Мертвое время - Питер Джеймс

— Что происходит, Гэвин? Что происходит? — послышался голос сестры.

Он отпрянул, отступил на шаг назад, потом, пошатываясь, еще на пару шагов. По-прежнему пятясь, вышел за дверь. И наткнулся на сестру Эйлин, которая была на три года его старше, — в одной ночной рубашке, она жевала свою косичку, как делала всегда, когда ей было страшно.

— Что происходит? — спросила она. — Я слышала шум. Что происходит?

— Где папа? Где папа? Папа пропал! — По его лицу уже текли слезы.

— Разве он не в постели?

Он покачал головой:

— Он ушел с теми плохими людьми.

— С какими плохими людьми?

— Где папа? Он должен разбудить маму! Она никак не хочет просыпаться.

— Какими плохими людьми? — вновь спросила Эйлин, уже настойчивее.

На лестничной площадке — кровь. Капли крови на ступенях. Он сбежал вниз, зовя отца, и выскочил за дверь.

На улице ни души.

Он ощутил капли дождя на лице, уловил резкий запах реки. На какие-то мгновения его крики потонули в грохоте проходившего где-то вверху очередного поезда.

5

Брайтон, 28 июня 2012 года

Издалека он выглядел так, словно сошел с картинки. Элегантный, не то что эта приморская брайтонская толпа в кричащих пляжных нарядах, сандалиях, вьетнамках и кроках. Настоящий джентльмен — надменная внешность, синий блейзер с серебристыми пуговицами, тщательно отутюженные слаксы, рубашка апаш, модный шейный платок. Лишь при ближайшем рассмотрении можно было заметить, что воротник рубашки заметно поизносился, блейзер изъеден молью, а зачесанные назад волосы давно поредели и вследствие неаккуратной окраски приобрели рыжевато-серый оттенок. Лицо тоже изрядно потрепанное — от той бледности, что приходит с тюремной жизнью, быстро не избавишься. Однако, несмотря на столь жалкую наружность и маленький рост — пять футов три дюйма на высоких кубинских каблуках, — расхаживал он по набережной с видом столь важным, словно именно ему и принадлежал весь этот променад.

Глаза совершавшего утренний моцион Эмиса Смолбоуна пылали ненавистью за стеклами солнцезащитных очков. Ненавидел он буквально все. Приятную теплоту этого июньского утра. Велосипедистов, пробренчавших звоночками, когда он случайно оказался на выделенной для них полосе. Тупых туристов с обгоревшей на солнце толстой кожей, пичкающих себя всякой дрянью. Вышагивающую рука об руку молодую пару, у которой вся жизнь впереди.

В отличие от него.

Раньше он ненавидел тюрьму. Ненавидел других зэков — даже больше, чем охранников. Может, когда-то он и был заметным игроком в этом городе, но все это ушло, когда его бросили за решетку. Вести оттуда прежнюю, весьма прибыльную, торговлю наркотой не представлялось возможным.

Теперь же, выйдя по условно-досрочному, он ненавидел свою свободу.

Когда-то у него было все: большой дом, дорогие тачки, скоростная моторная лодка и вилла в Марбелье, в испанской Коста-дель-Соль. Теперь от этого не осталось ни хрена. Жалкие несколько тысяч фунтов, пара часов да кое-какие краденые антикварные драгоценности, спрятанные в той единственной депозитной ячейке, на которую полиции не удалось наложить лапу.

И всем этим он был обязан одному-единственному человеку.

Детективу-суперинтенденту Рою Грейсу.

Он пересек оживленную четырехполосную Кингс-Роуд, не став дожидаться зеленого света. Вокруг тормозили машины, водители сигналили, сыпали проклятиями и грозили кулаками, но ему на все это было плевать. Его семья когда-то заправляла в преступном мире этого города. Всего пару десятилетий назад никто бы и шикнуть на одного из Смолбоунов не осмелился. Пошли они все, презрительно подумал он.

Не пройдя и десятка ярдов по мостовой, он бросил взгляд на газетный киоск и как вкопанный замер на месте: с первой страницы «Аргуса» на него смотрело жесткое, серьезное лицо проклятого копа. Коротко подстриженные волосы, голубые глаза, перебитый нос, чуть выше — заголовок:

Он купил газету и пачку сигарет, как делал каждый день, и заполнил лотерейный билет, без особой, впрочем, надежды.

Немногим позже, вернувшись в свою квартиру, Эмис Смолбоун сидел в ободравшемся, с проседающими пружинами кожаном кресле — на столике перед ним стакан «Чивас Регал», в зубах тлеющая сигарета — и с интересом читал об этом деле. Веннер обвинялся в убийстве, киднеппинге и продаже запрещенного видео. Год назад один из подчиненных суперинтендента Роя Грейса получил пулевое ранение при попытке арестовать Веннера. Жаль, не сам Грейс. Уж лучше бы попали в него, да так, чтоб уже не выкарабкался.

