Гранитный линкор - Мельник Акимович

— А говорил, слов не хватит! — еще больше помрачнел Ерохин.— Любовь-то и не у поэта красивые слова находит.

— Как пришла она,— мечтательно продолжал Семен,— рядышком села и ни слова. Я тоже молчу. Березка листочками не шелохнет. Будто втроем уговор взяли молчать. Так до зорьки молча и просидели. Эх, друг, хорошо нам тогда было! Ведь и не говорили, а всю душу как на ладонь выложили...— Сибиряк вздохнул.— Прощаться стали, я к березке подошел. Росинками она была покрыта, будто серебряные серьги на ней. Веточку к своей щеке прижал... Понимаешь? Очень хотелось мне Зою поцеловать, да робел... Смотрю, а у нее тоже, как у березки, в глазах серебряные росинки блестят. «Аль она лучше меня?» — злей, чем на соперницу, посмотрела на березку Зоя. И сама обняла меня, да так, что век помнить буду!

От этого рассказа лицо Ерохина, казалось, еще больше вытянулось. Он стоял, прислонившись к печной трубе.

— Счастливый, а я вот...— он не договорил, кивнул в сторону разрушенного домика,— Продолжай, продолжай...

Но Семен молча смотрел на своего нового товарища.

— Я-то тебе не таясь про самое дорогое рассказал, а ты скрытничаешь! — сказал он.

— Да чего рассказывать-то? Пойдем лучше...

— Торопиться нам с тобой некуда. Время еще есть.

Ерохин снова опустился на угол изогнутой кровати.

— Не хотел, дорогой, говорить, да скажу, пожалуй. Может, легче будет! — Он посмотрел на развалины.—Вот здесь был наш дом. А в этой печи мать моя пекла мне и отцу пироги. Тут вот, рядышком, где, видишь, одни ворота остались, жила Нина...— Леонид отвернулся, сжал кулаки.— Нет ее больше... Мать с отцом тоже здесь погибли...

Сибиряк, обняв колени, участливо смотрел на него. Густые хлопья снега падали на автомат, а потом бесшумно скатывались на камни.

— Отец мой был простым каменщиком, я тоже. Мы строили этот северный город, с пустыря начали,— после долгого молчания продолжал Ерохин.— А когда построили... Эх, мать честная! Жаль, что не пришлось тебе, Семен, увидеть его...

Сибиряк встал, дружески обнял Ерохина.

— На полуострове Угрюмом есть высота Гранитный линкор...

— Знаю.

— Говорят, твердый орешек. Много раз наши пробовали разгрызть, да не могли...

— Я буду на вершине Гранитного линкора!

— Я помогу тебе!

Они крепко пожали друг другу руки и зашагали к причалу.

В порту беспрерывно гудели, подходили и ошвартовывались пароходы. Пронзительно выли сирены, предупреждая об опасности воздушного налета. В воздух, покачиваясь, поднимались аэростаты заграждения, стремительно проносились тупорылые истребители.

От железнодорожной станции по изрытым бомбами улицам, мчались на запад колонны броневиков, самоходных пушек и танков. Враг был рядом — в нескольких десятках километров. Он хотел любой ценой взять этот город-порт, связывавший страну с внешним миром.

Фашистское командование бросило на город отборные егерские дивизии. Ценой огромных потерь егерям удалось отрезать от материка полуостров Угрюмый, защищавшийся малочисленным гарнизоном, и подойти близко к городу.

Противник хотел с ходу прорваться на полуостров. Он захватил вершину высоты Гранитный линкор — ключ к Угрюмому. Но на его пути встал полк советских морских пехотинцев под командованием подполковника Семина. Моряки укрепились на восточных скатах Гранитного линкора и на других небольших высотках. Одним из взводов полка командовал Николай Углов.

Он оборонял высоту Яйцо, расположенную впереди советской линии обороны. Высота Яйцо решала судьбу всего полуострова.

Десять дней шли бои вокруг этой высоты. Издали она казалась сплошным костром. В первый день боя высоту штурмовала рота, затем батальон, потом кадровый эсэсовский полк под командованием самого Шредера, тогда еще подполковника. Трупами егерей были завалены подступы к высоте. Шредер хотел взять ее любой ценой.

У защитников высоты кончались боезапасы, не было продуктов, воды, нечем было дышать в раскаленном от огня воздухе. Матросы истекали кровью. Но они верили в победу. И помощь пришла. Враг был остановлен. Он стал поспешно зарываться в гранит. Наступление гитлеровцев на Угрюмом захлебнулось.

Теперь тылам врага угрожали корабли и гарнизон Угрюмого. Вражеское командование понимало это и торопилось разделаться с полуостровом.

Из-за скрытых в вечернем тумане прибрежных скал вынырнул катер «Охотник». Разрезая взлохмаченные громадные волны, он быстро шел в открытое море.

На капитанском мостике, обдаваемом вихрем соленых холодных брызг, стоял одетый в кожаный реглан приземистый, угловатый в движениях командир катера лейтенант Чуприн. Он озабоченно всматривался в бугристую, подернутую туманом даль неспокойного моря.

Около пушки и спаренных зенитных пулеметов застыли боевые расчеты.

Рыжебородый сигнальщик, небрежно сдвинув на затылок черную шапку-ушанку, старательно осматривал изломанный прибрежными скалами горизонт.

Туман слегка рассеивался. «Охотник» увеличивал скорость.

В кубрике было тесно и душно. Матросам-пассажирам хотелось на палубу. Там легче дышать и лучше осматривать незнакомые берега. Но командир катера не разрешал подниматься наверх.

Ерохин с Сибиряком устроились у входа, на трапе.

На палубе, опершись о поручни командирского мостика, задумчиво стоял пехотный командир.

Катер шел быстро. Навстречу ему глухо, как бы с неохотой, шипели седые буруны Баренцева моря...

— Воздух! — заглушая шум мотора, крикнул рыжебородый сигнальщик.

— К бою! — раздалась спокойная команда командира катера.

Ерохин и Сибиряк не утерпели, выскочили на палубу. Но строгий, колющий взгляд командира заставил их снова убраться на свое место. Они хорошо видели, как из-за прибрежных скал вынырнули три вражеских самолета и устремились на судно.

— Начинается!—лихорадочно блеснул глазами Ерохин.— На нас идут!

Катер развил предельную скорость. Командир вел его не прямо, а зигзагами, что мешало самолетам взять правильный прицел. Вражеские штурмовики, резко снижаясь, приближались к «Охотнику». Засвистели, защелкали кругом пули. Дрогнули и ударили по врагу зенитные пулеметы. И вдруг смолкли. Молодой пулеметчик схватился обеими руками за живот и, сдерживая стон, опустился на палубу. Второй, опрокинувшись навзничь, остался недвижим.

Ерохин и Сибиряк подбежали к раненому и потащили его в кубрик.

Когда штурмовики снова устремились на катер, к спаренным пулеметам подскочил пехотный командир. Он плотно припал к прицелу. Крупные черты его лица исказились. Свежий шрам на правой щеке покраснел.

Головной самолет шел прямо на катер и был уже совсем близко. Сквозь прозрачный колпак кабины видна была голова летчика. Пальцы командира плавно нажали на спусковой крючок. Катер мелко задрожал. Голова вражеского пилота исчезла. Самолет неестественно качнулся и, проревев над катером, чуть не задев его шасси, врезался в море.