Романы Тургенева - Вирджиния Вулф

Именно поэтому его романы не просто симметричны, но и по-настоящему нас волнуют. Его герои и героини относятся к тем немногим героям художественной литературы, в чью любовь мы верим. Это чистая и сильная страсть. Любовь Елены к Инсарову, ее тревога, когда он не приходит, отчаяние, которое она испытывает, укрываясь в часовне от дождя, смерть Базарова и горе его стариков родителей, — все это остается с нами, как пережитое. Но при всем том личность не выступает на первый план, одновременно происходят и разные другие события. Гудит жизнь в полях; лошадь грызет удила; кружась, порхает бабочка и садится на цветок. Мы видим, хоть и не приглядываемся, что жизнь идет своим чередом, и от этого только глубже наше сочувствие людям, составляющим всего лишь малую часть большого мира. В какой-то мере это, конечно, обусловлено еще и тем, что герои Тургенева сами глубоко сознают свою связь с миром за пределами их личности. «К чему молодость, к чему я живу, зачем у меня душа, зачем все это?» — спрашивает Елена в своем дневнике. Этот вопрос постоянно у нее на устах. Ее разговору, легкому, забавному и полному точных наблюдений, он придает дополнительную глубину. Тургенев не ограничивается, как мог бы ограничиваться в Англии, одним блестящим живописанием нравов. Его герои не только задумываются о смысле собственной жизни, но задаются вопросом и о предначертаниях России. Интеллигенты посвящают России все свои заботы; за разговорами о ее будущем они просиживают ночи над неизменным самоваром, покуда не разгорится заря. «Жуют, жуют они этот несчастный вопрос, как дети кусок гуммиластика», — говорит Потугин в «Дыме». Тургенев, телом в изгнании, душой не мог оторваться от России — он почти болезненно чувствителен, как бывает с людьми, страдающими от ощущения своей неполноценности и не находящими выхода своим страстям. Тем не менее он не воюет ни на чьей стороне, не становится выразителем чьих-то идей. Ирония его никогда не покидает; он постоянно помнит, что есть и другая сторона, противоположная. В самый разгар политических дебатов нам вдруг показывают Фомушку и Фимушку, «кругленьких, пухленьких, настоящих попугайчиков-переклиток», которые живут весело, припеваючи, невзирая на положение в стране. К тому же, напоминает нам Тургенев, понять крестьян, как ни изучай их, дело трудное. «Я не умел опроститься», — пишет интеллигентный Нежданов, перед тем как убить себя. И хотя Тургенев мог бы сказать вместе с Марианной: «…я страдаю за всех притесненных, бедных, жалких на Руси», — он считал, что в интересах дела, равно как и в интересах искусства, — воздерживаться от рассуждений и доказательств. «Нет, когда мысль высказана, не следует на ней настаивать. Пусть читатель сам обдумает и сам поймет. Поверьте мне, так будет лучше и для идей, которые вам дороги». Он насильно заставлял себя стоять в стороне, смеялся над интеллигентами, показывая несерьезность их аргументов и конечную бессмысленность усилий. И благодаря такой отстраненности его переживания и неудачи нам теперь только понятнее. Однако, хотя теоретически, в борьбе с собой, он и придерживался этого метода, все равно личность автора присутствует во всех его романах, никакой теории не под силу ее изгнать. И, перечитывая его еще и еще раз, даже в переводах, мы говорим себе, что этого не мог написать никто, кроме Тургенева. Место его рождения, национальность, впечатления детства, темперамент отпечатаны на всем, что он создал.

Конечно, темперамент — дар судьбы, от него не убежишь, но писатель может выбрать ему то или иное применение, и это очень важно. Автор при любых обстоятельствах будет стоять за личным местоимением 1-го лица единственного числа: но в одном человеке этих «я» несколько. Будет ли автор тем «я», который перенес обиды и оскорбления и стремится утвердить себя, завоевать себе, своим взглядам, признание и власть; или же он эту сторону своей личности подавит и выдвинет на передний план второе свое «я», чтобы глядеть на мир по возможности честно и объективно, не самоутверждаясь и ничего не провозглашая и не отстаивая?

Тургенев в выборе не сомневался, он не желал писать «умело и пристрастно, внушая читателю предвзятые понятия о том или ином предмете или человеке». Он дал высказаться своему второму «я», свободному от всего лишнего, ненужного и поэтому почти обезличенному в своей индивидуализированности. Вот как он сам это описывает в рассказе об актрисе Виолетте:

«Она отбросила все постороннее, все ненужное и нашла себя: редкое, высочайшее счастье для художника! Она вдруг переступила ту черту, которую определить невозможно, но за которой живет красота».

Потому-то романы Тургенева и не устарели: в них слишком мало личных пристрастий и переживаний, привязывающих искусство к данному месту и времени; в них говорит не пророк, окутанный грозовой тучей, а свидетель, стремящийся понять. В его романах есть, разумеется, свои слабости: постареть и облениться, говоря его же словами, суждено каждому; иногда он пишет поверхностно, сумбурно, пожалуй сентиментально. Но книги его живут на тех высотах, «где живет красота», потому что он предпочел говорить в них голосом своего глубинного, истинного писательского существа. И при всем том, как он ни иронизирует, как ни старается держаться в стороне, мы ощущаем в них искренность и силу чувства.

1933