На короткой волне - Александра Анисимова

Зачем я здесь? Мать строго оглядывает нас и рассаживает около себя. А я не могу спорить. Нас у нее семеро - нужно успеть всех накормить, обуть, одеть... Может быть, поэтому я никогда не возражаю матери.

Несколько дней я сижу около матери в подвале. Но вскоре приходит письмо из деревни, и мы уезжаем к родственникам в Рязанскую область "эвакуируемся".

Приехали в деревню всей оравой. Я, как старшая из детей, иду работать в колхоз.

Было очень тяжело сначала: непривычные к физической работе, ныли руки, плечи; проваливались по колено в горячее зерно и подкашивались ноги. Вечером я долго не могла заснуть. Но физическая усталость не заглушала неясную, непонятную тревогу.

В конце августа приехал навестить нас отец. После долгих уговоров мать согласилась отпустить меня с ним. Пропуска в Москву я не имела и прошла восемнадцать километров до станции, не зная, то ли уеду, то ли вернусь обратно. Незадолго перед отъездом в небольшой колхозной библиотеке я случайно прочла сказку азербайджанского поэта о юноше, прошедшем трудный, но славный путь. Две строки из этой сказки я решила сделать своим девизом:

Лев пустыни седой - и тот

По следам своим вспять нейдет...

Решила твердо, без рисовки, никому в этом не признаваясь, как можно решать свою судьбу в пятнадцать лет...

Перед тем как мы вышли из дому, мать сказала:

- Я никого не буду просить, чтобы тебе разрешили выехать отсюда. Добивайся сама. Не сумеешь - вернешься. Но больше уже не просись - не пущу.

На вокзале мы долго стояли в очереди за разрешением на получение билета.

- Еду учиться в Москву, - сказала я начальнику станции. Отец и мать молча стояли рядом.

- Предъявите вызов из школы.

"Неужели оставаться?" - мелькнула мысль. И, не подумав как следует, чуть не плача, я сказала начальнику:

- Все равно уеду: в тамбуре, на вагоне, под вагоном...

- А мы тебя в милицию заберем, - перебил он.

- Все равно убегу и уеду...

Он покачал головой, не глядя на меня, махнул рукой и поставил на пропуске отца подпись.

...В сумерках поезд приближался к Москве. Быстро темнело. Надвигалась гроза. И вдруг в небе над нами появились немецкие самолеты. Раскаты грома смешивались со стрельбой зениток и взрывами бомб. Поезд мчался на предельной скорости. Впереди над Москвой сверкали молнии. И гром, и грохот поезда, и взрывы - все смешалось в беспорядочный гул. В темном, гремящем на стыках вагоне, прижавшись лицом к окну, я ждала, что вот сейчас, внезапно все остановится, ухнет огромный взрыв, клубы дыма уйдут в небо, а на земле наступит солнечный день, спокойная жизнь, как было до войны... Но по-прежнему мчался поезд, по-прежнему грохотало все вокруг...

Первые дни мы с отцом много думали, чем бы мне заняться. Школа наша была закрыта, многие предприятия эвакуировались. Завод, на котором работал отец, находился на военном положении. Папа забегал домой только раза два в неделю. Старшая сестра, Зинаида, работала в ЦДКА бухгалтером. Сперва во время тревог она брала меня с собой. Мы бежали с ней через площадь. Ухала зенитная батарея, установленная в скверике на площади. И все было чужое, непривычное...

В маленькой комнатке дежурного по ЦДКА всегда было весело: здесь собиралось много людей, хорошо знающих друг друга. Для меня устанавливались стулья в ряд, и я ложилась на них. Подолгу лежала я без сна здесь или же в полутемном пустынном зале и думала... Что-то не так я делаю, не так живу. Отсюда до выполнения моих планов стало еще дальше. Что же делать? И я все думала, думала.

Однажды, во время моих очередных раздумий, неожиданно склонился надо мной пожилой солидный командир. Чуть прищурив глаза, он тихо спросил:

- Вы кто? Почему здесь лежите?

Я ответила. Он кивнул головой и отошел. А у меня долго горели щеки от стыда: рослая, здоровая девушка прячется где-то на стульях! Довольно!

На другой день я очень вежливо отказалась идти с сестрой, заверив ее, что пойду в убежище. Она не настаивала, и я оказалась предоставленной самой себе. В убежище я, конечно, не пошла. Сестра пожаловалась отцу.

- Ну зачем ты приехала сюда? Жила бы с матерью в деревне, рассердился он.

- А ты не бойся за меня. Я не маленькая. Только в убежище не посылай. Там еще страшнее. Я лучше буду около дома стоять.

- Глупая! Там одни мужчины стоят.

- Ну и пусть. А в убежище все равно не пойду. Что мне там делать? Узлы стеречь, что ли?

Первое время глаза жмурились от вспышек зениток, но я заставляла себя не мигая смотреть на огонь. Смутные, неясные мысли бродили в голове, но одно я знала твердо: приучить себя к этому огню, к этим оглушающим орудийным залпам значило закалить свою волю, воспитать в себе бесстрашие. А потом уж и какое-нибудь настоящее дело!

По вечерам вся молодежь нашего дома собиралась в конторе домоуправления. Мы проверяли посты на крышах домов, в пустынных дворах, которые все стали проходными. Ходили вокруг большого темного здания театра, увешанного маскировочными сетками, заляпанного рисунками. Он был нашей гордостью до войны - театр, выросший на наших глазах. А сейчас на его ступенях нарисованы крыши домов, а на колоннах "деревья".

Откуда-то издали доносились звуки канонады, изредка небо прорезали прожекторы. Медленно наступал рассвет... А мы все ходили, ходили... Иногда потихоньку пели: "Голубыми туманами наша юность прошла..." Зарево ночных пожаров растекалось по небу, уступая место синим московским зорям.

Вскоре я устроилась на швейную фабрику. "Красная оборона" ученицей в школу ФЗУ.

Наступила зима - первая военная зима. На фабрике не хватало электроэнергии, не работало отопление. По целым дням мы сидели в шубах, с трудом удерживая иголку в окоченевших пальцах. Так было на работе. А дома... От стрельбы зенитной батареи стекла выбиты и заменены фанерой. Отопление в доме тоже не работало. В комнате стоял такой же холод, как и на улице, только не было ветра. Оконная ниша покрылась толстым слоем снега. Я жила одна в квартире - отец на заводе, сестра на лесозаготовках, и мне было немножко страшно. В шубе залезала я в постель, укрывалась двумя ватными одеялами и прятала лицо в подушку. Объявляли тревогу, а мне смертельно хотелось спать.

Как-то пришел с завода отец и принес железную печку-"буржуйку". С тех пор у меня была постоянная забота - напихать в печку как можно больше бумаги. Гасила в комнате свет, открывала дверцу и смотрела, как плясали огненные отсветы, выхватывая из темноты то угол картины с золотыми колосьями ржи, то заснеженную раму окна.

В тот день, когда немецкие войска находились на ближних подступах к Москве, нас, рабочих, собрали в один цех, и директор фабрики сказал:

- Товарищи! Фабрика закрывается. При расчете получите деньги за месяц вперед.