Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

хрыч считает не горошины, а человечьи головы; одна горошина – одна человечья голова. Ублюдок даже во сне думает вслух об отрубленных головах. Дрянь старая… Я вижу, как он поднимает меч, наносит удар сзади по шее отца, голова катится по улице, за ней бежит стайка ребятишек, детишки пинают голову. Чтобы избежать преследования ребятни, голова запрыгивает на ступеньки моего дома, потом закатывается во двор. Она кружит по двору, за ней с лаем бежит собака. У головы отца опыт большой, несколько раз собака чуть не укусила. Но сзади-то у башки еще есть коса, которая проходит наискосок и бьет собаке прямо в глаза. Собака воет и сам пошла ходить кругами. Избавившись от собаки, голова отца стала кататься по двору, как огромный головастик плавает в воде. Длинная коса волочится сзади, как хвост…

От кошмарного сна меня пробудили колотушка и четвертая смена стражи. Я проснулась вся в холодном поту. Моих сердец стало множество, и все они страшно колошматили. Свекор все еще считал свои горошины, дрянь старая. Только теперь я поняла, почему он так страшит людей. От его тела веяло холодом, и это чувствовалось даже на расстоянии. Он прожил в своей выходящей на солнечную сторону комнате всего полгода, а там уже было холодно, как в могиле, так мрачно и страшно, что даже кошка не осмеливалась ловить там мышей. Я не решалась входить к нему, потому что вся покрывалась гусиной кожей. Когда Сяоцзя было нечего делать, он проникал в эту комнату, приставал к отцу, чтобы тот потчевал его сказками, надоедливый, как трехлетний ребенок. В самые жаркие летние дни он вообще не выходил из комнаты отца, даже со мной не спал. Отец у него был за жену, а я за отца. Чтобы не проданное за день мясо не завонялось, Сяоцзя подвешивал его на балку в отцовой комнате. Ну и кто скажет, что он дурачок? Кто скажет, что он не глупый? Когда свекор изредка выходил на улицу, даже злые кусачие собаки, повизгивая, забивались в уголки стен. Рассказывают еще более удивительные вещи: мол, однажды свекор похлопал ладонью большой тополь на улице, дерево задрожало беспрестанной дрожью так, что все листья зашелестели. Вспомнился мне собственный отец Сунь Бин. Батюшка, ты на этот раз заважничал, верно, как Ань Лушань[5], переспавший с императорской наложницей Ян-гуйфэй[6], или как Чэн Яоцзинь[7], похитивший планы правителей Суй[8]. Это не предвещает ничего хорошего, трудно сохранить жизнь. Пришел на ум Цянь Дин, господин Цянь, выходец из цзиньши[9], чиновник пятого класса, начальник уезда, без пяти минут помощник правителя области, отец родной для народа, мой названый отец, старый обезьяний дух этакий. Отвернулся от меня и не признает. Как говорится, не смотри на монаха, смотри на Будду, не гляди на рыбу, нужно еще на воду поглядеть. Эй, господин Цянь… Вдобавок к личным отношениям, когда я на эти три года стала женщиной, к которой ты мог забираться на кан, вспомни и о том, что за три года ты выпил у меня столько кувшинов подогретого желтого вина, съел столько пиал жирной собачатины, прослушал столько пропетых мной отчетливо и мелодично арий маоцян. Подогретое желтое вино, жирная собачатина, женщина, возлежащая на кане. Господин, я вам прислуживала лучше, чем прислуживают государю. Господин, я поставила на кон тело, что глаже сучжоуского шелка, слаще дыни, засахаренной в гуаньдунском сахаре[10], и шла на все любовные игры, столько раз позволяла вам постичь истинно сущий Путь, столько раз давала вам возможность стать небожителем. Почему же ты не можешь быть милостивым к моему отцу? Почему ты вошел в сговор с этими немецкими дьяволами[11], которые схватили моего отца и сожгли мою родную деревню. Знай я, что ты такая дрянь безжалостная, вылила бы желтое вино в ночной горшок, закопала бы собачатину в свином хлеву, арии пела бы в глухую стенку, тело свое бросила бы псам…

2

С беспорядочным стуком колотушки наступил рассвет. Я спустилась с кана, надела все новое, помыла лицо, напудрилась, наложила румяна, втерла в голову лавровое масло. Достала из котла разваренную собачью ногу, завернула ее в листья лотоса и сунула в корзинку. С корзинкой в руках вышла на улицу навстречу все еще льющемуся с запада лунному свету и по выложенной плиткой дорожке зашагала к уездной управе. С тех пор, как отца арестовали и заключили в тюрьму, я каждый день ходила навестить его, но так ни разу и не попала к нему. Цянь Дин, сволочь ты этакая! В прошлом, если меня не было три дня с собачатиной, ты посылал за мной Чуньшэна, ублюдка мелкого, а теперь вообще стал прятаться, чтобы не встречаться со мной. А еще поставленные тобой перед воротами управы стражники с дробовиками и луками, которые всегда держались со мной особенно почтительно! Мелочь подлая! Прежде им не терпелось бухнуться на колени и отбивать земные поклоны. Теперь, морды собачьи, напускают на себя свирепый вид и норовят передо мной важничать. А ты еще взял да поставил перед воротами четырех немецких солдат с их чужеземными винтовками! Когда я с корзинкой приблизилась, они нацелили мне в грудь штыки. Скалятся во весь рот, но, похоже, не шутят. Эх, Цянь Дин, Цянь Дин, предатель ты, и с иностранцами якшаешься, рассердилась я на тебя. Гляди, сама отправлюсь в столицу и подам жалобу на высочайшее имя. Сообщу, что ты трескал собачье мясо на халяву, завладел чужой женой… Эх, Цянь Дин, я готова рискнуть и разбить голову о золотой колокол, чтобы с тебя содрали форму и открыли подноготную не знающего жалости подлеца.

Мне ничего не оставалось, как с корзинкой в руках удалиться от ворот. За моей спиной мелкие ублюдки, поставленные часовыми, презрительно захихикали. Ишь храбрецы! Пес неблагодарный, забыл, как вместе со своим папашей, который никак не умрет, в ноги мне кланялся? Если бы не я, смог бы ты, голодранец, торговец плетеными туфлями, занять место у уездной управы с дробовиком в руках и получать часть сезонного урожая? А ты, маленький попрошайка, ведь сидел на корточках у котла на улице в любые морозы! Не замолви я за тебя словечко, разве стал бы ты лучником? Это я за тебя хлопотала, позволяла полицейскому начальнику Ли Цзиньбао меня прицеловывать да по заду гладить, да и начальнику тюрьмы Су Ланьтуну меня по заду гладить да прицеловывать. А вы вон какие