Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 2 - Андрей Лазарчук

– Так вот вы кто, – в голосе Алексея прорезалась какая-то неуместная нотка. – Последние настали времена… Опусти его, Хомат.

Хомат вновь отозвался неразборчиво, но Алексей оборвал его повелительным жестом. Тогда тот неохотно опустил руку, и пленный качнулся, обретя опору под ногами.

– Ты знал, за что брался, когда шёл сюда, – сказал Алексей.

Белое лицо не изменилось, но чуть качнулось.

– Возьми меч, – приказал Алексей.

И меч мгновенно оказался в руке… кого? Отрада вдруг поняла с ужасом, что не может назвать это существо даже мысленно. Белолицый…

Он держал меч почти небрежно, тремя пальцами – горизонтально перед грудью, легко похлопывая обушком по запястью левой руки. На тонких пальцах Отрада увидела тёмные массивные перстни…

Белолицый нанёс удар первым – свистнула сталь; в пронзающем свете клинок превратился в острую петлю. Три или четыре удара почти слились в один. Потом Алексей медленно отступил на полшага и дёрнул рукой. Меч его выскользнул из груди белолицего, дымящийся и чёрный. Белолицый попытался было поймать чужой клинок рукой, но пальцы его схватили воздух…

Потом он упал лицом вперёд, ещё в падении будто бы ломаясь и разваливаясь.

Хомат присел рядом с ним на корточки, тронул рукой голову. Повернул лицом кверху. Голова повернулась свободно, словно в шее не осталось костей.

Потом он взялся за отпавший подбородок и стянул белое лицо, будто ещё одну маску.

Под лицом был голый и ещё более белый череп…

Нет, не череп. Ровная поверхность, похожая на скорлупу большого яйца…

Хомат постучал по этой скорлупе пальцем, и изнутри тут же донёсся нетерпеливый ответный стук. Тогда чародей, всей позой своей выражая недовольство, вытащил из-за пояса стилет, примерился – и вонзил клинок в скорлупу. Первый удар, видимо, был недостаточно сильным, остриё застряло. Хомат ударил ещё раз, навалившись сверху – теперь клинок вошёл по гарду. Чародей, морщась, несколько раз провернул стилет в ране, будто размешивая там что-то. Лежащее тело совсем не по-человечески задёргалось, потом замерло окончательно.

– Мерзость, – сказал Хомат, судорожно сглатывая – давя рвоту.

– Да, – согласился Алексей. Голова его медленно повернулась налево, потом направо.

И Отрада, вместе с ним посмотрев по сторонам, увидела, что мир преобразился.

Стояли поздние сумерки – скорее утренние, чем вечерние, хотя она не сумела бы сказать, почему думает так, а не иначе.

Все куда-то делись. Отраду и Алексея окружала ровная степь. Туман стелился над самой землей, не выше колен, – туман, а может, дым. Под него взгляд поначалу не проникал, но потом что-то случилось то ли с глазами, то ли с самим туманом.

На земле лежали мёртвые. Их было немыслимо много: так много, что между ними просто не проглядывало даже клочка земли. Кто-то чуть обиходил их, уложив ровно, скрестив на груди руки… тем, у кого руки были…

Потом впереди кто-то поднялся с земли. Бесформенная фигура. Постояла на месте и медленно направилась к ним.

Отрада почувствовала, что вцепляется обеими руками в Алексея, и попыталась разжать пальцы. Но руки были чужие, непослушные, их нужно было где-то искать – где-то внутри себя…

Фигура приблизилась. Когда-то, наверное, белый, а теперь цвета грязи плащ окутывал её. Шагах в пяти она остановилась. Из-под складок показалась рука. Скользнула вверх и откинула капюшон.

Отрада вскрикнула. У женщины, стоявшей перед ними, не было верха лица. Вместо лба, век, скул – висели какие-то лоснящиеся чёрные лоскуты…

– Ла…ра… – Алексей, задышав тяжело, пресёкся на середине слова. – Ты…

Женщина поднесла палец к уголку рта. Это можно было понять как «молчите».

Будто трепет множества маленьких крыльев послышался далеко позади. Отрада попыталась было оглянуться, но – не сумела оторвать взгляд от изуродованного лица, от чистого сияющего глаза, тёмно-синего, бездонного…

Меж тем сзади что-то происходило. Треск дерева… скрежет… шипение…

– Почему… я живой? – спросил Алексей.

Ларисса медленно кивнула; рука её скользнула под плащ и вынырнула обратно – с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой… но не к вышивке приковало взгляд Отрады, а к тому, что на миг приоткрылось между полами плаща…

Не могли люди сотворить такое с другим человеком, с женщиной… не могли, не могли, не могли!

