Только ты - Наталья Костина

Она осторожно высвободилась из рук Тима и откинулась на подушки. Во всем, что касалось их отношений, он тоже обладал повышенной чувствительностью, и сейчас не то чтобы почувствовал обман – скорее ощутил, что она нуждается в каком-то другом утешении, чем нехитрая постельная игра. Он перебирал пальцами ее густые волосы, зная, как ей это нравится, а она лежала у него на груди и слушала, как бьется его сердце… Это всегда ее успокаивало. Сердце Тима, голос Тима, глаза, лицо… такие родные – и такие непохожие на те, с которыми ей пришлось столкнуться сегодня.

Тим казался ей родным всегда – с того самого первого мига, когда она, очнувшись после многодневного забытья, увидела у изножья своей кровати его фигуру, освещенную ярким весенним солнцем. Она вернулась тогда… И жизнь как будто началась сызнова, наступил какой-то новый отсчет, и во всем этом новом был он – Тим. Наверное, именно он и был началом, той самой точкой отсчета, с которой началось новое. Но как долго она думала, что она для него – всего лишь пациентка. Интересный случай. Да и на какое мужское внимание могла рассчитывать она – обритая наголо, утыканная какими-то омерзительными иголками и трубками, лежащая под простыней в одних только памперсах?..

Катя вспомнила, как после выписки Тим как-то скомканно и глядя в сторону ткнул ей в руки бумажки, где на пяти (о господи, на пяти!) страницах его четким, совершенно не врачебным, убористым почерком было перечислено все, что с нею случилось. Все, кроме одного – нового чувства. Он об этом не знал. Катя очень надеялась, что он не заметил. Она честно старалась закрывать глаза на обходах и не пялиться на лечащего врача. Тогда, в коридоре, когда он уходил, она осталась растерянная, так и не сказав ему приготовленных слов благодарности, сжимая в одной руке ворох бумажек, а в другой – дурацкий пакет со своими умывальными принадлежностями (больше ничего мама нести ей не позволила…).

А потом они с мамой поехали на море: она была такая худющая, что все пришлось купить новое! Да, она честно старалась выздоравливать… и не думать о черноволосом и черноглазом докторе Тиме, который видел, какого цвета у нее мозги… Катя хмыкнула: интересный вопрос – смогла бы она сама влюбиться в Тима, если бы, например, увидела его на операционном столе? Голого, без сознания, всего в крови… и зачем, зачем она сегодня все это вспоминает? Или сегодня просто случился день воспоминаний?

…Море было теплым, но она почти не купалась. Так – заходила по колено и плескалась в воде под строгим надзором мамы, которая считала, что дочери нужно восстановление: плавание, солнечные ванны, усиленное питание… Против усиленного питания и солнечных ванн она совершенно не возражала – но плавание… После того как убийца проломил ей голову молотком, он пытался утопить ее в ванне. По заверениям Тима, Катя не могла этого помнить – но тогда откуда, скажите, у нее, с малых лет плававшей как рыба, появилась паническая боязнь воды?

Катя плескалась, загорала, ела, спала – и даже о своей любимой работе не думала. Хотя немного поработать все же пришлось и на отдыхе. Зато она очень много думала о докторе Тиме. Так много, что это, наверное, каким-то образом передалось и ему. И он ей позвонил. Позвонил, чтобы пригласить на свидание! Ее! Худую, бледную и почти лысую, прикрывающую бейсболкой голову, только начавшую обрастать рыжим пухом. Бейсболку эту она всегда старалась натянуть поглубже – потому что пух пока не скрывал пересекающего чуть не полголовы шрама… Кстати, и волосы в том месте так больше и не выросли. Хотя волос теперь у нее и так слишком много. Да, и Тим позвонил! И даже расстроился, когда она ответила, что сейчас она в другом городе и не может прийти. Больше всего в тот момент ей хотелось тут же уехать домой: если сесть в вечерний поезд, а еще лучше – в самолет, то можно было успеть. Однако тогда она ничего этого не сделала… да и сейчас бы тоже не сделала, если честно. Потому что, получив горький урок, она поняла: торопиться в отношениях не нужно. Или она слишком сильно обожглась с Лешкой, которому откровенно вешалась на шею? Да, вешалась – как ни больно это признавать… особенно сегодня, когда он свалился как снег на голову… и зачем, спрашивается, он к ней явился?

Катя вздохнула и крепче прижалась к Тиму. Как же им вдвоем хорошо! Если, конечно, не думать о Лешке… И сразу же, помимо воли, откуда-то из глубин памяти всплыло, как несколько лет назад она точь-в-точь так же лежала на другой груди. И тот, которого она сегодня встретила у подъезда, обнимал ее точно таким же жестом… Катя даже ощутила на себе его руки, и от этого ей стало… не страшно, нет – просто противно.

