Забытый язык - Эрих Зелигманн Фромм

оказываемся в двух местах одновременно, смешиваем двух разных людей в одного или наблюдаем, как неожиданно один человек превратился в другого. Действительно, в своих снах мы создатели мира, в котором время и пространство, ограничивающие действия нашего тела, не имеют силы. Другая странность сновидений заключается в том, что во сне мы думаем о событиях и людях, о которых не думали многие годы и кого в бодрствующем состоянии никогда не вспомнили бы. Во сне они неожиданно оказываются знакомцами, о которых мы много раз думали. В спящем состоянии мы получаем доступ к огромным источникам опыта и памяти, о существовании которых в дневное время не подозреваем. Однако, несмотря на все эти странности, наши сны, пока мы их видим, для нас реальны так же, как любые события, происходящие во время бодрствования. В сновидении не бывает «как будто». Сон – это настолько настоящее, реальное переживание, что возникают два вопроса: что есть реальность? Откуда мы знаем, что снящееся нам нереально, а то, что мы испытываем наяву, реально? Это точно выразил китайский поэт: «Прошлой ночью мне снилось, что я – бабочка, и теперь я не знаю, человек ли я, которому приснилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она – человек». Все эти волнующие, яркие события ночи не только исчезают, когда мы просыпаемся, но мы испытываем огромные трудности, пытаясь вызвать их в памяти. Большинство снов мы просто забываем настолько, что даже не можем вспомнить о том, что жили в этом другом мире. Что-то мы смутно помним в момент пробуждения, но уже в следующую секунду ничего не можем вспомнить. Некоторые сновидения мы запоминаем, и именно их имеем в виду, когда говорим: «Мне был сон». Бывает похоже на то, что какие-то духи – то ли дружественные, то ли враждебные – посетили нас, а с приходом дня неожиданно исчезли; мы едва помним, что они приходили, как и то, насколько полностью мы были ими захвачены.

Возможно, самым загадочным из всех перечисленных факторов является сходство продукта нашего творчества во сне со старейшими созданиями человека – мифами. На самом деле мифы не так уж нас озадачивают. Если они становятся респектабельной частью нашей религии, они получают наше признание, хотя и поверхностное, как часть уважаемой традиции; если они не обладают таким традиционным авторитетом, мы воспринимаем их как выражение незрелого мышления человека, еще не просвещенного наукой. В любом случае – игнорируем мы их, презираем или уважаем – мифы воспринимаются как нечто, совершенно чуждое нашему собственному мышлению. Тем не менее факт остается фактом: многие наши сновидения и по стилю, и по содержанию похожи на мифы, и мы, находя их странными и далекими от жизни, когда мы бодрствуем, обладаем способностью создавать эти подобные мифам творения во сне.

В мифе тоже происходят драматические события, невозможные в мире, где правят законы времени и пространства: герой покидает свой дом и свою родину, чтобы спасти мир, или бежит от своей миссии и живет в животе огромной рыбы, умирает и возрождается; сказочная птица сгорает и восстает из пепла еще прекраснее, чем была.

Конечно, разные народы создавали разные мифы точно так же, как разные люди видят разные сны. Однако, несмотря на все эти различия, все мифы и все сны имеют одну общую черту: все они «написаны» на одном и том же языке – языке символическом.

Мифы вавилонян, индийцев, египтян, евреев, греков написаны на том же языке, что и мифы ашанти или трук. Сны человека, сегодня живущего в Нью-Йорке или в Париже, такие же, как сны, о которых сообщали люди, жившие тысячи лет назад в Афинах или Иерусалиме.

Сновидения древнего и современного человека написаны на одинаковом языке с мифами, авторы которых жили на заре истории. Символический язык – это язык, на котором внутренние события, чувства и мысли выражаются так, словно они – чувственный опыт, события внешнего мира. Это язык, имеющий логику, отличную от привычной, которой мы пользуемся в дневное время, логику, в которой правят не время и пространство, а интенсивность и ассоциации. Это единственный универсальный язык, когда-либо созданный человеческой расой, один и тот же для всех культур на протяжении истории. Это язык с собственной грамматикой и синтаксисом, язык, который нужно понимать, если хочешь понять значение мифов, сказок и сновидений.

Однако современным человеком этот язык забыт – не когда он спит, а когда бодрствует. Важно ли понимать этот язык в бодрствующем состоянии? У людей прошлого, принадлежавших к великим культурам как Востока, так и Запада, этот вопрос не вызывал сомнений. Для них мифы и сновидения были самыми важными порождениями разума, и неспособность понимать их приравнивалась к неграмотности. Только в последние несколько столетий в западной культуре эта установка изменилась. В лучшем случае мифы стали считаться наивными плодами донаучного мышления, созданными задолго до того, как человек совершил великие открытия относительно природы и узнал некоторые секреты того, как над нею властвовать.

Снам пришлось еще хуже. На современный просвещенный взгляд, они просто бессмысленны, недостойны внимания взрослого человека, занятого таким важным делом, как создание машин, считающего себя «реалистом», потому что он не видит ничего, кроме реальности вещей, которыми можно повелевать и манипулировать. У такого реалиста есть специальное название для каждой марки автомобиля, но только одно – для понятия «любовь», которым выражаются самые разные виды привязанности.

Более того, если бы все наши сны были приятными фантасмагориями, в которых сбывались бы сокровенные желания наших сердец, мы могли бы относиться к ним более благосклонно. Однако многие сновидения вызывают беспокойство, часто оказываются кошмарами, и, просыпаясь, мы с благодарностью отмечаем, что это нам только снилось. Другие сны, хотя и не являются кошмарами, смущают нас по другим причинам. Они не соответствуют той личности, которой мы считаем себя в дневное время. Нам снится, что мы ненавидим людей, которые нам нравятся, или что любим тех, кем, как мы считаем, мы не интересуемся. Нам снится, что мы амбициозны, хотя мы уверены в своей скромности, во сне мы послушны и покорны, когда так гордимся своей независимостью. Однако хуже всего тот факт, что мы не понимаем своих снов, хотя во время бодрствования уверены, что способны понять все, о чем думаем. Мы предпочитаем обвинить сновидения в бессмысленности, чем столкнуться с таким исчерпывающим доказательством ограниченности нашего понимания.

Полная перемена отношения к мифам и сновидениям произошла в последние десятилетия. В значительной мере это было связано с работами Фрейда. Начав с ограниченной цели – помочь страдающему неврозом понять