Родник Олафа - Олег Николаевич Ермаков

как боровиков в лесу после солнечного теплого дождя. И все в золоте, не то что деревянная церковь Илии-пророка в Вержавске. И река там под холмами – силища – Днепр. Кораблиц— тьма у причалов. И всяко-разные языки: немчура, варяги, греки, ляхи. Все товар туды-сюды таскают. И на торгу продают. А торг там – Вавилон, как баит батюшка. Крики – до неба. Кто что взять зовет: кто курей, кто меха, кто мёду, кто козу, кто крынки, кто воску. Нет в мире больше города, чем Смоленск. Ежели только Царьград, баит батюшка, чуть поболее. И ведь в тот Царьград смольняне и плавают по Днепру-реке. А домов в Смоленске – как орехов в урожайный год в Бельчатке, есть такое место неподалеку от Вержавска, орешник сплошной. И стоят среди них терема. А на самой высокой горе Смоленска – велий[2] храм Успения Божией Матери. И всюду мостовые из дерева. И город обнесен крепкими дубовыми стенами, а в них множество ворот. И те ворота охраняют воины в шишаках, кольчугах, с мечами. Столько их, что хоть сейчас в поход куды-нибудь, а хоть и на Царьград!

И с тех рассказов Ивашки занемог Сычонок. Страх как захотелось все самому увидать. Ведь даже его отец в Смоленске и не бывал ни разу. И мать не бывала. А Ивашке вон какая участь смладу выпала.

Но зато сейчас Сычонка ждало плавание к самой Дюне с отцом на плотах. Если Гобза смилостивится.

Да али не-а?

По примете – вязу на том берегу – да. Батька то и баил, что, если вяз пятку мочит, довольно воды, а если на солнышке греет – мало. Но уровень падает, того и гляди вяз пятку покажет. Потому и гарцует здесь Сычонок.

А в самую полную воду вяз и по пояс стоит в реке. Но тогда плоты гнать опасно, Гобза еще дурная, прет по лесам. Как в берега войдет, тогда и можно. Батька лучше других в Вержавске знает Гобзу, и Касплю, и Дюну. Дубы Вержавлян Великих он продает в Видбеске[3] да в Полоцке.

И Сычонок бросает взгляд на вяз, вопрошая его: да али нет?

И уже сморило весеннее солнце мальчишку, слез он с лошади, заглянул в шалаш, да и прикорнул там… Как вдруг сквозь сон захрапела ему прямо в лицо Футрина[4], она всегда предвещала дождь ли, сильный ветер и любую перемену, начинала ржать, бить копытом. Сычонок сразу очнулся. И точно: Футрина ржет, храпит. Высунул голову из шалаша и сразу увидел: плывут.

Плывут.

Плывет батя Возгорь Ржева, как его все прозывали, хотя Ларион звал только Василием, именем, данным в крещении. Вон он стоит на плоту, рослый, совсем голый, мосластый, с русой рыжеватой бородой и только в шапчонке, заломленной набок. А Зазыба в одной рубахе. Жарко ведь. Сычонок выскочил из шалашика, задохнулся, не знает, что и делать. К воде ли бежать, или к Футрине – да и скакать в Вержавск с криком: подымай заплоты. Да только нету у Сычонка крику. Один свист совиный. Ну, или стон протяжный дурной. Но махнет на заплотах, и те сразу уразумеют, пойдут подымать, пускать воду. И тогда Сычонок снова в Вержавске останется и так и не увидит ни реки Каспли, ни реки Дюны, ни Видбеска, о котором бают, что тож город поболее Вержавска.

Ну?!

И Сычонок в батьку своего вглядывается, красного от солнца, с мокрой бородой.

А тот правит к берегу. Сквозь усы и бороду белеет зубами его улыбка.

Плот ткнулся в берег. Сычонок глядит на него во все глаза, наструненный, как пес на охоте.

– Чего мешкаешь? Ристай мигом! – кричит Зазыба Тумак.

Сычонок враз погас, понурился.

Одноглазый чернявый Зазыба улыбается. Зубы у него побиты. Очень драчливый мужик. И глаз-то утерял в сваре. Самый верный друг бати.

– Да ты спишь ли, Спиридошка?! – кричит отец. – Не чуешь? Давай треножь Футрину и ристай на плот-то! Али передумал?

Сычонок моргает. Так ведь ристай – и беги, и скачи, и ходи быстро, как сразу поймешь? Но уже он кинулся к Футрине, ловко треножит ее, чтобы куда не забрела. Хотя никуды и не уйдет, смирная скотина, если только гроза не идет на смену солнцу. Даже не стреноживать ее было бы лучше – сама домой под вечер пришла бы. Но мамка все равно по вечерам к нему сюды приходила с едой. Не мог Сычонок и на чих отсюда отлучиться – а ну как раз и придут плоты?

И он сбежал к реке, перепрыгнул полоску уже растущей воды меж берегом и плотом, поскользнулся на мокрых бревнах и упал, зашиб больно ногу. Но тут же его подхватила сильная рука Зазыбы. Тут Сычонок спохватился, что забыл в шалаше узел с едой и сменной рубахой. Да разве крикнешь? Только засвистеть и может. И он засвистел, ровно сыч, – протяжно и округло, указывая на берег и шалаш, взмыкнул бычком. Но берег уже отдалялся, течение влекло тяжелый дубовый плот дальше.

– Чего там? – спросил отец.

Сычонок знаками показал, что рубаха и еда.

Но отец только махнул.

– Мамка все заберет! А то от него, вишь, прещение[5]!

И он указал на солнце. Солнце лакало Гобзу. Но, значит, не так уж и сильно, если не надо подымать в Вержавске заплоты. И тут только мальчишка перевел дух, оглянулся. А сзади идут другие плоты.

А река Гобза-то, знать, приняла жертву Сычонка! Ай да бабка! Все бабы, хоть и молодые, лучше помнят старое, бывшее прежде Христа с овечками и голубками, что так не любит Ларион.

Спиридон на реке! Идет вместе с батей в далекие дали! Свершилося! Сколько помышлял мальчик об этом. Мамка была против, мол, делов в дому и так много. Но отец на этот год с ней не согласился. Сказал, что уже пора сынку перенимать речную мудрость от батьки. Дед Могута тоже взял отца на плот, когда он был таким же, а то и меньше.

И всё сбылось.

2

Несет Гобза плоты дубовые сквозь леса еловые и сосновые. За первым ладно сбитым плотом тянутся уже и не плоты, а дубы связанные, целая вереница. Первый плот их за собой ведет. И два плотогона – Возгорь Ржева-Василий да Зазыба Тумак-Андрей – впереди, а замыкает этот могучий косяк дубов плот с одним Страшко Ощерой, жилистым мужиком с водянистыми глазами.

Дубы-то все в верховьях растут. Видбичи и полочане ценят крепкое дерево, хорошо платят, из самых толстых стволов лодки долбят; терема строят, столы мастерят, скамьи – нету им сносу. А еще везут мужики и мягкую рухлядь всякую: бобровые шкуры, беличьи, рысьи и горностая. Все за зиму набили.

Сычонку тоже хочется плотом править, да нету еще одного шеста. И мальчик только глядит по сторонам с радостно