Сердцелом (сборник) - Алина Кроткая

Моей самой большой эротической фантазией стали краски. Я часто представляла, как стою перед ним обнажённая. Он медленно рисует на мне что-то, касаясь разных мест, засовывает в краску пальцы и потом проводит ими по мне. Это так и осталось моей фантазией…

Летом мы долго гуляли по городу. Десятки километров, сотни переулков и тысячи шагов. Мы приходили домой, у меня безумно болели ноги. Они были чёрными от дорожной грязи, ведь оставшиеся несколько километров я шла босиком. Тогда он нёс меня в ванную, наполнял таз горячей водой, вставал на колени и бережно мыл мне ноги… Аккуратно наливал на мочалку гель, и ласково касался ею стоп. Затем он вытирал их и надевал свои белые носки. Почему-то, в белых, подвернутых носочках, я казалась ему невероятно сексуальной.

Каждый день он писал мне безумно красивые смс. Они были как японские хокку. Каждый вечер я бережно переписывала их в блокнот. Я боялась, что потеряю телефон, и их вместе с ним.

Вот этот блокнот, в отдел вещественных доказательств, – я протянула ей маленький чёрный прямоугольник.

– Помню, как однажды мы целовались прямо посреди шумной трассы, стоя на двойной сплошной. В холодный зимний день. Слушали вместе плеер и щурились от солнца. Вокруг быстро летели машины, летели проклятия водителей, летел к чёрту весь мир под моими ногами. Был только этот адреналин и его губы. Мне тогда казалось, что если нас собьёт машина, то я умру в одну из самых счастливых минут. Мы хотели повторить этот трюк летом, босиком, под дождём, слушая песню «Slave to love»… К сожалению, этим летом я уже ничего не почувствую.

Он был очень странным человеком. Вот он, безумный в своих романтических порывах, готовый целоваться на обломке моста, неожиданно появляться, резко исчезать, смеяться, щекотать, удивлять. А вот он, до безобразия рациональный и сухой. Бывали дни, когда он был невероятно чёрств и равнодушен. Я прибегала к нему домой и чувствовала себя лишним предметом интерьера. Он на меня никак не реагировал. Вообще. Мне казалось, что если я станцую «Ламбаду» на столе абсолютно голая, он даже не поднимет глаз. Я подходила к нему, обнимала за шею. Кусала за мочку уха, целовала, а он сидел, как мраморный, и писал свои чёртовые программы. Я спрашивала: «Что случилось?», – а он отвечал, – «Всё хорошо, ты просто придумываешь». Бывали дни, когда мы сидели в полном молчании, в разных концах комнаты – он за компьютером, я за ноутбуком. Он не ронял ни слова. Мне это надоедало, я раздевалась догола и растягивалась на покрывале, насвистывая какую-нибудь песенку и небрежно стуча по клавиатуре, а он просто оборачивался на меня, не мигая, смотрел пару секунд и снова погружался в свой компьютер. Он никак не комментировал такие дни. А ночи… Холодные, страшные и чужие… Когда он лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки, и никак не реагировал на меня. Я пыталась его обнять, а он скидывал руки и ровно говорил, что ему так неудобно. Я пыталась поцеловать его, а он просто отворачивался. Он засыпал, и я плакала… Просто лежала и грызла зубами подушку. Он часто слышал мои всхлипы. Иногда, сквозь зубы, цедил: «Ну, вот опять что-то себе придумала. Спи уже», – и отворачивался. Сколько раз тогда я давала себе слово, что утром же соберу свои вещи, и всё… И не будет больше в моей жизни всех этих страшных ночей. А на следующий день он опять становился прежним… Как будто ничего не было. Как будто я всё выдумала.

А ещё помню: год назад, июль, +40. До дрожи тёплые ночи. Озеро. Такое огромное, что я называла его морем. Чёрное – чёрное в ночи. Оно было вокруг. У него не было краёв, оно не знало конца. На самой мы стояли вдвоём, он держал меня на руках, смеющуюся, удивлённую, восторженную. Я говорила: «Смотри, какое небо! Ты только посмотри!» Я рассказывала ему о поэзии, гениях и литературных вечерах. Читала ему стихи прямо на середине этого озера. Он понимал. Он слушал. Ему был интересен весь этот бред и всё это ночное безумие. Мы ездили туда на мото-слёт. Сколько километров я проехала вместе с ним! Столько дорог, закатов, рассветов, водохранилищ и огней Москвы я видела из-за его спины и наклонённой головы в шлеме… Новый мир. Волшебный. Непостижимый. Целая жизнь в одно лето, со сладким запахом асфальта.

