Прорва - Надежда Кожушаная

— Горбачевская? Как бы вам ее определить?.. Она из тех, кто согласен на один процент. Есть такие, среди смертельно больных. «Доктор, сделайте мне операцию!» «Дорогая, девяносто девять процентов, что операция не поможет». «Да?» «Да». «И все-таки сделайте». — Сложно, — сказал Василий.

— Нет, а внешне какая? — спросил кто-то.

— Такая… продолговатая, — подумав, определил Адвокат. — В тюрьме, без грима, похожа на немолодого мушкетера. И пахнет от нее, извините, как от бочки из-под кислой капусты. Я не шучу.

— Фу!

— Не понял.

— А любовь? — и засмеялись.

— Какая любовь!.. Заманила, убила и расчленила, предварительно ограбив, четверых мужчин.

— Сколько?!

— Вообще, интересно было бы посмотреть на этих четверых, — засмеялся Адвокат. — И поспрашивать: зачем?! Видимо, она олицетворяет собой специфический вид вожделения. Советского вожделения.

Замолчали.

— Очень вкусное оливье, — сказал усатый.

— И вы будете защищать?

— Непременно. Я преклоняюсь перед невозможным. Слаб. И я, знаете, предложил ей тот самый процент, который может ее спасти.

— Спасти?!

— Да. Мы откажемся от трех из четырех трупов: они доказаны косвенно. И если на свете возможен один процент, моя подзащитная сделает так, что ее выпустят вообще и насовсем.

— Вообще?

— Да! Я велел ей забеременеть. А?! Ха-ха! Знаете, что она сказала?! «Спасибо». Жаль, что ее не выпускают даже на прогулку.

— А у вас есть дети?

— Не надо пошлить, — поморщился Адвокат.

— Когда я кого-нибудь убью, я приду к вам, — сказал Василий. — Саш, давай кого-нибудь зарежем и придем к нему?

— Нам же не забеременеть, — отшутился муж Анны.

— А когда она убивала: до или после? Или во время?

— Или вместо?

— Обидно, если «вместо».

— А ужинать давала? Или так?

Анна посмотрела в окно: там ехали шесть поливальных машин.

Когда машины за окном проехали, окатив Анну холодной водой, в комнате был уже другой разговор.

— Город надо начинать строить с театра, — сказал Василий. — Если бы вы знали, какой балет мы вчера посмотрели!

— Вы идиот, — спокойно возразил Адвокат. — Город надо начинать строить с острога. Потому что иначе, пока вы строите театр, у вас его разворуют по косточкам. А моя Горбачевская вырежет за ужином всех ваших строителей.

— Вы прямо влюбились в Горбачевскую!

— Я влюблен в сложность, — помрачнел Адвокат. — А как всякий влюбленный, забыл, что о любви нельзя объяснять. А водку надо называть водкой, а не «рыковкой». И не «хлебным вином». Пойду-ка я домой.

Замолчали.

— Анечка, ты почему не садишься?

— Спой!

— Она не поет.

— Да? А такое лицо, как будто поет.

— А у нее нет сестры? Если бы у нее была сестра, я бы женился на ней.

— Она в Париже, — улыбается Анна. — Она уехала до того, как Саша, — она показала на мужа, — нас экспроприировал.

Помолчали.

— «Отговорила роща золота-ая», — запел Василий, подыгрывая себе на гитаре. Подтянули.

Адвокат уходил, Анна провожала. Он надел калоши и раздраженно заключил:

— Если человек боится воды, ему не надо работать, например, в бассейне. Еще и спасателем. Это же так просто.

— Я не боюсь воды, — сказала Анна. Он щелкнул пальцами, сожалея, что она не поняла. Подумал. Погрозил: поняла, но притворяется. Ему стало грустно.

— Ай-яй, — сказал он. — И вообще, вам нужен совсем не поэт. Нет, я сказал пошлость. Ерраре хуманум… Еще хуже сказал. Вот как только я пообщаюсь с вашими друзьями, я немедленно становлюсь пошляком! Зачем вам?.. Ушел, — ушел.

Уходили остальные.

— Я не понимаю таких, как ваш Адвокат, — сказал двойник мужа. — Совершенно невоспитанный.

— А про то, что город надо строить с театра, сказал Горький!

— Ему в цирке смешить.

— Анечка так и не спела.

— А как Аня играет в покер!

— А на раздевание?!

— Я ее украду! — сказал усатый. Щелкнул каблуками, почти как офицер, но в горле запершило. Он откашлялся и выплюнул на пол то, что першило. Сказал, сообразив:

— Ой.

— Я уберу, — улыбнулась Анна.

— Ну что, выпустим ему Бурдюка? — спросил Василий двойника мужа.

— Придется, — ответил двойник.

— Василий, — ахнул муж. — Владимир!

— Радоваться рано, — сказал усатый и рыгнул.

— Ребята, я не забуду! Парни! Я не мечтал, парни! — кричал муж.

