Гипотеза Дедала - Лев Александрович Наумов

– Простите! – прервал я полисмена. – Мой друг не в себе. Позвольте мне…

– Так это ваш друг, сэр? – поинтересовался констебль вновь весьма учтиво.

Человек резко повернулся ко мне, и тогда я увидел эти глаза… С одной стороны, в них не было ничего особенного, но с другой… Его взгляд был направлен в мою сторону, но смотрел он не на меня. Точнее, не так… Казалось, что в поле его зрения попадаю не только я, но и полисмен, а также администратор, ехидная улыбка последнего, ресторан, носившиеся по нему шепоты, запахи из лобби-бара, весь первый этаж отеля, весь отель, Блумсбери, Лондон, Великобритания, Европа, наша планета… Он смотрел, как никто другой. Я был потрясен настолько, что даже не отреагировал, когда едва не сбивший меня с ног впервые обратился именно ко мне:

– А если со мной что-нибудь случится, ты сможешь вмешаться?

– Сэр, так этот человек приходится вам… другом? – повторил констебль несколько витиевато.

– Ты вмешаешься? Я могу быть спокоен? – Мой недавний обидчик не унимался. На этот раз в его голосе появилась нотка отчаянной надежды.

– Ну, не то чтобы другом… – смущенно ответил я полисмену, в то время как неотрывно смотрел на дебошира.

– Но почему? – спросил последний обескураженно.

– Сэр, вы знаете этого человека? – На этот раз констебль опять сдвинул брови.

– Мы столкнулись сегодня… – промямлил я. – Он там был… Там было много людей…

– Ты что, наблюдаешь не только за мной? – спросил мой собеседник несколько растерянно.

– Ни за кем я не наблюдаю!.. – Впервые с моих уст сорвались слова, адресованные именно ему. Я попытался произнести их как можно более раздраженно, но возмущение мое было притворным, нелепой попыткой замаскировать то, насколько мне неловко находиться в этой ситуации.

– Чем же ты тогда занят? Ты делаешь что-то еще? – Его растерянное недоумение все заметно усиливалось.

Я замялся, не зная, что ответить. Этим, вероятно, дал полицейскому понять, что, в сущности, мы не были знакомы.

– Так, мне все ясно, – резюмировал констебль. – Сэр, я вынужден просить вас пройти со мной в кабинет администратора. – Он завел правую руку за спину дебошира, а левой указал в на правлении двери и тем самым, не касаясь задержанного, увлек его к выходу из ресторана.

Уходя, полисмен смотрел себе под ноги, тогда как мой собеседник неотрывно глядел на меня. Точнее, в моем направлении. Кроме того, с меня не сводил глаз администратор с ехидным выражением лица. Его неприятная ухмылка внушала мне чувство вины.

Тут произошел нелепейший конфуз. Внезапно я почувствовал невесть откуда возникший зуд в носу. Странный человек начал говорить мне что-то еще, но в этот самый момент я громко на весь зал чихнул. Сквозняк ли, аллергия были тому виной, сказать трудно, но мой громогласный чих, а также последовавший за ним раскатистый смех в зале заглушили слова дебошира. Нарушителя спокойствия вывели из ресторана, а я так и не услышал последнюю реплику.

Прошло несколько минут, прежде чем во мне не проснулось непреодолимое желание, даже потребность догнать его, чтобы продолжить наш разговор. Точнее, попросту начать его, поскольку до этого я успел сказать лишь одну фразу, за которую мне теперь было стыдно. Определенно, следовало еще и извиниться…

Опомнившись, я поспешил в кабинет администратора, но не застал там никого. Не медля более ни секунды, я вышел на Монтегю-стрит, побежал по Бари-плейс, Блумсбери-уэй, Мьюзиум-стрит в направлении Ковент-Гардена. Мое преследование закончилось в саду на набережной Виктории. Преодолев около двух миль, я не встретил ни констебля, ни пьяницу. Впрочем, положа руку на сердце, с годами во мне не осталось сомнений, что он был совершенно трезв.

Прошло не меньше пятнадцати лет. Я женился на своей выпускнице, завел детей, обрюзг, мы с семьей дважды переезжали: сначала – в Голландию, потом – в Италию. В моей жизни произошло слишком много такого, что никак нельзя было предвидеть тогда, в Лондоне. Но о странной встрече я не забывал, хоть с каждым годом думал о ней все реже. Так или иначе, память надежно хранила подробности того столкновения, а потому, если бы кто-нибудь попросил бы меня изложить случившееся, я сделал бы это с чрезвычайной охотой и точностью. Более того, был бы очень благодарен за такую просьбу. Однако рассчитывать, что кто-нибудь внезапно обратится ко мне с ней, не приходилось, ведь о том позорном инциденте в фойе я не рассказывал даже родным и ближайшим друзьям.

По воле случая мы с супругой – наши мальчики остались дома – оказались в Японии, в глуши острова Хоккайдо, где арендовали небольшую крестьянскую хижину. Жена ежедневно занималась натурной живописью, изображая здешние пейзажи и сцены из сельской жизни. Особенно ей удавался пахарь, идущий за плугом, которого она писала с нашего хозяина.

Я не отставал и тоже занимался искусством, правда, как обычно, в теоретическом его аспекте. Мы трудились днями напролет, она – над картинами, а я – над книгой, и каждый вечер после ужина обсуждали ее работы. Именно в ходе этих разговоров я обратил внимание на интересный феномен, состоящий в том, что наш хозяин всегда выглядел очень удачно на картинах супруги. А ведь она писала и других пахарей, не говоря уж о бессчетном числе разных крестьян во множестве обстоятельств их работы, но почему-то именно человек, у которого мы снимали дом, отличался насыщенностью цветов, уверенностью линий, правдоподобием поз и безотказно передаваемым ощущением тяжести и важности его труда.

Впрочем, заинтересовал он меня уже давно. Ходили слухи, будто наш хозяин некогда учился в школе, а то и в университете. Он был чуть ли не единственным образованным крестьянином в окру́ге. Я нашел тому подтверждения – в его доме имелось несколько довольно новых, но уже читанных книг по лингвистике, психологии, химии и обществознанию. Его жена, очень простая и добродушная женщина, наверняка не владела грамотой. Спросить же ее об этом оказывалось затруднительно, поскольку, к сожалению, она была вдобавок немой. Малые дети тоже читать не могли, а играть с книгами им никто бы не разрешил – издания специально были расставлены на высоких полках. Так что в прошлом наш хозяин, по всей видимости, вовсе не ходил за плугом. Но что же с ним произошло? Размышления о его судьбе, признаться, частенько занимали меня в часы досуга.

Неплохо владея японским, я неоднократно пытался вызвать этого человека на разговор по душам, предлагал разделить со мной бутылку доброго вина или изысканные, купленные в городе яства. Но ни одна из моих попыток