Многоточие в конце человека - Илья Тюрин

Новорожденная стружка тотчас скручивается в подобие мозга, в мысль: что дальше?!

Свет наполняет сосуд снаружи.

Часы вырабатывают иммунитет от времени…

Все крупное — неустойчиво, ибо уже способно конкурировать с целым. Целое подавляет свои отдельные части.

Ночью слух перестает воспринимать вопросительные фразы ветра. Ибо он сам вопрос.

1) Борьба воздуха со стеклом: только здравый смысл удерживает последнее от тарана;

2) колокола — звон ключей Петра, пришедшего к вратам слишком рано.

Ночь — набросок дня углем.

Смерть — превращение мимики в графику.

Аплодисменты — {в какой-то мере} форма зависти к пианисту (к его рукам).

Окна: игра в крестики-нолики с воздухом.

Скобки — могильщики, несущие слово.

Окно — Око (пропущенная буква).

Лужи — остракизм неба.

Лифты ссорятся, как супруги, — хлопая дверьми.

Движение во все стороны сразу ("на все четыре…") есть комната.

Комната создает эффект согласия с вами.

Человечество — чаша, для которой осколки — нормальное состояние.

…Трагедия человека, при условии, что он поэт, в его судьбе уже состоялась: вторжение поэзии в любую жизнь и есть трагедия человека. Поэт говорит не так, как говорит человек, — и со временем это начинает определенным образом направлять его мысли. В конце концов, поэт находится там, где человека нет. Трагедия человека состоит в недосягаемости этого там. Трагедия же поэта заключается в невозвратимости оттуда. Но при всем видимом равенстве антагонистов истинным горем для биологической единицы является не приобретение качеств поэта, а утрата качеств человека как всякая утрата печальнее всякого приобретения.

Всю эту классификацию трагедий почти неприлично применять к Есенину, потому что в конечном счете мы таким образом выясняем: что именно привело его в "Англетер". Думаю, смутное (на уровне сочетания звуков в строке) ощущение драматизма ситуации — и есть наш предел в этой теме, хотя опасная близость петли к любой из мелодий есенинской жизни и не настораживает ее исследователей. С другой стороны, трагедия, приведшая к смерти, — смертью направляется, и, говоря о трагедиях Есенина, мы имеем в виду прежде всего некий раритет, к судьбе поэта впрямую не относящийся, а потому — могущий быть предметом постороннего изучения.

Если же изучение состоится и перед окулярами встанет триада: эпатаж — Айседора — пьянство, — трагедия (как нечто просто более легкое, невещественное — как озон), я уверен, уступит им место.

Мне кажется, подразделение на трагедию человека и трагедию поэта — не только показатель (вполне объяснимого) бессилия, но и — в смысле постепенного отхода от истины — первая ступень разложения.

Известный писатель — это не только поэт или прозаик, но и действующее лицо нашей биографии.

Книги думают за меня.

Ум — не гениальность, а глупость — не идиотичность, то есть ум — не особый дар, а глупость — не явление ущерба.

Для 24 мая. Только умерший овладевает языком в совершенстве, ибо ему удается добиться взаимности. Он сам становится частью языка.

Гениальная картина (не только портрет) — встреча взглядов.

Страшнее всего — когда Парка не обрывает вашу нить, а просто выпускает из рук…

Конверт — рукопись, наложившая на себя руки (покаяние рукописи?).

Пережив две смерти — становишься триединым.

Пустота между строками — подстрочный перевод Бога.

1. Когда находишься в {чьей-то} тени — отбрасываешь свет.

2. Стихи — попытка избавиться от того, что некогда вдохнули в глину.

3. Все мы гениальны в свою последнюю секунду — о случайности любой смерти.

4. Аплодисменты — ладони отвешивают друг другу пощечины, предотвращая обморок {от слов}.

5. Выпуская белый сигаретный дым, некто расстается с сединою. Или — добавляет к голове завитков…

(1–5: 24 мая 96, на вечере памяти И. Б.)

Что бы там ни было, нам остается только догадываться о том, что впереди…

Слезы всегда неподвижны. Наоборот — лицо поднимается вверх.

Под конец ваше лицо напоминает отпечаток пальца — знак, что следствие наконец подходит к "концу".

Комната входит в дверь…

Алиби ночи — в том, что она везде.

Если мысль верна, то, вне зависимости от своей глубины, — она всегда достигает дна (т. е. искомого).

(Утро?): значения слов являются раньше самих слов…

Иуда — звук {навеки} вытянутых губ: чтобы предотвратить? запечатлеть? напомнить?

Видимо, душа и состоит только в одном эффекте своего присутствия. Т. е. когда {она} есть — того, во что она облекается, мы можем и не замечать.

Ночь 13.07.96:

Я нес перед собою свет

Фонарь ли? Нимб? Фитиль?

