Схождение на да - Александр Альбертович Егоров

class="p1">Четыре разных языка.

Я всеми ими был, пока

не кончился творкризис.

Рад: вялость, мёртвость, тяжесть и

упрямство наконец прошли,

в столбцы переродились.

Назиданьице другу

Совершай променад почаще,

соверши променад по чаще,

где вода вдоль стволов бежит

снизу вверх, будто явь лишилась

гравитации; знай, магнит

в виде центра Земли терпимость

проявляет сугубо к тем,

кто безмозгл, статичен, нем…

Нагулявшись, присядь на грунт.

Одержимый судьбой секунд,

ты захочешь помчаться вон.

Время — деньги, которым здесь

делать нечего. Зря пленён

каждый третий призывом «Грезь

о наживе!»… Короче, Стёп,

протори-ка систему троп.

***

Вся моя одежда,

за исключением пары футболок и рубах,

купленных давно на родительские деньги, –

соткана из букв.

Моя шапка

равняется одной статье,

пуховик — шести статьям,

кофта — трём,

джинсы — четырём.

На джинсах, пожалуй, и остановлюсь.

Питаюсь я опять-таки ими,

буквами.

Всё, что ем –

если меня, конечно, не угощают, –

имеет приятный привкус типографской краски,

хотя мои тексты публикуются в интернете.

Был и неприятный момент –

я сломал зуб

об орешек в конфете

(это «ъ» попался).

Да, журналистика –

работа с сиюминутным, актуальным.

Сегодня материал читают и цитируют,

завтра он обязательно канет в информационную Лету.

Поэзия — работа с вечным,

однако за неё не платят,

во всяком случае, мне.

А ходить в обносках

и жить впроголодь –

как-то не хочется.

С детства

я мечтал зарабатывать умственным трудом,

потому что труда физического мне хватало:

приходишь после школы домой –

дров наколи,

воды натаскай.

Летом мы всегда что-нибудь строили.

Ну и за огородом нужно было ухаживать.

Благо скотину не держали –

а то когда бы я читал?

На здании библиотеки Томского госуниверситета

крупными литерами написано:

«МЫ — БУКВЫ, С НАМИ ТЕКСТ».

Мы — люди, с нами Бог,

но мы и буквы.

По последним подсчётам,

на Земле восемь миллиардов «Я».

У каждого «Я» — своё имя.

Моё имя образуют буквы

«А», «Л», «Е», «К», «С», «Н», «Д», «Р».

Схождение на да

У ба́бра гигантского мучаюсь в лапах

и не обоняю живительный запах

черёмухи-памяти. Лишь изо рта,

точнее из пасти, воняет гниеньем.

Есть фотки, конечно,

но лень им, но лень им

прошедшее строить… Das Ende. Черта.

Покамест висит лепестковая перхоть –

окончу (осталось чуть-чуть) универ хоть,

а после помилует города тигр

меня. При таком-то шикарном раскладе

во имя мечты,

возвращения ради

уйду от придурками созданных игр.

С другой стороны, ностальгия чревата

потерей реальности вне аромата.

Господь, умол-я-я-я-ю, довольно химер!

Растают ли дни, что представлены кроной,

всегда белоснежной,

никак не зелёной?

. . . . . .

Желудок зверюги бурлит по-ангарски.

Сгущаются краски.

До трапезы, значит, мгновенье осталось,

ну, самая малость…

Ура!

***

Цветущая веточка черёмухи,

сорванная и засушенная мной много лет назад,

до сих пор источает характерный запах.

Она лежит в «Воскресении» Льва Толстого.

Уже и дерева,

давшего эту веточку,

нет –

его спилил отец.

Благодаря аромату,

медово-пыльному аромату черёмуховых цветков,

которым не суждено было превратиться в ягоды,

я могу вернуться в ту пору,

когда казалось,

что возможно всё:

разлить по банкам и закупорить зарю,

чтобы алый воздух освещал подполье;

купить на пластмассовую,

покрытую золотой краской,

монетку полмира;

вытащить ведром сома из колодца…

Когда я понял, что не всё возможно,

детство закончилось.

***

Изменить… Не так: любимой с кем-то.

Изменить прошедшей жизни ход.

Вспоминаешь яркие моменты,

и трясёт. Действительно трясёт.

За флешбэком следуют флешбэки –

ассоциативный фейерверк

в голове. О как же человеки

любят рефлексировать! Четверг,

пятница, суббота, воскресенье,

понедельник, вторник и среда.

Изменить бы оное течение,

но ведь не изменишь никогда.

Если говорить серьёзно, выбора

у тебя в далёкий важный день

не было. Ты был иным. В груди дыра

зарастёт. Пока пухан надень,

застегнись без жалости к минувшему,

закури условный «Бонд-компакт»

да проветрись. Лучше, лучше, ну?

Станет лучше. Уверяю. Факт.

Прошлое — вообще галлюцинация,

будущее — тоже, потому

надо настоящим жить стараться. Я

адресату крепко руку жму.

***

Никто не знает, выглядит оно как –

чудовище, живущее на дне

Байкала. Может быть, сороконого,

двадцатишестиглазо. Что ж, вполне.

А может быть, оно — плезиозавр:

на вытянутой шее голова,

и туловище, словно дирижабль,

четыре ласты, хвост… Гласит молва,

что якобы в Шотландии, в Лох-Нессе,

плезиозавра видели не раз.

Его там называют нежно Несси

(плохая рифма — знаю и без вас).

Однажды я стоял в воде байкальской –

искрящейся, зелёной, ледяной –

рассказ о монстре мне казался сказкой,

пока тот монстр не унёс с собой.

Три дня, три ночи, как пророк Иона,

я мучился во чреве… Чьём — вопрос.

Едва ль смогу сказать определённо,

но нет, не кит меня с собой унёс.

Исторгнут был, хотя грозила гибель.

При случае скажу своей семье

о времени-чудовище: «Не видел

его, поскольку я внутри сидел».

***

Паутина на лобовухе.

Я гоню, объезжая выбоины.

И пейзажи, что по бокам,

заштриховываются в духе

старых комиксов. Мы не выдуманы,

ветер волосы треплет нам.

Хмур и тих я, тогда как спутница

улыбается, говоря

про опасность лихой езды.

Только выпрямится — ссутулится,

а фривольный её наряд –

символ девственной чистоты.

Всё дробится. И тут как тут уже –

ливень каплями здоровенными.

Да, машина — хороший зонт.

Небосклон называю «будущим»,

мы туда доберёмся первыми…

Побыстрей бы за горизонт.

Мы — неровные отражения

двух зеркал.

Мы — рабы самого движения,

я сказал.

***

Зябко. Дорога ухабисто-грязная.

Ветви, оттянутые сосульками.

Шишку кедровую лузгаю. Лязгает

старый уазик, «родимая» булькает.

Час-полтора покоряем хребёт

мы — крайне ценных орехов добытчики.

Лязг, да машина заткнётся вот-вот.

Будем внимать только гомону птичьему.

Нет, и прекрасно, во всём кедраче

связи, читай — обязательной привязи…

Забуксовал наш уазик в ключе.

Вывези, вывези, вывези, вывези!

Вывез. Пожалуй, нужна иногда

связь. Увидали худую лису. Лиса

перед прыжком замерла. «Это да –

дед прокричал, — ну рисуется!»

Думаю часто: вот если бы нас

не