Пусть этот вечер не останется... - Роман Сенчин

Друг о друге им почти ничего не известно. Он для нее — экспедитор, она для него — одна из нескольких продавщиц его участка. По утрам он привозит ей товар на своем “Жигуленке”, вечером забирает деньги. Они закрывают тонар и прощаются.

Сегодня все было, как много вечеров перед этим. И попрощались обычно: Лена сказала “до свидания”, Рагим кивнул, грустно взглянул на нее и залез в свою неказистую, помятую машину... Может, в свободное время он ездит на иномарке, но работает на такой вот, в которую девушку стыдно пригласить. Да и есть ли у него свободное время...

Через подземный переход Лена миновала проспект Андропова и по левой стороне Нагатинской улицы пошла к дому.

Дом был, наверное, сталинских времен. Пятиэтажный, из темно-серого кирпича, с полосками между третьим и четвертым этажами и под кровлей кирпича бордового. На первом этаже хозяйственный магазин (когда-то был магазин “Ткани”), окна там полукруглые, даже лепнина есть... Оказываясь в других местах Москвы, Лена замечала такие дома — они стояли по два-три и в центре, и на самых дальних окраинах. Словно их выстроили в одном каком-то месте, а потом разбросали по городу, туда, где они были особенно в тот момент нужны.

При виде этих пятиэтажек у Лены теплело в груди, она мысленно передавала им привет от дома, в котором жила; ей казалось, что они скучают друг по другу.

Возле подъезда остановилась, нашла в кармане плаща ключи, приложила один к кодовому замку. Замок запищал, дверь чуть приоткрылась. Лена вошла в подъезд, по бетонной лестнице поднялась на свой третий этаж.

В квартире пахло вкусно — Лена любила жечь ароматические палочки, клала на шкафы, полки надушенные ватки. Впрочем, сложно было сказать, что именно она это любила — это делала ее мама, а потом, после мамы, стала делать и Лена...

Сняла плащ и сразу почувствовала, как запах духов перебил тяжелый дух копченостей. Целый день в тонаре его не замечала, а здесь ударил, неприятно защекотал ноздри.

Душ принять? Нет, завтра утром... Разделась в ванной, бросила белье на стиральную машинку, надела теплый халат, завязала пояс... Приготовить ужин, забраться на диван, посмотреть комедию... Десять минут осталось.

И через десять минут Лена уже была на большом мягком диване, купленном ею недавно взамен старого советского, со скрипучими пружинами.

Она любила этот момент — когда рядом на подносе горячий чай, фруктовый салат, стаканчик с йогуртом, печенье на тарелке, телевизор еще не включен, но дистанционка уже в руке и впереди три-четыре часа до сна...

И себе Лена нравилась в этот момент — вот она сидит, подобрав под себя ноги, маленькая, уютная, спокойная молодая женщина. Молодая, обеспеченная и свободная.

Но, наслаждаясь этим моментом, она, не желая того, помнила, что до встречи с Виталием еще целых два дня и что он сегодня ни разу не позвонил; что наверняка позвонит Маринка, и ее нужно будет терпеливо слушать, потому что она подруга с детства, самый близкий теперь ей человек...

Включила телевизор, присмотрелась и поморщилась — узнала комедию “Полицейская академия”. Сколько можно ее крутить... Подавила на кнопку дистанционки, переключая программы, остановилась на передаче “Тайные знаки”. Про Блаватскую... Ну, пусть это.

Но история жизни Блаватской не увлекала, а внутри постепенно росла, выдавливала остальные чувства тревога; Лена поглядывала на молчащий телефон — и тут же, будто опасаясь, что ее взгляд кто-то может заметить и едко усмехнуться, перевела его на сервант, с серванта — на шкаф с книгами, затем сразу — на столик с накрытой фанерным футляром швейной машинкой...

Комната была просторная (оставшись одна, Лена выбросила копившийся десятилетиями и раньше, видимо, кажущийся нужным хлам), но мебель, кроме дивана, старая. Сервант темный, напоминающий ящик, громоздкий книжный шкаф со стеклянными дверцами... Возле дивана торчал кривоватый торшер с лопнувшим абажуром, на стене — толстый, будто грозивший вот-вот сорваться и завалить пространство ковер...

Эту квартиру в пятидесятых получили ее бабушка и дедушка (мама и папа мамы), в этой квартире выросли Ленина мама и ее сестра, тетя Света. Сюда мама, уже немолодой, привела немолодого жениха, Лениного отца (тетя Света в то время уже вышла замуж, и та комната, девятиметровый пенальчик, где сейчас у Лены спальня, принадлежала маме).

Бабушка и дедушка умерли, когда Лене было чуть больше десяти лет, умерли друг за другом, не дожив до шестидесяти пяти. Так же почти одновременно и в том же возрасте умерли потом и мама с папой; умерли тихо, почти незаметно, как и жили. И Лена осталась одна...