Он был один, скрепляя две

Моих руки, но был.

И был лишь потому, что знал:

Пока нас двое — ртуть

Еще в дороге; не финал

И не пролог, но путь.

Но путь {исход} знаком лишь нам,

И на испуг чету

Не взять: каков ни есть — он там,

Без грима на свету.

…Он будет первым: им нельзя

Не быть. Свеча? Киот?

Кто б ни был он. Кто б ни был я.

Кто б ни был Тот, Кто ждет.

Стихи не выбирают времени. Возможно — благодаря нашим несостоятельным представлениям о нем.

Для моих шестнадцати.

Не память — пророчество: страсть перелистывать главы;

И змеи кусают не хвост, а неузнанный тыл.

…Не случай забыть остальное, но повод и право

Оставить на совести времени все, что забыл.

23.07.96.

Вера, надежда, любовь — скорее логическая цепь, вектор, нежели просто ряд.

У дней только сутки на то, чтоб исчезнуть, передавая

Даты и годы — как сверток в ладони да "прощай" в уста.

Ночью в постели даешь круги — типографский валик,

Только и смогший всосать, что жизнь с молоком листа.

29.07.96.

Горизонт — как вечное тире перед монологом.

Великому трудно не подражать, в этом — земной вариант его бессмертия.

На часах проходит несколько минут — так подводят бровь.

Для начала о [Венедикте] Ерофееве:

Его текст напоминает привычную суету вокруг работающего художника — подмастерья, "зрители", сам пейзаж…

"Поэма" — совершенно напрасно. Ерофеев — прежде всего живописец. Вот почему он старательно создает толпу вокруг себя ("ангелы", alter ego, обращение к читателю etc.). Ему необходимы постоянные пейзажи, виды, натурщики (-цы) — не зря он и едет в электричке — она одновременно все это обеспечивает.

Конкуренция между поэтами и бардами (рок-поэтами еtс.) вряд ли возможна. Почти смысл и бесспорно отличие поэзии — в том, что она обладает правом задать вопрос, не предлагая ответ. Слова же спетые — в принципе утвердительны. Одна из причин: уже с момента написания они принуждены к произнесению {себя} вслух, а устная речь едва ли не насильственно освобождает от пунктуации (в том числе и незримой)…

Лейб-журналист.

Потолок обуревают полосы:

Тени и желанье источать

Свет. Я был бы тих, но нету голоса,

Чтобы петь, а значит — чтоб молчать.

9.10.96.

1997

Потеря есть материя. Она

Сама предмет — поскольку вызывает

Из памяти предметы, высыпая

Шкатулку существительных до дна.

Белинский: банальность без примесей, самородок.

У Гомера (Гнедича): обладаемый; passive voice по-русски.

Ничто не затемняет для нас человека более двух вещей: его (гласных) пристрастий и его поведения в обществе, потому что и в том и в другом случае перед нами — смесь, не человек.

Для сочинения песен нужно быть примитивом.

Думаю, что поэзия, и вообще мелкое необязательное сочинительство, привлекли меня тем, что давали возможность выдать мысли, которые у меня были, за мысли, которых у меня никогда не было. Кроме того, стихотворная машина за счет размера и рифмы большей частью работала сама, и я чувствовал себя спокойно…

Благоговение дикаря перед черепахой: с обеих сторон необъяснимое.

Что случилось? Что сделалось в мире

Между фразой одной и другой?

Почему не становится шире

Поле зренья под бровной дугой?

Свобода — всегда итог длительной неволи. Не странно ли? Не одна ли это цепь?

Подобно нищим на заглохшем пире,

Мы радуемся тесноте явлений.

Но разве пошлость подбирает в мире

Не только то, что ей оставил гений?

Смерть — защитная реакция организма, такая же, как образование тромбов, кашель etc. Необратимость смерти сводится не к невозможности возвратить умершему жизнь, а к невозможности вернуть тот момент времени, в который смерть наступила. Точно такая же необратимость сопутствует и образованию тромба, и кашлю. Не может быть, чтобы после кашля (или свертывания крови в ране) в организме не произошло изменений. Изменения в организме после смерти — только грубее и ярче выражены. Смерть, безусловно, принадлежит общему ряду "защитных" реакций организма — но выделяется из этого ряда потому, что мы не знаем следующего за нею процесса. Думаю, что процесс, естественно наблюдаемый после смерти, то есть разложение тела на химические элементы, — и есть "последующий". Всякий элемент подразумевает атомы и электроны, среди которых нет "живых" и "мертвых", а есть только более или менее сложные комбинации. Элементы разложившегося (погибшего) организма могут участвовать в создании новых организмов с таким же успехом, как и все остальные элементы мироздания. Если представлять себе это мироздание как бесконечное уравнение реакции, то символы "смерти" в таком уравнении приобретут смысл, совершенно равный смыслу символов "жизни".