Два голоса - Ника Созонова

— Не встречайся с ним — он мудак.

— Почему?

— Кто еще разгуливает ночами по городу и знакомится с такими, как ты?

— Сам ты мудак.

— Я и не спорю.

Я шагнул к раковине, наступив по пути на Бормотуху. Чертыхнулся. Она на миг очнулась, пробормотала что-то — но не матерное, а дружелюбное. Давно заметил, что хозяйка хаты отчего-то питает ко мне теплые чувства. Раз даже попробовала назвать "сыночком", но я так ответил, что повторять уже не решилась.

*** — По-моему, ты слишком затянул вступление. Может, ближе к делу? Стоит ли так подробно все и всех вспоминать?

— То тебе нужно подробно, то нет. Определилась бы? Бурчалка. Можно, я хоть свое отражение подробно опишу? В то утро оно было достойно кистей мастеров древности. Я был прекрасен…

— Ты всегда был прекрасен.

— Но в тот день особенно.

— Ладно, уговорил. Вспоминай со всеми подробностями. ***

Глаза, когда-то казавшиеся мне — и девушкам — блестящими, зеркально-карими и выразительными, превратились в мутные бутылочные осколки, спрятавшиеся под набрякшими веками. Красные от полопавшихся сосудов белки тоже не добавляли шарма. Волосы сбились в колотун мышиного цвета, щеки украшала рыжеватая — словно свиной бок — щетина, а губы покрывала белесая корка. Картину дополнял отколовшийся кусочек верхнего резца (я поцарапал о него язык, пытаясь определить размеры ущерба).

— Ну как? Доволен собой? — ехидно поинтересовалась Няя.

Покончив с бурдой (и как только не вытошнило?), она закурила. А чтобы не терять времени даром, принялась прямо на себе ставить очередную вышивку-заплатку на единственные джины. Она всегда что-то мастерила, не феньки, так лоскутные юбки немыслимых фасонов и расцветок.

— Красавчик! И посмей только сказать, что нет.

Я плюхнулся на табуретку рядом и налил себе выдохшегося пива из полторашки, закатившейся под батарею. Няя поморщилась.

— От тебя запах такой…

— Грязный и смрадный, без тебя знаю. Угости сигаретой!

— Обломишься.

Она ответила вяло, без огонька, и, расценив это как разрешение, я цапнул одну из ее пачки и с наслаждением прикурил.

— А жизнь-то налаживается…

— Это пока тебя ломать не начало. Потом начнется ползание на брюхе и уговоры: ну, Няечка, ну, пожалуйста, дай денег… — Она запищала, изображая мои просящие интонации. — Я все верну, в самый-самый последний раз…

— Кстати, всегда было интересно: откуда ты берешь бабло?

— Чтобы спонсировать тебя?

— Чтобы существовать самой.

— Работаю. В отличие от тебя. Мои прибамбашечки берут в сувенирную лавку. И на базаре тоже.

"Прибамбашечками" она называет феньки, игрушки, лоскутные картинки и коврики. Подозреваю, что она феерически одарена — из любого мусора может сделать маленький шедевр.

— И что же тогда до сих пор на обратный билет не заработала?

Спрашивая, знаю ответ, и оттого чуток стыдно: заработанное Няей бабло тут же вытрясают из нее обитатели притона, вроде меня. К тому же творить изделия здесь невозможно, она занимается этим в соседнем скверике, а сейчас зарядили дожди.

— Послушай, Найт, — она только взглядом дает понять, какое же я лицемерное дерьмо, — ты ведь самый вменяемой из здешней тусни. Неужели никогда не пробовал выбраться из этой помойки? Бросить наркоту, устроиться куда-нибудь…

— Завести жену и пяток ребятишек, тачку, собаку и мебель Икея?.. Ты забываешь: во-первых, у меня СПИД, а "значит, мы умрем". Во-вторых, каждый проматывает жизнь по- своему, на свой вкус. Кто-то зарабатывает себе геморрой в офисе, елозя задницей по стулу и пресмыкаясь перед начальством, а кто-то методично гробит свой организм бухлом или наркотой. И тот и другой конец — один. Так зачем растягивать то, что не в кайф? Дольше — не значит счастливее.

— Что-то я не наблюдаю в твоей жизни особого счастья, — протянула Няя, с удовлетворением разглаживая свежевышитый лепесток цветика-семицветика на коленке. — Одно саморазрушение.

Джины в цветочках и птичках были хороши. Даже грязные и лохматые от бахромы. Но ей мало украшать себя — вот и на окне в кухне веселенькие лоскутные занавесочки (о которые жильцы и гости вытирают руки, а то и сморкаются), и вокруг лампочки плетеный абажурчик.

— Тебе милее самосовершенствование? Которое есть онанизм, как сказал герой Чака Паланика в "Бойцовском клубе". Так что аутодеструкция рулит.

— В институте ты вроде не доучился, где же таких умных слов накопал?

— Читаю много.

— И когда только время находишь? Вроде перерывов между пьянками-ширянием-траханьем-ломками-грабежами у тебя не замечается.

— А я как Цезарь, все успеваю.

— Да? Что-то не шибко вы с ним похожи. Внешне, во всяком случае. Жалко мне тебя, Найт, — она протянула руку и потрепала меня по грязным волосам. Вышло неловко, и Няя порозовела — там, где веснушки. — Может, все-таки выкарабкаешься еще, а?

— На хер мне твоя жалость. У меня все отлично, себя пожалей. Рассуждаешь о помойке, а сама в ней по уши. Живешь в клоаке, дождешься, что на иглу посадят или по кругу пустят. — Настроение стремительно портилось. Начало подташнивать и знобить — верные признаки приближающейся ломки. — Ладно, забей. Как у тебя с баблом?

— Нету. Правда, нету, — она виновато развела руками плечами.

Мог бы и не спрашивать: при бабле не стала бы жевать протухшую кашу.

Мелькнула мысль: а ведь найдись нормальный мужик — не наркош, не уголовник — возьми ее к себе или сними квартиру, так она бы и себя кормила, и его, и мамочке еще посылала. С ее-то талантищем. А может, она сама на это надеется? Совсем смешно, если на меня рассчитывает — в качестве такого вот мужика. Я хмыкнул.

— Чего смеешься?

— Смешинка в зубах застряла. Нету так нету. Тогда натягиваю смокинг и линяю.

Не люблю выглядеть совсем уж бомжом, потому на приведение себя в порядок потратил рекордно долгое время — аж целых двадцать минут. Даже побрился ржавым станком, найденным в ванной. Итог: колотун наполовину срезан, наполовину расчесан, глаза чуть выползли из спальных мешков, кожа порозовела. Стал выглядеть не наркоманом в начальной стадии ломки, а перебравшим вчера до свинского состояния студентом. Правда, встать под душ сил уже не было, да и свежего белья, что естественно, в хламнике не завалялось.

— Передай Крыське, когда проснется, чтобы больше сюда не приходила. Еще раз увижу — убью нахрен, — бросил я Няе у порога.

Она закивала. Но я знал, что не скажет — не любит ни с кем ссориться.

— Если улов будет хорошим, принеси что-нибудь пожрать.

— Отвали, а? Оторви задницу от стула, сполосни рожу и топай сама бабло заколачивать.