Он был заражён дорогой и скоростью, открыт для новых встреч, друзей и приключений. Он настолько позитивный и жизнерадостный, что заражал всё вокруг этим теплом. Его звали камикадзе, ненормальным и психом. Только он мог лететь по «Ленинградке» со скоростью 300 км в час, а то и больше. Ничего не боялся. Казалось, ничто не может нарушить его спокойствия. Он влюбил меня в мотоциклы, подсадил на этот наркотик. Жизнь без скорости – стала не жизнью. Утро без рассвета на мото – не утром. Мы слыли сумасшедшей парочкой: безбашенный гонщик со своей ненормальной рыжей девицей. Это было круто. А потом, утром, после ночи «покатушек», он шёл в свой офис, надевал серый пиджак и отрешённо писал программы. Удивительный человек.

– И что же могло случиться? Почему остановилось ваше сердце? – недоумённо спросила психолог. – Он умер? – понизила она голос.

– Нет. Он жив. Прекрасно себя чувствует. Просто однажды я пришла к нему, мы в тот день как раз собирались исследовать ещё одну крышу, с которой открывался сумасшедший вид, и… Я влетела в его комнату, обняла за шею, а он… Он спокойно отстранил меня и ровно сказал:

– Тебе ещё не надоело, а? Всё. Хватит. Мне наскучил этот эксперимент.

– Эксперимент? Какой ещё эксперимент?», – спросила я.

– Этот. С поцелуйчиками, киношными выходками и прочим бредом. Успокойся уже, наконец, а?

Это говорил человек, который две недели назад целовал меня на крыше самого высокого здания в Москве. Человек, которому я доверила больше, чем Богу и всем своим Рунам. Человек, который столько раз держал меня над пропастью, в прямом смысле слова. Да, что там, – махнула рукой. – Я всё уже рассказала. Он был абсолютно спокоен. Невозмутим. Стоял, глядя мне прямо в глаза. Я подошла к нему, вымучено улыбнулась, обняла и сказала: «Ты же шутишь, правда? Это твой очередной розыгрыш?» – погладила его по щеке. Он резко схватил меня за руку, больно отвёл её назад и сказал, чеканя каждое слово: «Я же сказал Х-в-а-т-и-т. Ты понимаешь слова? Иди домой. Всё это был цирк. Эксперимент. Спасибо за участие. Ты свободна. Мне надоело».

3

– Назовите имя этого мужчины. Он потенциально опасен для общества. Мы должны внести его в базу данных.

– Его зовут… Н. Ж. (ЭнЖэ), – выдохнула я, – этого человека зовут Н. Ж.

Женщина молчала. Она недоумённо смотрела на меня. В её взгляде читались удивление и разочарование.

– Н. Ж.? – переспросила она.

Я кивнула, сглотнув огромный ком в горле.

– Но у него нет сердца! – уверенно воскликнула дама. – Его сердце сломалось ещё три года назад. Мы его уже переработали, – добавила она тихо.

Я молчала. Это какая-то шутка! Она зачем-то играет со мной. Это часть эксперимента? Так нужно? Ведь я своими ушами слышала, как громко бьётся сердце у него в груди!

– Это какое-то недоразумение. Мы говорим о разных людях.

– Нет, мы говорим об одном и том же человеке. Простите, мне очень жаль. Я не понимаю, как такое могло случиться. Придётся поднять старые бумаги. Мне нужна ваша помощь.

Больше она не сказала ни слова. Я тоже. Я всё ещё думала, что это просто ошибка. Мы шли по пустым коридорам, они были выкрашены блёклой серой краской, как и стены моего сегодняшнего мира. Затем мы спустились в подвал и подошли к массивной железной двери.

– Добрый день, – сказала она в открывшееся окошечко. – Мне нужны данные на Н. Ж. Номер 6557822. Полное личное дело, пожалуйста.

4

– …И потом она умерла. Его сердце сначала стало отставать, потом тикать всё медленнее, а однажды он обнаружил, что больше не грустит. Ему стало всё равно, что ЕЁ нет рядом. Он делал повседневную работу, машинально общался с людьми, и ничего не чувствовал. Ни боли, ни утраты, ни любви. Сердце помогло ему. Оно просто перестало стучать. Прекратило качать кровь. Это один из редких случаев, когда остановка пошла во благо.

Он принёс его уже совсем холодным и окоченевшим. С таким же окоченевшим выражением лица. Бесстрастно рассказал всю историю. В деталях.

Он говорил о её русых волосах, о том, как она накручивала пряди на пальцы, когда что-то рассказывала. Он вспоминал, как она приподнимала уголок рта, когда была заинтересована: с подробностями говорил обо всех деталях. Он произносил её имя с отрешённым выражением глаз. Полина. Её звали Полина. Нелепая смерть. Она лежала прямо у него на руках. Точнее, то, что теперь смутно напоминало её… Он, с хирургической точностью, рассказал обо всех метаморфозах её тела. Описал каждую лужу крови, слизь и месиво из костей и тряпок. Тогда мы подумали: «Как же ему повезло, что сердце перестало работать. Как же ему повезло!». У этого человека в груди была огромная дыра. И это тот случай, когда сказанное – не метафора. Вот его рентген. Смотрите.