Передача про Блаватскую кончилась, начался “Мыс страха”. Его Лена уже видела несколько раз, но фильм ей нравился, — решила еще раз посмотреть. Актриса хорошая в главной роли — Джульетт Льюис; она напоминала Лене ее саму. Или хотелось так, чтобы напоминала.

Несколько минут смотрела на экран и действительно увлеклась мастерски сделанными титрами и почти идиллическим началом ужастика, но тут пошла реклама. И сразу вспомнилось, что Виталий так и не позвонил. И Маринка тоже, — то по пять раз на дню, а то уже третий день молчит... Может, Виталий эсэмэску прислал, а сотик в плаще. Вполне могла не услышать сигнал.

Лена поднялась, отнесла поднос (посуду сполоснет утром), достала телефон. Проверила. Нет, пусто. Зачем-то пооткрывала-позакрывала “Звонки”, “Галерею”, “Контакты”, “Органайзер”... Вернулась в комнату, снова забралась на диван.

Реклама еще не кончилась. Пенелопа Крус красила ресницы чудо-тушью...

Лена снова встала, взяла городской телефон с подзеркальника и переставила на диван. И тут же не выдержала — сняла трубку. Очень хотелось позвонить Виталию, и чтоб не сделать этого, набрала Маринкин номер.

Длинные гудки, и — недовольный голос подруги:

— Алле?

— Привет, Мариш, — уже жалея, что позвонила, сказала Лена. — Это я, извини, что отвлекаю.

— А, привет, солнце! — голос Маринки потеплел. — Ты как там?

— Да сижу, смотрю фильм ужасов.

— А-а, какие это ужасы. Вот у меня вчера день ужасов был — вот это действительно... Погоди, на кухню перетащусь...

Маринка с детства была говоруньей, и тихоне Лене это нравилось — она любила слушать.

— Поднимаю, в общем, Алинку в садик, — с привычным увлечением стала рассказывать Маринка, — и она сразу: “Мама, купи мне матушку”. “Ладно, — говорю, — куплю”. Главное — в садик собрать и увести. А она все: “Матушку купишь, да?”

У Маринки была дочка Алина, четыре года...

— Вышли на улицу, и она меня тянет к “Непоседе”. Ну, это магазин игрушек у нас тут... “Купим матушку!” — “Да какую матушку? — говорю. — Я твоя матушка”. “Нет, ты мама, а мне надо матушку”. Блин, еле-еле ее в садик затащила, Алинка рыдает — надо ей срочно матушку какую-то. Прямо до истерики. “Алин, — говорю, — у меня такая сложная работа с деньгами, — Маринка работала кассиршей в сбербанке, — а ты такое мне устраиваешь. Как тебе не стыдно!” В обед позвонила, воспитательница говорит, всех там уже довела этой матушкой. И целый день как на иголках... Ну, вечером забрала, притащила домой под это ее: “Мне матушку надо!” Раздела. “Объясняй, — говорю, — что за матушка. Что это ты себе вбила в головенку”. А она уже невменяемая, задыхается от рыданий своих. Пришлось валерьянку давать, лицо холодной водой... Но все равно: “Матушку надо!” “Да какую, блин, матушку?!” Лешка пришел, тоже с ней весь вечер... Он и придумал: “Нарисуй нам матушку, и мы сразу купим”. Она села, полчаса там что-то пыхтела, приносит. “Да это матрешка, а не матушка никакая”, — говорим. “Матрешка, матрешка, — Алинка нам, — купите?” “Купим, конечно. И надо было весь день с ума всех сводить?!” Короче, уложили спать, утром сегодня купили эту матрешку, а сейчас она про нее и забыла уже... Вот такой фильм ужасов в реальности. Представляешь, ребенок ходит, рыдает, и одно и то же: “Купите матушку! Купите матушку!”

— Да-а, — с не очень искренним сочувствием вздохнула Лена, — действительно...

И попыталась представить себя на месте Маринки; ей показалось, что она бы сразу догадалась, что нужно ее доченьке. Хотя... Вот вскакивают они всей семьей утром, скорее глотают кофе, собираются на работу, одевают ребенка, а он рыдает и требует неизвестно чего. А минуты бегут, и до того ли, чтобы сесть, спокойно расспросить, понять...

— И еще, Лен, слушай, — голос Маринки стал тише, послышались жалобные нотки. — Лешка что-то странный совсем стал какой-то. Даже не странный...

— А что?

— Молчит всё, в общем, ко мне внимания никакого. И на своем биатлоне помешался.

— На чем?

— Ну, — Маринка занервничала, — знаешь этих, на лыжах с ружьями катаются? Спорт такой.

— М-м, вроде да.

— Мужики когда, сидит просто, а когда девки — глаза прямо горят, и вдруг начинает: “Света, давай! Аня, давай!” — эта еще... “Зайка, давай!” И кряхтит так весь... Знаешь, как во время секса... Понимаешь... А, Лен?

Лена сдержала усмешку — “Ну, Маринку понесло!” и снова сочувствующе вздохнула.