Барометр - Владимир Солоухин

В том году пусто и сухо было в резервуаре. Снимешь деревянную крышку, и пахнет в лицо не влагой, не водой, а просто каменным холодом.

Весь апрель простоял сухой и на редкость жаркий. Ну апрель — ладно. Земля еще помнит прохладу снега, весенние воды, хоть их немного было после малоснежной зимы. Но в мае дожди нужны. «Май холодный — год хлебородный». А холодный, значит, и влажный. Старинная поговорка насчет хлебородного года. А то есть и более современная. Запомнил я ее приблизительно, а вторую часть совсем не запомнил, но по смыслу все равно будет похоже. В зонах орошаемого земледелия иногда говорят мужички: «Нам два дождичка по маю, и все каналы — ю-ю-ю».

В этом рассказе как раз речь идет о местах с орошаемым земледелием.

Так вот, не было «по маю» ни одного дождя, и пустовал у Кузьменки хитроумный резервуар, и приспосабливал он шланг для полива огорода колодезной водой. В это время у него и повернулся в бедре стальной германский осколочек.

Однако Потапыч не прекратил приготовительных работ, девять дней еще ждать дождя, а огород, он не терпит. Но все же отраднее сделалось на душе. Вот ведь казус! Неприятность, болезнь, осколок спать несколько ночей не даст, хромать придется, а все равно в радость, потому что дождь в конце мая… Это только тот, кто около земли живет, а если точнее сказать, только тот, кто землей живет, да не формально, по сводкам, а кто душой к ней прикипел, только тот знает, что такое дождь в конце мая, если за всю весну не выпало ни капли небесной и пыль на полевых дорогах лежит, как горячий пух, выше щиколотки.

Покажется странным, но по замкнутости ли своего характера, не любя ли хвастаться, но только никому в селе Петр Потапович Кузьменко про свой удивительный барометр не рассказывал. Может, и говорил кому, но в разговоре, походя, не доводя как следует до сознания, что у него в ноге не просто осколок, а точнейший синоптический механизм. Мало ли кто скажет в деревне: «Что-то поясница побаливает, не к дождю ли?» Обычная деревенская фраза.

Так что встречу в тот день Петра Потаповича Кузьменки и председателя колхоза имени Буденного Егора Васильевича Сывороткина можно считать вполне случайной. Кузьменко пришел в контору за справкой (надо было съездить ему на базар), а в конторе в обеденную пору никого, кроме председателя, не оказалось. Не рассчитал немного Кузьменко, не то запамятовал, думал, что у них с часу перерыв, а оказалось — с двенадцати.

Егор Васильевич был свой же, сельский, что большая редкость теперь, когда председателей присылают со стороны, вернее сверху.

Мужики, то есть Кузьменко и председатель, когда-то и мальчишками бегали вместе, ловили раков, рыбу, лазили на чужие бахчи (хотя своих арбузов — девать некуда) и воевали, можно сказать, вместе, то есть в одно время, хотя и в разных местах.

Закурили по сигаретке (отошло время самокруток и козьих ножек), слово за слово, разговорились. Да и хорошо было сидеть в прохладном помещении, когда на улице пересохший и пыльный зной.

— Сухо, — сказал один.

— Великая сушь, — подтвердил другой. — На днях поливать будем. Звонили из управления, сказали, чтобы готовились принять воду. В этом году не обидно. Надо поливать! А вот прошлый год уж ругался, ругался я с ними. Земля еще влагу держала… помнишь, наверно, весь май дождички перепадали, а они настаивают — поливать. Конечно, им свой план выполнять надо, им деньги тоже нужны. Один только наш колхоз взять — земли обширные. Двукратная поливка стоит шестьсот тысяч рублей. Шутка ли! А поливка должна быть двукратной. Я и так и сяк от них отбивался — нельзя! Поливай, и баста! Так и пришлось поливать по естественной влаге…

(Должен оговориться, что в районах орошаемого земледелия я бывал в разных местах и несколько раз, но давно, в начале пятидесятых годов. Вероятно, сейчас изменилась вся эта система, но тогда организация, выполнявшая работы по сооружению водохранилища, канала и всей оросительной системы, выступала в роли фирмы, отпускающей колхозам воду за деньги. Впрочем, по безналичному расчету, конечно. Во всяком случае, цифра «шестьсот тысяч» — в старых деньгах — сохранилась в моей записной книжке тех лет. Но вот как называлась организация, которая строила тогда водохранилища и каналы, и кто ею руководил — я почему-то не записал. Ну, да читатель, если захочет, может навести справки и все узнать. Для моего рассказа о цене дождя это неважно.)

Кузьменко уставился на председателя, можно было бы сказать — вытаращил глаза.

— Неужели такие деньжищи придется отваливать?

— Придется. Хозяева воды шутить не любят. Но в этом году, говорю, не обидно. В ножки еще поклонишься, любые деньги отдашь, только дай воды, ороси!

