Хайбах: Следствие продолжается - Муса Хадисов

Помню в 1989 году в печати стали появляться статьи о нашем выселении, о трагедии в Хайбахе, об умерщвлении нетранспортабельных больных в Урус-Мартановской больнице, о других чудовищных фактах геноцида в отношении нашего народа. Позже, в августе 1990 года, когда появился ряд статей о трагедии Хайбаха, прокуратурой города Урус-Мартана было осмотрено место происшествия. Было установлено место захоронения трупов и извлечены их останки. По этим материалам было возбуждено уголовное дело. Материалы этого дела легли в основу данной книги.

Я знал, что все наши действия по делу находятся под контролем первого секретаря Чечено-Ингушского обкома КПСС. Расследование по делу находилось в зависимости от политических событий: при нормализации обстановки в Чечне расследование тут же затухало, напоминая тлеющий уголек. При наступлении оппозиции вновь появлялась активность. Оживлялась и пресса: в печати появлялись публикации, описывающие события в Хайбахе. Видимо, партийные функционеры и в этом искали политические дивиденды.

Передо мной прошло множество свидетелей по хайбахскому делу. Все они люди преклонного возраста. Их показания окрашены в самые мрачные краски — мучение, голод, холод, смерть родных и близких, мертвые аулы, опустевшие горы. Загублена жизнь сотен тысяч ни в чем не повинных чеченцев.

Часто вспоминаю их рассказы. Жуткая тишина в горах: ни мычания животных, ни лая собак, ни клубящегося дыма над жилищами. Все кругом словно вымерло. Даже природа почувствовала эту трагедию: высохли родники, заросли дороги… Вдоль железной дороги, ведущей в безвестность, наподобие обрывков шпал, на белом снегу были разбросаны черные трупы чеченцев. Тюрьмы и лагеря переполнены «врагами народа» — чеченцами. Больных и беспомощных поглощала снежная степь Казахстана. И каждый свидетель этого ада задавал вопрос: «За что такое наказание?»

Вспоминали и рассказывали свидетели с болью, делали долгие, тягостные паузы с тем, чтобы справиться с волнением, жилистыми руками вытирали слезы с преждевременно состарившихся лиц. — Зачем, — спрашивали они меня, — солдаты стреляли в животных: лошадей, коров, овец, почему убивали собак и кошек? Зачем? Ведь они не исповедуют ислам, их не причислишь ни к какой вере. Животные ни в чем не были повинны перед Советской властью.

За содеянные бесчинства чеченцы не озлобились, не замкнулись в себе. Свидетельство тому слова Ахмеда Мударова (в книге есть его свидетельские показания). Этот человек, жизнь которого тесно переплетена с трагедией Хайбаха, во время допроса сказал:

— Весь русский народ не могу обвинить. Среди солдат были и добрые и злые люди.

Согласитесь, для того, чтобы произнести эти слова человеку, у которого на глазах расстреляли семью, нужно иметь неимоверную терпимость.

…Уголовное дело, которое мы возбудили, было неугодно руководству. — Зачем ворошить прошлое? — говорили коллеги. А когда в ходе расследования появились архивные документы, подтверждающие геноцид в отношении нашего народа, дело в спешном порядке затребовали для передачи в прокуратуру военного гарнизона. Требования эти становились все настойчивее. Я знал, что после его передачи в военную прокуратуру, дело это больше не увижу. Поэтому стал постепенно копировать документы, находящиеся в нем.

На это уходило много времени. Один за другим шли запросы и телеграммы с требованием срочно выслать дело. Под различными предлогами я старался оттянуть сроки, чтобы успеть снять копии со всех документов. С этими материалами вы познакомитесь в книге.

Тем временем свидетели продолжали приходить к нам, Помню, в кабинет вошел крепкого телосложения, высокий, на вид совсем не старый, человек.

— Мне нужен следователь Хадисов, — громко проговорил он. В то время я был в должности помощника прокурора и вплотную занимался этим делом. Моему посетителю не было дела до нашей субординации, он неохотно сел на предложенный мной стул, взял костыль, вернее, палку, приспособленную под костыль, двумя руками и, глядя в пол, произнес:

— Отметьте, что я, Мохдан Тушаев, явился к Вам, — и поднялся, чтобы уйти.

Я, естественно, стал объяснять ему, что прежде чем сделать такую отметку, должен его допросить. На это Тушаев ответил буквально следующее:

— Пешхоевский тайп Советской власти не сделал ничего плохого. Я показаний вам давать не буду. В прокуратуру отмечаться пришел лишь из-за уважения к односельчанину Саламату Гаеву. До свидания!

