Заточение - Алексей Полстовалов

II.

Я здесь, должно быть, много дней… Я сплю, стараясь держаться в центре помещения, подальше от расчерченных отвратительными сценами стен… Удивительно, но я ни разу не слышал, чтобы отворялся какой-либо потаённый ход и кто-то подавал бы мне еду. Похоже, мучители вовсе не заботятся о моём пропитании. Странно, но я испытываю от этого своего рода облегчение, ибо неизвестно, чем здесь принято кормить заключённых: быть может, вкушение здешней пищи станет прологом к новой, доселе неизведанной мной пытке. Самым необычным кажется то, что я, похоже, не испытываю голода…

Через замаскированное отверстие сюда проникают дивные запахи. Я не могу назвать неприятным сей аромат, но он вызывает во мне неосознанную тревогу, он заставляет меня вспоминать нечто, имевшее для меня значение в прошлой жизни, когда я не был заточён в четырёх стенах. Это сладковато-приторное благоухание назойливо вторгается в ноздри и заставляет мысли кружиться в такт сатанинской тарантелле, чей ритм бьётся в каждой микроскопической клеточке вездесущих миазмов. Тогда я практически теряю над собой контроль и произношу клокочущие бессвязные горловые звуки – боже, какой нечеловеческий ужас я испытал, когда мне открылось, что я утерял дар владения человеческой речью! Удушье начинает жечь меня изнутри – вернее всего передать это чувство можно, если представить, как лёгкие постепенно наполняются раскалённым песком; я силюсь прогнать эти запахи, но они оставляют меня лишь в тот момент, когда я нахожусь на грани беспамятства…

И мне снятся сны. По пробуждении я не в состоянии вспомнить конкретного сюжета или дать внятное объяснение образам, предстающим предо мной, но каждое видение оставляет глубокий след в моём сознании и вызывает невольный ужас в отношении того, кем я ныне являюсь. Это не вполне объяснимое чувство, однако оно изматывает мои силы и повергает рассудок в смятение. Тем не менее, я приветствую сны, ибо эти яркие, наполненные неземными цветами фантомы реальности, напоминают о том, что некогда я воспринимал мир посредством зрения. Что же существует на самом деле – мрак, спрессованный в четырёх стенах до такой степени, что чёрная мгла становится почти осязаемой на ощупь – или подёрнутые дымкой скалы и мрачные долины, населённые странными крылатыми существами? Не являются ли более реальными извивающиеся в пьянящем ритуальном священнодействии монстры, обладающие тысячами различных форм и сами не имеющие облика? Или в действительности существует лишь содрогающийся в зловещих пульсациях водоворот хаоса, поглощающий бесформенные сгустки энергии, рождённые для единственной цели – питать космический маэльстрём, чтобы фантастическое вращение не прекращалось во веки веков?

… В последнее время я начал прислушиваться к какому-то невнятному гулу, доносящемуся до меня сквозь стены. До сих пор тишина нарушалась лишь маслянистым журчанием стекающей по камню жижи, внезапными шорохами и отзвуком моих собственных шагов. Теперь, когда монотонный цикл чередования ночных кошмаров и безрадостных часов бодрствования столь неожиданным образом прерван, я с трепетом внимаю этим признакам жизни. Жизни, о существовании коей я почти забыл! Кажется, я даже могу различить отдельные голоса в повторяющихся через равные промежутки времени восклицаниях. Определённо, некие силы постепенно приближаются к месту моего заключения. Намерены ли они освободить меня из этой чудовищной тюрьмы? Возможно, друзья обнаружили моё исчезновение и обратились к властям; совместными усилиями они установили моё местоположение и теперь собираются разрушить ненавистную темницу и по заслугам наказать злокозненного маньяка, на чьей совести, должно быть, немало жертв? Так я рассуждал, в нетерпении припадая к богомерзким стенам, надеясь с каждым новым доносящимся извне звуком различить какие-либо знамения, подтверждающие оптимистические предположения.