Она непроизвольно сбросила с себя ни в чем не повинную руку Тима и села в постели.

– У Лысенко горе. Дядя умер, – сказала она, сочувствуя другу и напарнику и оправдывая перед Тимом, но большей частью перед самой собой, свое отвратительное настроение.

– А что случилось?

Тим был врачом, и поэтому упоминание о какой бы то ни было болезни задевало в нем профессиональные струны, чем Катя бессовестно пользовалась, когда нужно было отвлечь его внимание от нее самой.

– Обширный инфаркт. По-моему, я правильно сказала… Инфаркт – это что-то с сердцем, так?

Она прекрасно знала, что такое инфаркт, но Тим любил поговорить на медицинские темы, и сейчас она явно хотела это спровоцировать – просто потому, что иначе он может заметить и ее напряжение, и неестественный тон, и… нет, конечно, она ему ничего не расскажет. Потому что это ему не понравится еще больше.

– Кстати, чтобы ты знала: бывает не только инфаркт миокарда, о котором все знают, но и инфаркт мозга. А вообще инфаркт может случиться практически с любым органом – с почкой, печенью, легким… короче, со всем, что может испытывать острый недостаток кровоснабжения. К такому состоянию могут привести тромб, например, или эмболия, или длительный спазм сосудов, особенно крупных. Которые называются артериями. И чрезвычайно опасно при этом еще и перенапряжение органа… я понятно говорю?

Обычно ее раздражали длительные экскурсы в медицинские дебри. Особенно тогда, когда собиралась исключительно врачебная компания и она чувствовала себя лишней. Так случалось частенько – Тим был из медицинской семьи, и это была еще одна точка напряжения между ними – вернее, между Катей и матерью Тима, или даже так: между Тимкиной матушкой и Тимом с Катей. Потому что Тим всегда был за нее горой. Катя коротко вздохнула и благодарно потерлась носом о его плечо. Ее ужасно трогали старания Тима донести до нее суть таинственного перенапряжения органов, которое так плачевно заканчивается… Она вздохнула еще раз и для разнообразия потерлась о его небритую щеку. Щетина у Тима росла удивительно быстро, и, как бы тщательно он ни сбривал ее по утрам, вечером его щеки были шершавыми, как наждачная бумага. Однако ей нравилось в нем даже это.

– Да… из-за этого инфаркта Игорек и сам выбыл из строя. Сначала похоронами был занят, потом еще какие-то сложности… До сих пор на службе нет.

– Тебе сейчас за двоих работать придется?

Катя лишь подняла брови. Тянуть всегда приходилось за двоих, за троих и так далее… Но она не привыкла жаловаться.

– Тебе чаю принести? – спросил Тим. – Там еще вино осталось. Ты чего больше хочешь?

– Вина, – решила Катя и устроилась на подушке поудобнее.

Ей ужасно нравилось, когда Тим о ней заботился. Особенно после того, как они занимались любовью. Именно любовью, а не каким-нибудь сексом! Тот, другой, от воспоминаний о котором она никак не могла сегодня отделаться, никогда не предлагал ей ни чаю, ни тем более вина… Он вообще был больше занят самим собой, как помнится. Но она тогда была такой молодой и глупой… и так отчаянно была влюблена в него! Нет, она не хочет сейчас все это снова вспоминать!

Катя решительно тряхнула волосами, будто так можно было выкинуть из головы все неприятности, и включила бра над кроватью. Потом потянулась к лежащей на тумбочке книге. Ее принес Сашка Бухин, но за два месяца она едва одолела четверть романа. Нельзя сказать, чтобы книга была скучной. Скорее, на чтение у Кати катастрофически не хватало времени. Интересно, как Бухин умудряется читать такую прорву литературы, когда у него двое маленьких детей?

Размышляя над этим парадоксом, она незаметно закрыла глаза, и когда Тимур принес бокал вина – все, что оставалось в бутылке, – его подруга уже спала. Выражение лица у Кати и во сне осталось тем же, каким оно было, когда она думала о своей неудачной первой любви, – обиженно-озабоченным.

Тимур Тодрия, которому старший лейтенант Уголовного розыска Екатерина Скрипковская ничего о своем бывшем (что, разумеется, было совершенно естественным) не рассказывала, приписал ее сегодняшнюю сумрачность переутомлению на работе. Он бы очень хотел, чтобы Катя сменила свою службу на что-то более спокойное и не такое опасное. Да и с матерью в последнее время у него постоянно случались напряги именно по поводу Катиной работы. Мать хотела внуков, а Катя, по ее мнению, меньше всего подходила на роль продолжательницы рода Тодрия…