В глазах у Кузьменки произошла какая-то перемена. На мгновение они оказались сосредоточенными, словно посмотрели внутрь себя, а потом сверкнул в них озорной и живой огонек.

— Когда, говоришь, поливка?

— «Парижская коммуна» уже поливает. За ними «Маяк» начнет, а потом и мы.

— Слышь-ка… что я тебе скажу, Егор Васильевич, не бери ты эту воду, не поливай — такие деньжищи отдавать!

— Как это не бери! Ты что, во вредители меня записать хочешь? Ты знаешь, как мне шею намылят?

— Не намылят.

— Как так?

— А то, что через семь дней дождь пойдет. В четверг на той недели — жди. И получится, что ты их всех обхитрил. И земля полита, и денежки целы. Да и разве они польют, как дождь? Дожжик, он равномерно польет, каждый комочек напитает, каждый корешок омоет. А они — что? Течет вода по бороздкам, а между бороздками сухо.

— Почва пропитывается, иначе какой бы смысл…

— Смысл, может, и есть, я ничего не говорю. Но ты все ж таки на этот раз воду не бери. Верное слово: со среды на четверг ха-ароший дождь будет.

— Тоже мне, бюро прогнозов. Тебя послушаться — и в тюрьму сесть недолго.

— Не бойся, верное слово тебе говорю. Вот послушай-ка…

И Потапыч рассказал председателю про свой предсказывающий погоду осколок.

Возникает вопрос — почему так легко поверил председатель в научно не обоснованное предсказание Потапыча, равно как и вопрос, почему он, когда речь шла о судьбе целого колхозного урожая, действовал, исходя не из требований вышестоящих инстанций, вплоть до области и до управления (назовем так орган, ведающий каналом и оросительной системой), а из безответственных и безграмотных предположений, что в четверг на той неделе обязательно пойдет дождь?

Егор Васильевич Сывороткин считался хорошим и серьезным председателем, практиком, трезвым, рассудительным, без вывертов, без уловок, без ухищрений, когда требуются сводки и цифры в сводках, а цифр фактически еще нет. Одним словом, начальство всегда могло на него вполне положиться.

Ну ладно еще — расчеты, ну ладно еще — объективная реальность. Бывали случаи, когда заставляли сеять, а председатель видит, что земля не готова. Много бывало разных случаев, когда говорили одно, а делать надо было другое. Но ведь там очевидно, что земля не готова, можно взять ее в руки и пощупать. А здесь? Нет в руках никаких обоснований отказываться от полива полей, если только не тронулся человек от перегрузки… Но Сывороткин уперся.

Логически поведение Сывороткина объяснить трудно. Озорной эксперимент? Но дорого он мог обойтись, если на карту ставилась судьба урожая. Да и не был озорником председатель Сывороткин. Жадность, скупость одолела? Но, во-первых, урожай, оказавшийся под угрозой, стоил больше шестисот тысяч, а во-вторых, не свои же, не свои деньги выложил бы Егор Васильевич, строго говоря, даже и не деньги колхозников. Не то чтобы ходить по дворам и собирать на поливку — из банка, перечислением, при помощи одной бумажки и одной подписи переместилось бы там что-то, повернулось бы крохотное колесико на один микроскопический зубчик в огромном государственном механизме. А земля оказалась бы политой.

Искать ли отгадку в иррациональных сферах, в глубинах психологии? В реакции на прошлогодний случай, когда не надо было поливать, а пришлось? В реакции на многие, может быть, накопившиеся «ошибки», когда хотелось сделать не так, а эдак? Ну, тогда, как говорится, хлопнул бы дверью, так нет ведь, уперся самым нелепым, самым ослиным образом. Не исключено, что сначала уперся, не подумав как следует, а потом проснулось обыкновенное упрямство, и не мог пересилить сам себя Егор Сывороткин.

В районе, когда доложили кому следует, то есть Александру Михайловичу Шашину, то этот Александр Михайлович даже и не поверил.

— Что? Сывороткин отказывается от воды? Да что он, с ума сошел, что ли?

Тотчас и позвонил в колхоз Буденного.

Егор Васильевич? Привет, привет. Сухо? Сам знаю, что сухо. На днях дадим воду, готовьтесь принять. Там у тебя головной канал перекати-полем, наверно, весь завалило? Надо очистить. И вообще… Что-что? Что?! Не будешь поливать? Ты что, с ума, что ли, сошел, Сывороткин? Через шесть дней дождь пойдет? Да ты в своем уме? Тебе что, бабка на хлебной гуще нагадала? Ты вот что… ты брось эти штучки. Что?! Все равно не возьмешь?! Да ты понимаешь ли, что говоришь?.. — Александр Михайлович бросил трубку, чтобы немного остыть, ну и заодно посоветоваться с вышестоящими товарищами.