Увы! По мере того, как возгласы становились громче и отчётливее, я начал проникаться к ним непонятным отвращением. Было в их тембре или звучании нечто отпугивающее. Я не сразу смог понять, что вызвало во мне подобные ощущения, однако вскоре причины неприязни стали очевидны: голоса принадлежали разумным существам, в этом не могло быть сомнения, но звуки, что они издавали, почти ничего общего не имели с человеческой речью, язык был мне совершенно незнаком. Собственно, я едва ли осмелюсь назвать языком эти гортанные бормотания, чудным образом сочетающиеся с протяжным воем. Вой начинался грозной басовой нотой, настолько низкой, что закрадывалось подозрение, будто воспроизводимый звук находится за пределами диапазона человеческого голоса, затем постепенно тон повышался до невообразимых пределов: сатанинское глиссандо обрывалось в момент, когда слух уже отказывался воспринимать истеричное верещание тысячи глоток! И так снова и снова. Жуткий вопль – и тишина, как будто тем, кто выстраивает зловещую гамму необходимо собраться с силами перед произнесением очередной фразы. Я спрашивал себя, возможно ли такое? Вновь мне приходило в голову, что таинственные голоса могут быть изобретением хитроумных палачей: проходя через сложные акустические устройства, слова преображаются в фонетические сочетания неведомого языка, а обыкновенные интонации становятся дьявольскими завываниями. Обладая определёнными навыками и познаниями, можно без труда смастерить подобный аппарат. Тем не менее, спокойствия размышления такого рода мне не принесли. Я не мог заставить себя принять логичное и здравое объяснение, напротив: рассудок мой в попытках проникнуть в суть тайны избирал опаснейшие пути, граничащие с безумием, и мне рисовались поистине гротескные аллегории. Но, пожалуй, самым необъяснимым было то, что наравне с неукротимо нараставшим страхом и омерзением пред тысячами неизвестных тварей, я начал испытывать чувство какого-то извращённого любопытства: мне безумно хотелось взглянуть на фантасмагорическое шествие, и я жалел, что плачевное положение узника лишает меня такой возможности. И меня не беспокоило то, что созерцание отвратных уродств, коими, верно, обладают воющие пилигримы, может обернуться для меня чудовищным шоком, от которого едва ли мне удастся когда-либо оправиться; я не опасался гибели, ибо, что могло быть хуже неопределённости, медленно приближающегося сумасшествия, а, возможно, и других несчастий, поджидающих меня в ненавистной чёрной камере?

Я испытывал настолько жгучее желание оказаться среди тех, кто снаружи, что начал судорожно толкать каменные глыбы, составляющие стену, из-за которой до меня доносились крики. Неожиданно – как я мог не заметить этого ранее, когда раз за разом кропотливо ощупывал влажную, покрытую болезненными наслоениями кладку – один из камней чуть подался вперёд! С удвоенной силой я принялся наваливаться на тяжёлый монолит, ощущая как медленно, но неуклонно он скользит, нехотя открывая мне путь к спасению. Я до крови исцарапал ладони, но какое это имело значение, когда благословенная свобода была так близка?! Наконец, старания увенчались успехом и предо мной открылся широкий лаз, в ноздри ударил поток смрадного воздуха, но также в этом дуновении я ощутил веяние ночной прохлады, и это убедило меня в том, что ход выведет меня за пределы мрачного тюремного замка. Я пополз вперёд. Продвижение давалось нелегко, ибо вездесущая вонь вызывала сильнейшее головокружение, а липкая субстанция, свисавшая с потолка и стен, оплетала моё тело и больно впивалась в кожу. Несмотря на это, мысль повернуть назад ни разу не посетила меня. Я целенаправленно шёл к выходу, хотя спустя какое-то время, окончательно потерял самообладание и поддался панике. Бороться с призраками, встававшими преградой на пути, рассудок был не в состоянии, и тело просто механически продолжало начатую работу. Я перебирал руками и ногами, слепо подчиняясь ритму пульсировавшей в голове крови. Внезапно я потерял под собой опору и почти бессознательно ощутил, что качусь куда-то вниз по пологому склону.