Вот было бы чудесно!

Но не так чудесно, как то, что он задумал. Просто умерев, детектив-суперинтендент Грейс слишком дешево бы отделался. Он хотел, чтобы коп страдал по-настоящему. До конца его жизни. О да. Так будет намного лучше. Нужно причинить ему такую боль, которая не покинет его никогда!

Смолбоун затянулся сигаретой, потом затушил ее в пепельнице и до дна опустошил стакан. В тюрьму он попал относительно молодым пятидесятилетним мужчиной, вышел же из нее шестидесятидвухлетним стариком. Детектив-суперинтендент Грейс отнял все, что у него было. А главное — забрал эти важнейшие двенадцать лет его жизни.

Конечно, тогда Грейс еще не был детективом-суперинтендентом — обычный выскочка, только что ставший инспектором, который насел на него, избрал мишенью, подделал улики и раскрутил дело, — такой умный, такой, мать его, ловкий. Именно «благодаря» Грейсу он и вынужден сидеть теперь в этой грязной съемной квартире, с ее дешевой мебелью и табличками «Не курить!» на стенах в каждой комнате. Мало того, ему еще приходится регулярно отмечаться, едва ли не до земли кланяясь, у этого чертова инспектора по надзору.

Он отложил газету в сторону, встал и, слегка пошатываясь, направился в небольшую вонючую кухню, где прихватил из холодильника несколько кубиков льда и бросил в стакан. Только что пробило полдень, и он упорно думал. Думал о том, как приятно будет заставить Роя Грейса страдать. Только это поддерживало его сейчас в тонусе. Вся нация жила мыслями о предстоящей Олимпиаде, которая начиналась уже через месяц. Но до забот и чаяний соотечественников ему не было никакого дела; главное для него — поквитаться с Роем Грейсом.

Только об этом он и мог думать.

Вскоре он воплотит свой план в жизнь. Губы скривились в ухмылке. Осталось лишь найти подходящего человека. Вспомнить кое-какие имена, известные ему еще с той, дотюремной жизни, обновить знакомства, которые завел за решеткой. Но кого ни выбери, обойдется это недешево, а с наличными у него сейчас негусто.

Зазвонил телефон. Номер не определен, высветилось на дисплее.

— Да? — ответил он с опаской.

— Эмис Смолбоун? — произнес незнакомый голос с грубым брайтонским акцентом.

— Кто вы? — спросил он холодно.

— Мы встречались как-то раз, давным-давно, но вы вряд ли меня помните. Мне нужна кое-какая помощь. У вас ведь есть знакомые среди антикваров, не так ли? За границей? Таких, что занимаются дорогими вещицами?

— А что, если и есть?

— Я слышал, вы нуждаетесь в деньгах.

— А вы не слышали, что вам не следовало бы звонить мне на этот гребаный мобильник?

— Да, знаю.

— Тогда какого хрена звоните?

— Речь идет о куче денег. Нескольких миллионах фунтов.

— А можно поподробнее? — попросил Эмис Смолбоун с внезапно пробудившимся интересом.

Звонивший уже отключился.

6

Они были правы, подумал Рой Грейс, все те, что твердили: с рождением ребенка его жизнь круто изменится. Он зевнул — нескончаемые беспокойные ночи, когда Клио вскакивала каждый раз для того, чтобы покормить проснувшегося Ноя или сменить ему памперс, не могли пройти даром. Один из его коллег, Ник Николл, недавно впервые ставший отцом, говорил, что спит в другой комнате, куда не доносятся никакие посторонние звуки и где он может спокойно передохнуть. Но Рой для себя решил: он так делать не будет. Ребенка хотели они оба — и Клио, и сам он, — так что устраниться от заботы о малыше он не мог. Но, черт возьми, сегодня он чувствовал себя уставшим, а еще немного запущенным и грязным, — стоял жаркий августовский день, и хотя все окна были открыты, воздух оставался неподвижным, душным и влажным.

По телевизору показывали в записи церемонию закрытия Олимпийских игр, прошедшую чуть менее двух недель назад. Тем вечером, когда она шла в прямом эфире, они оба уснули где-то на ее середине. Сколько Рой себя помнил, он никогда в жизни так не уставал, и это сказывалось на его способности сосредоточиться на работе. Он определенно страдал от того, что некоторые называли синдромом «детского мозга».[1]

Рэй Дэвис из группы «Кинкс», одной из самых его любимых, пел Waterloo Sunset, и он немного добавил звука. Но Клио от книги даже не оторвалась.