Час девятый - Борис Бондаренко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так и получалось, что все домашние дела были на Анне Матвеевне да на Олюшке – тоже еще помощница, до припечка не достает. Что с нее взять? Девять лет девочке, в куклы еще играет. Правда, старательная, сама рвется помогать: «Мам, я за водой, мам, я сама подмету...» Мам то, мам се, а Анне Матвеевне жалко ее, гонит пораньше спать или уроки делать.
Потому и не ложилась Анна Матвеевна... Так вот, на ходу пересиливала боль и усталость, и опять продолжалась нескончаемая домашняя работа – хозяйство было немалое. Корова, два бычка, овцы, свиньи, куры, а ведь еще и в колхозе поработать надо, и семью накормить, обшить да обстирать. Не было конца этим делам, но не было, кажется, конца и силам Анны Матвеевны, и так же, как и все предыдущие годы, вставала она затемно и ложилась поздним вечером. И оставалось только диву даваться, откуда брались эти силы – давно уже была Анна Матвеевна такая тонкая, худая, высохшая, что казалось – дунь ветер посильнее, и упадет. Но дули ветры, приходили всякие беды – большие и малые, приезжали дочери, зятья, племянники, внуки, везли свое горе и свои напасти, и все стекалось к ней, но не гнулась Анна Матвеевна, не падала духом, утешала всех, и никогда не видели ее злой или раздраженной – всегда была приветлива, всех радушно встречала, для всех у нее находилось какое-то свое, особенное слово, ласковый взгляд.
И вот в субботний вечер перед пасхой схватила ее знакомая боль в животе, и Анна Матвеевна тут же села на скамейку, едва вытащив руки из квашни. Посидела, перевела дух, переждала боль – и снова принялась за тесто, и на следующее утро встала даже раньше обычного – в четвертом часу. Много дел было на сегодня. Придут христосоваться – надо наготовить яиц и снеди. Надо почище убраться в избе, приодеться самой – давно уже она бессменно носила засаленную кофту и грязный передник, но сегодня – никак нельзя... И, как обычно, надо накормить скотину, проверить кур, заготовить корм на вечер – короче, забот было чуть ли не вдвое больше, чем обычно, и за этими делами забыла Анна Матвеевна о своей боли, и утро шло, ничем не отличимое от других. Первым встал Михаил Федорович, минут десять откашливался, почесывал грудь, поросшую седым волосом. Натянул одежонку, сунулся щетинистым лицом к Анне Матвеевне:
– Христос воскрес!
– Воистину воскрес! – отозвалась Анна Матвеевна.
В бога они оба как будто не верили, но в переднем углу были иконы, и по ночам перед ними зажигалась лампадка. На этом их отношения с богом и кончались.
Когда целовались, Анна Матвеевна оцарапалась и чуть не задохнулась от густого запаха дешевого табака, и подумала: «Не часто же мы целуемся...»
Михаил Федорович спросил:
– Чем помочь-то тебе?
Анна Матвеевна велела ему вынести помойное ведро, принести дров, выпустить на улицу бычков – все это Михаил Федорович исполнил живо и сел на широкую лавку у печки, поглядывая на буфет.
Анна Матвеевна как будто не замечала его взгляда и ожидающего покашливания. Наконец Михаил Федорович нерешительно произнес:
– А не того ли нам, мать... помаленечку?
– Чай, не время еще, – недовольно бросила Анна Матвеевна.
– Так ведь по махонькой, – уже решительнее сказал Михаил Федорович. – И тебе с устатку полезно.
Анна Матвеевна выдержала еще какое-то время, милостиво разрешила:
– Ну, разве что маленько.
– Ни-ни, Анюта, – даже замахал руками Михаил Федорович. – По самой махонькой.
Откуда-то сразу явился стакан, прочно утвердился в одной руке Михаила Федоровича, а другая рука проворно потянулась к буфету, вытянула бутылку самогона, а следом – графинчик домашней наливки для Анны Матвеевны.
Не спеша выпили, еще раз похристосовались.
– Побрился бы хоть, – недовольно сказала Анна Матвеевна. – Чай, праздник, люди христосоваться придут, а ты как рашпилем их.
– Ладно, мать, – с готовностью согласился Михаил Федорович. – Подымлю вот и начну скоблиться.
Анна Матвеевна опять пошла к печке, а Михаил Федорович – в сенцы, покурить. Потом повскакали ребятишки – Анна Матвеевна сунула им по сдобе и выпроводила на улицу, чтобы не мешали. Она продолжала стряпаться и все думала – приедет ли кто-нибудь? Ирка как будто обещалась с детишками. А то хорошо бы Андрей с женой. Вот радость была бы... И Лешку бы еще. Небось тут не будут друг на друга коситься, не позволит она им этого...
Ждала она долго и все не звала садиться за стол, ребятишки уже несколько раз прибегали перехватить чего-нибудь. Наконец Анна Матвеевна перестала ждать и принялась собирать на стол.