А шум сзади накатывался, вздымался, напомнив вдруг грохот ледохода – где среди сталкивающихся льдин есть льдины живые, железные, деревянные, хрустальные… Множество голосов заполнили собой пространство.

Отрада сумела наконец обернуться. Один ужас помог справиться с другим…

Перед нею разверзлась могила. У могилы было почему-то деревянное дно. Ярко освещённое жёлтое деревянное дно.

Земля осыпалась под ногой, Отрада вскрикнула и стала падать, продолжая вцепляться в Алексея. Тот удержался бы, но земля превратилась в текущий песок. Они скатывались вниз, как муравьи в воронку песчаного льва.

Она ожидала удара о дерево, но в последний миг дно отдалилось – недалеко, вот, рядом, достать, опереться… нет. Она повисла, как муха в паутине, как… как те странные пленники… как Агат… его прощальный взмах…

(Она не знала, кто такой Агат. Это было в другой памяти. Или в другой жизни. Она обжигалась, когда пыталась дотянуться до этого имени и этого прощального взмаха. Но не оставляла попыток…)

И, повинуясь какому-то новому, незнакомому страху, она согнула негнущуюся руку и схватила себя за щёку.

Под рукой было что-то мягкое, нечувствительное, податливое.

Не трогай, прошептал кто-то рядом, осторожно, сорвёшь… И ещё прошептал: дайте ей пить.

У губ тут же появился горячий край ковша. Давясь, Отрада глотнула жгучую жидкость. Ей показалось, что это дёготь.

Чья-то рука удерживала её затылок.

Пей. Пей, пожалуйста, пей…

Она отхлебнула ещё и ещё. Горечь и сильнейший запах берёзы.

На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина: парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки… И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.

Глава вторая

Знахаря нашли только в третьей по ходу деревне, девяностолетнего обезножевшего старика. Алексей буквально на руках принёс его в дом старосты, куда положили метавшуюся в лихорадочном бреду кесаревну, велел: лечи. Сам остался за помощника – со знахарским правнуком, белёсым до полной бесцветности пареньком лет пятнадцати. У паренька был маленький безвольный подбородок, вялый рот и глядящие в разные стороны глаза. Но руки, неожиданно большие, двигались сноровисто и быстро: когда одетую в хозяйкину рубашку Отраду уложили лицом вниз на лавку, он очень уверенно прощупал ей спину, глядя куда-то поверх всего, а потом стал делать такое, от чего у Алексея стянуло на спине кожу: руки и ноги кесаревны изгибались совершенно немыслимо, как в пыточной, и – сухой хворостяной треск бил в уши…

Но после всего этого Отрада, укрытая тремя пуховыми перинами, откашляла комья коричневой мокроты – и задышала глубоко и чисто. Даже румянец проступил на восковато-голубых щеках.

– Топите баню, – распорядился знахарь. Имя его было Памфалон.

Дочки старосты тут же бросились исполнять приказание, а знахарь раскрыл свою сумку и принялся разбирать травы. Травы хранились в пергаментных мешочках со старинными полустёршимися надписями.

– Почтенный Памфалон, – неуверенно сказал Алексей, – но ведь после бани организм больной будет слишком восприимчив к холоду…

– Если вы потащите её дальше, она умрёт, – сказал знахарь, не отрываясь от своих мешочков. Пряный вперемешку с пыльным запах распространялся по комнате. – Вполне возможно, что она умрёт и здесь. Силы, чтобы жить, у неё немного. Но если вы её потащите, она умрёт точно.

– Если мы не потащим её, нас настигнут и убьют.

– Опять война… – знахарь качнул большой седой головой. – Когда же вам надоест, молодые?

– Почтенный… неужели нельзя использовать какое-то средство… чародейство, может быть?… – Алексей замялся. Сказать, подумал он. Мы уже ничего не теряем… – Отец, я скажу, но ты молчи. Это наша кесаревна. Дочь кесаря Радимира. Последняя наследница…

– Разве же ей осталось что-то в наследие? – знахарь совершенно не удивился, как будто бы полумёртвых кесаревен на долгом его веку приносили сюда, в болотный край, раз пятнадцать. – Дом её сгорел…

– Дом – горит, – сказал Алексей. – И ещё не все потеряли надежду потушить его.

– Вот так, да? – знахарь высыпал что-то на ладонь, понюхал, пожевал губами. Протянул Алексею. – Не все… Хм. Попробуй-ка, есть ли горечь ещё?

Алексей взял щепоть бурого порошка, лизнул. Порошок походил на подсоленный торф. Но через болотизну проступала далёкая едкая горечь.

– Есть, – сказал он.

– Это хорошо, – медленно протянул знахарь. – Так, значит, надежды не теряете?