Хлопнул дверью кабинета и вышел. Спустя несколько минут, он вернулся, просунул голову в дверь и со злостью сказал:

— Вот такие, как ты, в галстуках, с зачесанными назад тремя волосками, способствовали выселению чеченцев. Теперь хоть оставьте народ в покое. Плохое дело вы задумали — писать о трагедии народа. Нас могут еще раз выслать из-за таких, как Вы. Я знаю Советскую власть — она никогда ничего не прощала чеченцам. У меня есть Дети, племянники, работают в райкоме, и органах Милиции. Их могут увалить, а мне могут не выплатить пенсию, если я буду говорить плохое о Советской власти. Лучше спроси у своего отца, как нас выселяли и запиши его показания, а нас оставь в покое.

Я, в свою очередь, ответил:

— Никогда не думал, что среди стариков-чеченцев могут быть трусы. Среди молодежи бывают, но в вашем возрасте вижу первого в своей жизни.

С этими словами я прикрыл дверь. На какое-то мгновение наступила тишина. Видимо, посетитель не ожидал от меня такой реакции. Затем за дверью послышался ропот, недовольное ворчанье, а затем все утихло.

Я знал, что со стариком-обошелся нетактично. Но, увы, в нашей работе тоже нередко бывает такое. Настроение было испорчено. Только я принялся за работу, как снова раздался стук в дверь, в проеме появилось лицо Мохдана Тушаева. Я сделал вид, что не замечаю его.

— Взгляни-ка на меня, — попросил он примирительным тоном.

— Нечего мне смотреть на тебя. Поезжай домой. Не забудь предупредить Саламата о том, что ты уже побывал в прокуратуре.

Он тихо закрыл дверь и ушел. Через некоторое время по своим делам я поехал в Гехи. Проезжая автобусную остановку в Урус-Мартане, заметил недавнего своего посетителя. Я остановил машину и посадил его. Он узнал меня только тогда, когда мы тронулись с места. Молча проехали с. Гехи. Я знал, что он живет в Гехи-Чу, поэтому свернул машину налево специально отвезти его домой. Повременив, Тушаев спросил меня куда я еду.

— Еду в Гехи-Чу, по своим делам, — ответил я.

Довез его до дома и высадил. Он поблагодарил меня. На второй день Тушаев ждал меня на работе. Мы, как ни в чем ни бывало, поздоровались, я пригласил его в кабинет. Усевшись на стул, он спросил, что меня интересует. — Ищу людей, которые хоть что-нибудь знают о событиях в Хайбахе.

Мохдан оживился:

— Так я сам вытаскивал обгоревшие трупы и хоронил их.

Мы разговорились. Дал он мне подробные показания, а когда протокол допроса был закончен и дело отложено в сторону, Мохдан своим громким басовитым голосом сказал:

— Мне все это трудно рассказывать. Я пытаюсь не вспоминать эти времена. Могу не сдержать слез, а это слабость мужчины. Нелегко рассказывать, как меня, совсем молодого, мучили в тюрьме, били, издевались, называли «гаденышем», «зверенышем», «врагом народа», «предателем». Солдаты били прямо в камере.

Одни били до тех пор, пока не услышали мои стоны. Другие наслаждались этим.

Позже, уже в лагере, вел себя так, чтобы меня быстрее расстреляли. Я знал, что меня могут уничтожить, ведь в лагере было много чеченцев и они потихоньку один за другим исчезали. Я чувствовал, что стою в очереди. Уже то, что я мусульманин, не оставляло мне никаких шансов для выживания в лагере…

Долго он рассказывал мне о своей лагерной жизни. Я чувствовал, что он доверяет мне. На прощание Мохдан произнес:

— Я не трус. Сейчас не знаешь, кому можно рассказать правду. Не знаешь с какой целью от тебя требуют показания против Советской власти и как они потом будут использованы. За себя я не боюсь, ведь жизнь моя уже прожита. Хочется, чтобы вы жили немного лучше, чем мы.

Мой собеседник ушел. Это был умный, благородный человек. Я до сих пор не перестаю удивляться его стойкости, любви к жизни, мудрости, храбрости. Пройдя все круги ада, он нашел в себе силы остаться таким.

Свидетелей по данному уголовному делу передо мной прошло десятки. Каждый из этих людей — личность. Это — наши отцы. Они, пройдя все жизненные тернии, столкнувшись с невзгодами, лишениями, сумели остаться благородными людьми, привить нам жажду любви к Чечне. Не разучились радоваться жизни, не озлобились. Благодаря им, мы можем сегодня донести до вас всю правду об этой трагедии.

Память народная — вечна. Однако жизнь свидетелей чудовищного геноцида чеченского народа коротка. Пока мы готовились к выпуску этой книги, не стало нескольких свидетелей, но остались на века их показания.