Небоскребы в траве. Часть 1. Новый человек - Амолинг Амолинг

И луч его щёки, глумясь, обжигал.

Я видел.

Я видел.

Мне это не снилось.

Я всё здесь избегал, я всё исшагал.

5

В тумане печалей и юности грёз,

Живу я среди загазованных звёзд,

Живу средь бомжей, не стыдящихся слёз…

Ах, город, в котором поэтом я рос!

Здесь было живое, сегодня – мертво:

Как мир ни прекрасен, людишки его

С природою чуткой не ценят родство.

Иду:

Дом,

Дом –

Двор.

А я не из робких, пусть знает народ!

Смотрю: пролетел надо мной самолёт!

Смотрю, как деревья сплелись в хоровод!

Отец, наш Тула́н никогда не умрёт!

Эпизод 3: Ла

*. Моя идеология – из моего сердца

Мои годы в университете в этой книге и последующих (если будет нужно) я – если и стану – затрону вскользь. Почему: кто бы чего ни говорил, но университет должен был стать манифестом личности, а не психбольницей, где все твои убеждения и идеалы берут в смирительную рубашку однобокой трактовки литературы, – чаще всего бездарной, где узколобый национализм и псеводомораль преподавателей преподносятся фразами – цитирую: «Ты не должен говорить, что ты – русский», «Горький отразил крестьянство с его вечным хамством», «Никому не говори о Боге», ««Заратустра» не похож на Библию», «Творчество нельзя объективно оценивать» и многое другое. Я был тогда ещё дитём, но уже понимал, что мне навязывают что-то, чему не дают название, но к чему я обязан прийти, – это похоже на работу, где тебя сначала ограничивают во времени на личную жизнь, затем запрещают говорить, что ты думаешь – дабы не внести разлад в коллектив и в конце концов из тебя творят раба чужих мыслей, чужих идей и мнимых подвигов на благо предприятия, где ключевое звено даже не ты, а твои время и силы, – в том числе и сердечные. Оказавших в этой социальной психбольнице, у тебя пропадает голос, формируются комплексы и опускаются руки; ты понимаешь, что твои лучшие годы идут не на твое развитие, как личности, а на достижение чьего-то превосходства в мире над всеми, кто рождался, родился и будет рождён, поэтому моё повествование продолжится в русле моей истории – из глубины моего сердца.

1

Мы познакомились с Лой

На журналистике злой,

Где говорили о силе

Преподаватели «синие».

Где говорили о лире,

Но забывали о мире,

Где говорили о том,

Как заживём мы потом.

Первый рассказ о любви –

Первые губы твои.

2

Странная радость –

Сидеть с тобой рядом.

Молчание сада.

Ночь.

Автострада.

Странная радость –

Одним оставаться.

Неба громада.

Забытая станция.

Странная радость –

Не чувствовать время.

Неба громада –

Небесные сени.

Ночь.

Автострада.

3. У искусственного озера

В белом озере тонут плечи

Алюминиевых быстрых лодок.

Ты спокойна, как этот вечер,

Ты прекрасна, как наши годы.

И в тебе – понимаю, вижу –

Всё бурлит, всё – как пламя – огненно;

Я надеюсь, никто не выжил,

Кем была до меня наполнена.

От плечей алюминиевых лодок

На воде серебрятся кольца.

Для тебя я, как небо, кроток, –

Доверяй мне, люби, не бойся.

Знаю, косы путей запутает

И судьба, и печали золото,

И окажутся встречи – минутами,

Станут волосы белым холодом.

И на землю ногою слабою

Ты не ступишь с былой надеждою.

Я тогда, моя Ла, про тебя спою:

«Ты была, как тот вечер, нежная».

4. Минималистическое предчувствие

Белая комната, спящая Ла,

Окна открыты, а двери закрыты.

Смуглое тело, как тканью, укрыто

Гаснущей тенью от крышки стола.

Пряди волос по цветной простыне

На́ пол стекают косыми ручьями.

Есть, что не тронуть умом и руками, –

Дикое, нежное – нужное мне…

Ла улыбается: видно, ко сну

Доброму скромно ланитой прильнула.

Сильно устала и быстро уснула.

Нет, ни за что я её не коснусь…

Слышу – стучит за окошком капель,

Чувствую – та же капель между нами…

Белая комната пахнет цветами,

Дождь проникает в оконную щель.

5

Спи, придуманное чудо,

Затерявшийся котёнок, спи.

Ночь катает луноблюдо

По костяшкам горных спин.

Отражаются созвездья

На нетронутой воде.

Так бы прожил я лет двести

В этой ясной немоте.

6

Ла собиралась к себе, в Гуанчжоу;

Мыльца, крема, духи.

Взгляды, слова – глухи, –

Всё мне казалась заморской княжною.

Автомобиль у подъезда стоит.

Что-то предчувствует горе-пиит…

7

Что таят молчаливые руки?

Что сказать не сумели глаза?

Мы в кафе на бульваре разлуки

Молча ждём то, что я заказал.

На столе – треугольник салфетки,

На паркете – квадраты теней;

На стекле отражаются ветки,

Словно руки любимой моей.

И она – неподдельное чудо –

То моя (это точно) вина –

Наблюдает в окно луноблюдо,

Вроде – рядом, а в общем – одна…

Вот последний уж заняли столик,

Ну а я – будто всё позабыл –

Не могу накопить в себе сил,

Чтоб признаться – её не достоин.

Превратилась в комочек салфетка

И расплылись квадраты теней;

Луноблюдо запуталось в ветках,

Словно в пальцах любимой моей.

Заалело печальное слово:

«Нам пора… нам пора на вокзал».

Я прощаюсь с тобой, чтобы снова

Слушать руки твои и глаза.

8

Из балкона берёзка росла –

Ствол широкий, а корень ослаб.

Обрубили ей ветки, макушку:

Застилала собою однушку.

Тополя и высотки и мы –

В предвкушении скорой зимы –

Говорим и молчим у дороги.

Самолёты парят, как сороки.

Воспарил: я обрушивал мысль

На богатых, на бедных и жизнь,

Говорил, что в Тулане не счесть

Тополей и берёзы там есть,

Что – за далью громад-технократий –

Есть места, что вовек не узнать ей.

Конец ознакомительного фрагмента.