Богатый вышел стол – не стыдно и большого человека пригласить. Ешь – не хочу. Готовила Анна Матвеевна отменно, всегда гости похваливали. Сейчас гостей не было – а своим-то что хвалить? Уминали за обе щеки да запивали молоком и компотом. Михаил Федорович глянул было в сторону буфета, кашлянул, выразительно посмотрел на Анну Матвеевну – видно, хотелось ему еще «по махонькой», но она нахмурилась, и он даже заговаривать об этом не стал. А побриться так и забыл, черт дохлый, отметила про себя Анна Матвеевна и вздохнула – все-таки жалко было, что не приехал никто. Без гостей и стол не стол, и праздник не праздник. Вот Андрей был бы – она уж его как следует накормила бы, не то что в столовой или что жена приготовит. Больно уж молоденькая она у него – что умеет? Или Ирка бы с детишками – уж внучек-то Анна Матвеевна сумела бы побаловать, завизжали бы от радости.
И она все посматривала в окно, на часы, прикидывала расписание поездов.
Но никто не ехал, и Анна Матвеевна погрустнела. Что-то реже стали ездить к ней. Дочери раньше чуть не каждый месяц наведывались. Скучали по дому да и увозили отсюда кое-что – свеженьких яиц, масла, меду... А теперь – раз или два в год, по праздникам. Ну, Ирке простительно – и живет неблизко, в Стерлитамаке, и детей уже двое, да и Петро, муж, не больно-то пускает. А Варвара-то что? Тут и езды-то всего два часа поездом, а из Давлеканова всегда можно попутку поймать. И девчонку есть на кого оставить, могла бы в любое воскресенье приехать, чуток помочь матери – побелить там или простирнуть, в огороде прополоть. Такая кобыла вымахала, кофта на грудях трескается – тяжело ей, что ли? Лешка и то чаще приезжает, не забывает. Совсем недавно был. Новую проводку в сараях сделал, крышу перекрыл, коровник дочиста выскреб. Хозяйственный мужик. Еще мальчишкой был – во всем доме фокусов разных понаделал: и счетчик у него полмесяца в одну сторону крутился, полмесяца – в другую, и на отопление почти не расходовались – соорудил какого-то «козла», к нему и подойти-то страшно, так жаром и пышет, за полчаса в доме такая теплынь – не продохнешь. Насос к колодцу пристроил. Андрей – тот и гвоздя как следует в доску не вобьет, кроме книжек ничего и знать не хочет. Варвара рассказывала – надо было в новой квартире замок врезать, так и то соседа приглашал. Но это уж кому что. Лешка вон десятилетку с грехом пополам закончил, и то, когда уже женат был, нужда заставила.
Когда Лешка приехал к ним в первый раз после отцовских похорон, Анна Матвеевна встретила его неприветливо. Не лежала у нее душа к Алексею после того, что он на отца наплевал своим поганым языком. Лешка робко остановился на пороге, снял шапку.
– Ну, чего явился-то?
– Да вот, проведать, тетя Аня...
– Проведать? – Анна Матвеевна немного подумала. – Ну проходи, коли уж здесь. Только разговаривать мне с тобой некогда, да и охоты нет. Оля, собери-ка на стол.
– Да я не хочу есть, тетя Аня.
Но Анна Матвеевна будто не слышала его и вышла.
С тех пор Алексей зачастил. Он купил себе мотоцикл и летом приезжал чуть ли не каждое воскресенье, помогал по хозяйству, на сенокосе, осенью – на уборке. Анна Матвеевна понемногу оттаивала. И не потому, что Алексей много помогал ей.
Разные думы одолевали ее. То вспоминала, как плакал Егор, когда узнал, что наговорил на него Лешка, обиженный завещанием, и как подговорил мать подать в суд, когда Егор был уже при смерти, – и тогда видеть не могла Алексея, не разговаривала с ним, с ожесточением гремела ухватами. То другие мысли шли ей в голову – ведь и Алексей обижен, сколько его труда в дом вложено, а Егор все отписал Андрею. Но тут же вспоминала – Андрею еще пять лет учиться надо было, потому Егор и завещал ему дом и просил Анну Матвеевну помочь продать его, а деньги – Андрею, ведь Лешка и тогда уже немало зарабатывал, и жена его работала, и жить у них было где – чего они позарились на дом? Да еще наговорили вместе с Катькой такого, что до сих пор уши вянут, – и изверг, и мерзавец, и кобель, и такой, и сякой... Это на родного отца-то?! Но когда увидела Анна Матвеевна, что и сам Лешка мучается своей виной перед отцом и с матерью из-за этого рассорился, – помягчела и стала все сваливать на слабохарактерность Алексея да на этих баб – Катьку, жену да на эту суку-спекулянтку, тещу. Охмурили они Лешку в три голоса, немудрено тут и голову потерять. Когда бабы что задумают – трудно против них устоять. А характер у Лешки кисельный, не отцовский – сегодня одно, завтра другое. Потому и не любила Анна Матвеевна Ирину, Лешкину жену, не приглашала ее к себе, не слала поклоны. Только просила Лешку привезти Игорька, сына. Лешка привез. Игорьку шел уже пятый год, был он толстый и тихий – и не понравился Анне Матвеевне. «Не Егорова порода», – решила она. Но обошлась с Игорьком ласково – ребенок ведь, он-то виноват?