутствии. Здесь же нет особых тайн, как я заранее понял?

— Да Лёшенька, да что ты… да мне совсем не трудно…

— Я решил.

Когда чужая воля определяет тот или иной порядок дел, событий, поступков — главное в том, насколько эта воля мощна, крута, насколько легитимна во властности своей. Двое гостей, оборотень Эдик и колдун Андрей, взглянули на Бориса Ивановича, тот с готовностью качнул сверху вниз окладистой бородой: в прежние-то времена и с покойным Петром Силычем спорить особо не приходилось, и совершенно очевидно по всем статям сего молодца, что новое яблочко — от той же яблони. К тому же и проблема без хитростей, проста, да занозиста.

Ирина Федоровна торопливо сняла передник, вытерла полотенцем костлявые руки — видно, что довольнехонька решением внука — и уселась на диван, слушать.

— А мы абсолютно не против и никаких секретов у нас нет. Тут вот какое дело… почему нас троих, собственно говоря, сход направил сразу сюда, к Алексею Петровичу…

Угу. В процессе рассказа Лёхе даже и без дневных нашептываний Ирины Федоровны стали понятны все эти резоны: и почему сход, и почему трое…

Делегация — из уважения к Лёхиному нынешнему статусу и для напоминания об оном: Лёха ведь отнюдь не сам по себе, он, унаследовав от Петра Силыча дом, гены, колдовскую мощь, теперь как бы предводитель нечистой силы во всех окрестных пределах, включая и Санкт-Петербург, и весь Северо-Запад, и Москву, и далее… и еще далее… Не главный над всеми, но — старший, самый мощный… И тот, вокруг кого можно собраться, коли нужда припрет, в старинной вражде против иной, адовой нечисти, против сатанинской… Обычно-то все сами с усами, всяк сам за себя, но ежели вдруг… За Петром Силычем надежно было, да погиб Петр Силыч, теперь, вот, Лёха вместо него, сын своего отца…

Несколько лет тому назад в Санкт-Петербургском бестиарии завелась вроде как новая фигура… И не с теми она, и не с этими, и вообще бессловесная… фауна, типа, монстр. Поселилась под землею, колобродит по коллекторам да подвалам, в старом городе… Жрет все подряд: крыс, кикимор, домжей, призраков, домовых, вампирами не брезгует, людишек пожирает, кто пьян и бездомен… Одним словом, змея! И огроменная! Ребята питерские, в основном колдуны да оборотни, пытались время от времени на нее подземные облавы устраивать… Весь полученный результат — четверо погибших только за последний год, это не считая людишек и мелкой низкой нечисти… По слухам, и адовые пропадали, но их никто не считал и не жалел. Коварна, чутьиста и увертлива. Так и сяк народ судил да рядил, только одно и получается: тварь из древнего разряда, очень древнего, явно, что бесхозная, и что без высокого разума… Холода, химии, грязи не боится. Силища в ней исполинская и никаким колдовством ее не взять. То есть, понятное дело, поддается на чужую силу, реагирует и на заклинания, но чтобы сдохнуть или пополам порваться — никак нет! Сама живет — других жует. У покойного Чета была точно такая, а потом еще у… гм…