— А мечтать не надо. Надо действовать. А мечтать будут прекрасные женщины.

Анне поцеловали руку, все, по очереди. Ушли.

Она стояла и молча смотрела на мужа. Муж, довольный, пряча глаза, одевался и проверял кобуру.

— Вот видишь! Еду за Бурдюком!

Анна взяла со стола чайник и с размаху влепила им в голову мужа.

Он убежал, и она опять осталась одна. Орала и крушила дом…

Адвокат подошел к дверям своей квартиры, но, подумав, перешел лестничную клетку и позвонил в квартиру Писателя.

Тот открыл резко, не спросив. Узнал, расплылся, как ребенок, приготовивший сюрприз, сказал: «А!» — и за рукав повел Адвоката к письменному столу, посадил читать новое, только что написанное.

— А вдруг меня сегодня стошнит? — спросил Адвокат.

— Читай! — крикнул Писатель.

Адвокат начал. Писатель дождался, когда барская и нежная вежливость сошла с лица Адвоката… когда Адвокат вернулся к началу, чтобы повторить прочитанное. Предупредил:

— Сегодня мне ничего не говори. Пожалуйста.

Адвокат мрачно хахакнул на словесную находку, ожил и плюнул в сторону Писателя, чтобы не сглазить:

— Уйди!

— Дальше читай! — крикнул Писатель и побежал на кухню за чаем.

Процитировал на кухне сам себя (он всегда знал наизусть то, что писал). Выглянул в окно и сказал голосом диктора радио, громко, так, чтобы его было слышно с его шестого этажа:

— Говорит Москва. Московское время полтора часа, — посмотрел улыбаясь на остановившегося в изумлении прохожего, вернулся к Адвокату:

— Я тебе завидую, потому что ты этого еще не читал и только сейчас прочтешь.

Опять убежал на кухню, опять высунулся к изумленному прохожему:

— Чайковский. Полонез Огинского, — и на полную мощность врубил бой курантов, начавшийся по радио.

И именно под бой курантов пришла беда. Почему-то.

Рабфак, конь, черный, умный, при помощи Бурдюка уже и ходил, и гарцевал, и терпел человека на себе. Но!.. Услышав в первый раз в жизни бас геликона, сорвался вдруг и отказался быть умным дальше. Муж Анны, тренеры, конюхи, милиция — все, допущенные до коня, — стояли вокруг и не хотели верить в провал дела.

— Еще раз! Бурдюк!

Бурдюк еще раз вспрыгнул на красивую конью спину. Рабфак красиво прошел круг.

— Давай! — приказал муж Анны. Человек с геликоном подошел к Рабфаку и дунул коню в ухо.

Бурдюк лежал на земле, Рабфак фыркал и не давал себя держать.

— Это конец, — сказал кто-то. — Он не выдержит парада.

— Повторить! — крикнул муж Анны.

Бурдюк сел, геликон дунул…

— Это конец.

— Повторять!!! — крикнул муж Анны: такого провала не мог предположить даже он.

Анна собрала вещи и стояла с чемоданами у подъезда. Такси остановилось.

— На вокзал? — шофер улыбался. Поехали.

— Под праздник — уезжаете? — сказал таксист. — Кто же уезжает под праздник из Москвы?

— Муж умер, — сказала Анна.

— Плохо, — таксист подумал, притормозил. Сощурился… — А хотите, я вас развеселю?

И он повез ее мимо Кремля. По набережным Москвы-реки и, чтобы уж совсем было хорошо, запел голосом Козловского:

— Москва, Москва моя, Москва моя, красавица!..

Приехали.

— Ну что, стало веселей, правда? — спросил таксист.

— Спасибо, — улыбалась Анна.

— А вы говорите: «муж!..» — и такси уехало.

Подошел носильщик, взял вещи и удивился тому, что Анна такая красивая. Потом забыл, что она красивая: надо было нести вещи, и он стал думать о том, что несет вещи.

Анна шла за ним и смотрела, какой он большой и красивый и как он легко несет вещи. И потрогала его за шею.

Анна и носильщик были у нее дома. Он отдыхал от «бешеной» любви, которую они только что, вместе, пережили. Анна, голая, сидела на краю кровати и, составив локти на колени, рассказывала:

— Самое главное, что я пришла сама! Я сама попросилась. Он ухаживал. Два месяца он за мной ухаживал, он даже ни разу не тронул меня. И я два месяца рассказывала ему о Париже, — слезы потекли, наконец, хорошие, медленные, не истеричные. — А когда я пришла, он вызвал артистов, ночью! Для меня. Потому что я сказала, что люблю интермедии. Вот сколько есть интермедий, столько мне их и показали! — Можно было подумать, что ей нравится то, что произошло. По крайней мере, «интермедии» ей точно нравились. — «Добрый вечер, здрассте!»

— А потом… — она повернулась к носильщику и медленно, возя губами и помогая языком, как будто только что научилась и очень хочет уметь, стала целовать носильщику руки. Снизу вверх. Сверху вниз.